Пьяный корабль Рембо

По мотивам Рембо
 

Авторский перевод. «Пьяный корабль» Артюра Рембо, родоначальника символизма в поэзии.
Стихотворение написано в 1871 г.


Течение несло по скучным рекам, и я не думал о штурвале,
Хозяев полонили всей гурьбой,
Одежду отобрав, их на крестах разъяли,
Индейцы громко ликовали,
Упившись яростной, прицельною стрельбой.

Да что там матросня, мне самому без толку
Фламандское зерно ль, английский коленкор...
Едва на отмели закончили поколку,
А я уже несом теченьем на простор.

Беспечный, как дитя, — в ревущую моряну
Я год назад рванул — и был таков:
Так острова дрейфуют в океане
От беспредела местных бардаков.

И были неспроста шторма со мной любезны,
Как пробка, на волне плясал я десять дней,
Над гекатомбою с ума сошедшей бездны,
Забыв бессмыслицу береговых огней.

Как был дичок ребенку в детстве сладок,
Волны зеленый вал — скорлупке корабля,
Так и с меня всю нечисть смой и синих вин осадок,
Без якоря оставь и без руля!

Свершилось, стал купаться я в светящемся настое,
В поэзии волны я пожирал, упрям и груб,
Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,
Бессмысленно плывет скитающийся труп.

Где синеву бурлить внезапно приневоля,
В бреду и ритме дня полощутся цвета —
Погромче ваших арф, всесильней алкоголя,
Бродилища любви рыжеет эта горькота.

И небо я познал в разрывах грязных пятен,
Тайфун, и круговерть, и молнии побег,
Зарю, взметненную, подобно стае с голубятен,
И то, что никому не виделось вовек.

На солнца алый диск, тускнеющий, но пылкий,
Текла сомнамбулическая ржа,
Неистребимые валы топорщили закрылки,
Как мимы древние, от страха все дрожа.

В снегах и зелени полуночных видений сложных
Я измечтал глаза, ласкавшие волну,
И круговерть субстанций невозможных,
Звучащих фосфоров - то в синь, то в желтизну.

Я долго так следил — и море мне открылось,
Как волн безумный хлев на скалах утверждает власть,
И умолчаньем было, что Океана злое рыло
К Марииным стопам должно покорно пасть.

А я тем часом мчал к неведомым Флоридам,
Где рысь, как человек, гуляет средь цветов
Зрачками, где радуги летят, подобны видом
Натянутым вожжам для водяных гуртов.

В болотных зарослях, меж тростниковых верший,
Мне виделось в тиши погоды штилевой
Как смрадно гнил Левиафан умерший,
И погружалось всё в тартаровский сувой,

И темень льдов, и жемчуг волн, закат, налитый туго кровью,
Затоны мерзкие, где берега круты
И где констрикторы обглоданы клоповьей
Сворой, летят с дерев, смердя до тошноты.

Я потешаться б дал детишкам над макрелью
И рыбкой золотой, поющей в глубине,
Цветущая волна была б мне колыбелью,
А ветер бы сулил божественные крылья мне.

С болтанкой бортовой сливались отголоски
Морей, от тропиков простертых к полюсам;
Цветок, взойдя из вод, ко мне тянул присоски,
И так, совсем по-женски, я на колени низвергался сам…

Я стал как остров, так изгажен был поклажей
Базара птичьего, делящего еду,
И раком проползал среди подгнивших тяжей
Утопленник - ко мне поспать, пока плыву.

И наконец я сытно пьян водою,
Я там, где птиц лишен сияющий эфир,
Каркас разбитый мой без пользы мониторам,
Знать не возьмут меня ганзейцы на буксир.

Так, вздымленный в туман, в лиловые завесы,
Пробивши небосвод карминно-красный, чьи
Парнасские для всех видны деликатесы —
Клочок голубизны и солнца лишаи.

Доска безумная, светясь, что скат глубинный,
Эскорт морских коньков увлекший за собой,
Я плыл, пока Июль тяжелою дубиной
Воронки пробивал на сфере голубой.

За тридцать миль морских мне слышен рев Мальстрима,
И гонный Бегемот ничтожил тишину, —
Я, ткальщик синевы, безбрежно-недвижимой,
Начну рыдать, едва причал Европы вспомяну!

Меж звездных островов блуждает дикий странник.
В безмолвии Небес тропу определив, —
Не в этой ли ночи дремлешь, как изгнанник,
Средь златоперых птиц, Грядущих Сил прилив?

Я весь исплакался, невыносимы зори,
А солнце шлет тоску, луна сулит беду,
И острая любовь нещадно множит горе.
Ломайся, ветхий киль, теперь уж точно я ко дну пойду.

***

Европу помню лужей захолустной,
И в ней полощутся под вечер облака,
Ну и ещё стоит ребенок грустный,
Пуская лодочку, что хрупче мотылька.

Нет больше сил, достаточно вкусил азарта,
Теперь купцам собой являю я укор,
Я больше не могу смотреть на спесь штандарта,
И не хочу встречать понтона твердый взор.