Би-жутерия свободы 68

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 68
 
Слух о том, что Опа-нас, человек палец о палицу в жизни не ударивший, родился в смирительной фуфайке на вырост, устроенной ему родителями по знакомству, ни у кого сомнений не вызывал. Но её в роддоме поспешно подменили, что превратило его в рядового зановорождённого крепыша. До этого он прыгал лягушкой, нырял дельфином и выгодно спекулировал распашонками из мошонки страуса, обветренными мыслями на средневековом базаре и багетными рамками приличия в образе ловчилы-лавочника.
Опа-нас Непонашему произошёл от папимаминого вожделения и с погремучего возраста нюхал порошковое «молоко». Обществу, которому не мешало бы поставить горчичники, он виделся актёром на репетиции самого себя, уверовавшим в личные способности, когда оказался третьим лишним, отрыгнув в зеркале лицу, восстанавливавшему реальные факты и отстаивавшему внизу социальной приставной лестницы особую точку без зазрения совести.
Бытовало и иное укоренившееся мнение в связи с тем, что он не носил ничего с чужого плеча, считая, что своя рубаха ближе к неатлетическому телу, и поэтому слонялся голым до пояса, так как трату денег на косоворотки и блузоны считал детской забавой.
В этом Опа-нас – счастливый владелец собой (тот у кого нет горя и поделиться не с кем) брал пример с бушменов и пигмеев, избежавших вывоза в рабство и оставшихся влачить удручающее зрелище-существование в джунглях Экваториальной Африки. При этом он всюду поспевал на манер недозрелых овощей и фруктов.
К глубочайшему сожалению пишущей братии Опа-нас жил честно, без ревматического сустава преступления, поэтому ему на роду было предписано умереть безызвестным в состоянии негнущегося здоровья. Но толком об этом он ничего не ведал, хотя  догадывался, отправляясь поправить здоровье в доме отдыха «Подальше от себя», где развлекались французские математики, отказавшиеся после выборов в президенты от традиционного циркуля в пользу венгерской Саркозьей ножки, вызволенной из саркофага. Их предвыборный лозунг: «Смех продлевает жизнь политическим мертвецам» взволновал тамошний кладбищенский народец.
По натуре Опа был прирождённым авантюристом, не сходившим с дистанции разумного отношения к окружающему миру, испытывавшим облегчение по ходу дёрганья нервов у своих читателей, чужих родственников и окружающих его в избытке смельчаков на расстоянии недосягаемости выстрела проникающим словом. Кто-нибудь со стороны вообще мог подумать, что он пишет для того, чтобы унизить толпу, давая ей понять, как много она не знает. Его дни пролетали гусиными треугольниками в небе, только подстрелить их никто не решался. Опа никого не брал в плен (пленных надлежало кормить) и не занимал слушателей у других бардов, жаждущих денег и славы в борьбе противоналожностей. Правда, серьёзный оппонент у него всё-таки имелся, им была ангажированная поэтесса и аморфная морфинистка Марфуша Гербарий родом из села Сквозняки. Они часто общались, но интимно-личностные отношений избегали – в то время город охватило повальное увлечение женщинами, и у Опа-наса вошло в привычку прогуливаться по «Бульвару любовных скачек», где на потёртых коричневых лавочках по-домашнему располагались девочки, каждая под своим номером, приобретённым у правошлангового сутенёра. Ревностная преследовательница неопределённых литературных целей, Марфа принадлежала к плеяде юмористок, отделяющих вилкой на блюдечке смешное от остроумного, у которых методичный дождь мельчает, весна вербует почки и широкоплечий ветер сгоняет с проводов нотные гаммы закорючек-воробьишек.
Полемика этих двух представителей авангардного направления искусства непринуждённой болтовни одинаково смешили почитателей и недоброжелателей, и поэтому представляли определённую ценность для последующих поколений.
Не часто встречаясь в музее «Выразительных искусств» с Опа-насом, Марфа вела оживлённо-спотыкающуюся беседу по залу, в которой иногда, подчёркиваю иногда, фигурировал коренной небожитель – Бог. Но сегодня Опа захватил инициативу, и не переставая шлёпал босыми губами, обнесёнными забором болячек.
– Не правда ли, Марфа, что голова выдана человеку в виде шкатулки для хранения ностальгических воспоминаний?
– Не совсем так, я позволю себе процитировать из недетской сказки «Коробок»: «Если по улицам второстепенно расхаживают первосортные обыватели, ищите среди них скубадайверов, принадлежащих к расплывающемуся стаду морских баранов».
– Нелестного вы мнения о человеческой породе, Марфа.
– Зато обоснованное, уважаемый Опа-нас. Болтливые двуногие заражены земноводной привычкой квакать по любому поводу. У меня ещё свежи воспоминания о том, как наших работников прилавка раздражали невыносимые особенности немецких продавцов. Напутано как в кино, где: «Наши семьи разошлись, потому что их шофёр состоял в связи с моей женой через их домработницу».
– Марфа, не вытаскивайте из своей «шкатулки» данные отошедшего в небытие прошлого, и не судите его.
– Как же не судить, когда мой близкий знакомый Адам Переплюев однажды вошёл в состав жюри, и выманить его оттуда уже было невозможно. Но могу сказать в его оправдание, женщины от него уходили, хотя бессловесное дистанционное управление оставалось под рукой. Да разве Адам понимал, что главное для мужика, это умение подать себя, украсив укропом и петрушкой.
– Выходит, ваш Переплюев наивный простак не наказуемый. Это только в стерильном Сингапуре бедного верблюда, вышедшего на Большак, блюстители готовы засечь плетьми за плевки на асфальт. На днях показывали одного барана в программе «Конфетки, бараночки» в музыкальном сопровождении женщины-полицейской (дружбы скопом) и парочкой рослых boyприпасов по бокам.
– Видела я эту передачу. Обращала на себя внимание постановка ног самой полицейской, напоминавших окорока римской волчицы – кормилицы Ромула и Рема, основавших Вечный город и компанию по производству экологически чистых презервативов. 
 – А в Китае на стадионах преступников за казарменный лексикон, сродни вашему, расстреливают, вместо того, чтобы необузданность вяжущими средствами лечить, как советуют доктора, предварительно проверяющие здоровье карманов пациентов.
– Представляю, что сотворили бы с фонтаном «Брюссельский мальчик», если бы он вдобавок, давая выход избытку своей энергии, издавал непотребные звуки, наевшись брюссельской капусты!
– Да что там говорить, Марфа, – Прямая кишка уникальное сооружение, в ней круглогодично поддерживается одинаковая температура 36.6; по Цельсию, и так в течение всей жизни. Вернёмся к китайцу со стадиона. Дай ему волю, да прояви к нему толерантность, как пить дать эмигрировал бы, сменив язык плакатов с иероглифами на язык Шекспира.
– Это бабушка, работавшая более старательно, чем прилежно, надвое сказала. Лжесвобода не до того ещё доводит, Опа-нас.
– Не скажите, в отличие от других, усреднённый гомериканец  ищет компенсации за увечья, в том числе врождённые. Внимательней адвокатские ценники читать надо.
Марфу задело замечание Опа-наса насчёт ценников. Прерывистая линия изодранного подола её юбки подёрнулась сигаретной дымкой. Было похоже, что её охватило ощущение оторванной с мясом пуговицы и она бросилась пьяными рыбьими глазами искать «свой пиджак», но он определённо не висел на Опа-насе.
Опа почувствовал, что от него ускользает внимание собеседницы и наконец решился выступить с глубокомысленным заявлением:
– Вы, слушаете, как ворона Лафонтена, грассирующие пули моих офранцуженных слов с открытым клювом, но не сердцем. А ведь на моём концерте люди выбегали из зала с криками «Браво!» и в ужасе хватались за головы первых попавшихся прохожих.
– Ничего удивительного, я питаюсь падалью, – съязвила она.
Это был ничем не оправданный удар судьбы. Опа не мог оставаться джентльменом в чистом виде и сделал ответный выпад. 
– Марфа, не путайте реверансы с книксенами и сникерсами. Реверансы для тех, кто не знает что такое книксены.
– Не шутите так со мной! Похоже вам нужна такая обтекаемая со всех сторон женщина, куда ещё не ступала нога человека.
Опа-нас понимал, что выбить дурь из бабы и пару таллеров из эмигранта – работа непосильная – это то же, что выжимать из боевой гранаты последние соки, или водить исполнителей рэпа по Музею изящных искусств, отвечая на их вопросы типа «Маэстро, покажите мне женщину, которая, сорвав бюстгальтер, грудью стоит за мужа, и я поверю в настоящую любовь». Опа хоть и несостоявшийся как личность, но мужик состоятельный, отослал падчерицу в Англию для поучения образования, невзирая на то, что в Париже у писателей и художников спрос на Монпарнас резко возрос при упавших акциях исхоженного вдоль и поперёк знаменитостями Латинского квартала, где они опрокидывали рюмочку-другую, не разливая... на себя. Кстати, квартал тоже увеличился на два переулка от середины забора «Стрельчатый лук в маринаде» на бульваре Распей, по непонятной причине, избегаемой кутилами и умеренными пьяницами.
Лето выходило из себя, стараясь побыстрее стать осенью.  Опа-нас в преддверии жёлто-красного сезона любил многогранность площадей и узколобость тупиков, принимая любую попадавшуюся на пути женщину за предмет первой необходимости, особенно если глаза её при взгляде на него наполнялись рассеянным склерозом и тусклым светом, выдавая неуверенность временных отношений из-за того, что она интуитивно чувствовала диагноз врачей, выявивших у него аллергию на предстоящую чешуyou. Несмотря на прорехи в образовании, пробелы во владении  парабеллумом, и на стервозный характер, многочисленные хобби Опы – мастака создавать проблемы из лучшего ничего, закончившего школу на нетвёрдую Тройку с бубенцами, включали в себя:
обучение на гитаре без струн в свободные от безделья часы глухонемого раздражения к нотной грамоте;
выбрасывание денег на ветер в штиль, когда Она в пароксизмах эротики становится приложением к любовнику – огнетушителю страсти в захлёстывающем пенопласте душевных волн массового производства кухаркиного ревущего моря детей;
работу в зажиточных домах притворщиком... дверей;
изображение из себя механического пианиста чёрного дерева, утопающего в охапках цветов от низкопоклонниц, в ночном баре «Лица без определённых занятий» мест, по купленным с рук и вздрюченным по цене билетам (не носившие носки только под нажимом курка поймут, что такое тонкое чутьё и бельё);
 представление себя рикшей по себестоимости, катающего в приступе отчаяния соседскую болонку, гордо восседающую в ручной тележке на пути через дорогу к успеху;
написание портрета камбалы во весь рост; и, наконец, после вызывающего подведения... итогов целительный сон не в чепчике, завязанном под третьим подбородком, а в кепке восьмиклинке с защитным козырьком, обращённым к Чёрному камню в Мекке.
Не осознавая разницы между разминувшимся с собой бардом и алебардой он полагал, что сваи вбивают, чтобы осваиваться на курсах группового секса «Тер-пси whore». Отходчивый на второй план Опа-нас исповедовал неуклюже задрапированные идеи, не гнушаясь ореховым маслом панелей стен и изысканным блюдом «Скаредная тушонка». Обладая завидным художественным вкусом и норовом, выдержанного французского коньяка «Мужлан», Опа по вторникам пристрастился к бутылке «Строптивой Мариетты» в закусочной биржевых маклеров «Шалунишка», напоминавшей боевой салун «Летающие стулья» времён Золотой лихорадки на гомериканской губе, где посетители ломали комедию по кусочкам. Там он, липучкой окружённой ватагой воинственных мух, объяснялся с завсегдатаями на парижском арго королевы кадрили Ла Гулю (обжора – фр.) и на лондонском кокни не хуже шустрой цветочницы Элизы Do Little. Его увлечение импрессионизмом в малевании прописными кистями проявилась в свадебном полотне «Матрас вам на долгие годы», вписавшемся в нелепую потолочную лепку. Открытый, как кабриолет с откидным низом в солнечную погоду, он разоблачал вредоносные слои ближневосточного нефтяного сообщества с их потугами на учёность, и это не проходило бесследно, как практика в сумасшедших домах для студента психиатра, выбравшего профилирующим предметом венерологию.
Одного не учитывала Опина изъеденная червями сомнений  психика – предприятие, подобное цирковому «Иль на щите иль под седлом», лопающееся от зависти, не может объявить себя банкротом-землепроходцем. Опа, оставивший учёбу и любовницу, у которой он столовался, придерживался строго постельного режима, вызывая у многих горький осадок и чувство обиды. Правда он не интересовался измерением глубины её чувств, но бардопоэта, отказывавшегося участвовать в перекличке лягушиного болота, можно оправдать, ведь приходя в хорошее настроение, он оставлял чавкающую грязь за порогом восприятия. И какому Пьеро с его потугами на интеллект не мечтается влезть в ромбовидный наряд бесшабашного Арлекина без лишних парафраз, когда красное словцо, брошенное в публику, зеленеет от беспомощности и злости непосвящённых на фоне тяжёловесных, негнущихся высказываний.
К всеобщему удивлению знакомых с непристойными челночными телодвижениями Опы к шестидесяти годам его лохматые руки и ноги оставались целыми – в горячечных спорах никто их не перебивал, видимо немалую роль сыграло то, что на два месяца оторопев, из опального камня преткновения он превратился в карточного активиста инкарнированной молодёжи «Знай наших!» А ведь когда-то, на званом обеде избранной челяди, ему подали спасательное желе, тогда Опа-нас Непонашему, живущий под колпаком, зачастую дурацким, славился высоким показателем в разудалой шотландской юбке наголо. Это продолжалось до того момента, пока одна светская львица не затянула его к себе на раут в стальную клетку и чуть не разорвала в урывках сладострастья.
В результате наивысшего закона притяжения к личности она сменила свою фамилию на его, ведь он любил самок, не щадя живота своего. Скажем честно, до этой похотливой львицы с роскошной гривой в пору залихватской молодости он ухлёстывал за «Лягушонкой в коробчонке», которую подверг вивисекции в пятом классе. Но она оказалась игрушкой, которую пришлось повесить на Новогоднюю ёлку позади гирлянды зелёных кракодиллеров, чтобы скрыть шрам от кесарева сечения на её брюшке. Опа-нас не оперировал неглубокими нахватанными знаниями за неимением таковых и ланцета. В нём (не скальпеле) преобладали поверхностные взгляды на супружескую жизнь, и это сослужило сомнительную честь его намерениям. К законному браку Опа-нас относился как к симбиозу – сожительству двух абсолютно разных видов, приносящих взаимную выгоду и не всегда на тарелочке.
Его нескрываемое презрение к сперватозоидам, а потом уже к яйцеклеткам, как к строительному материалу, поражало. Вследствие чего стародавние понятия жена и церковь стали для него неразделимы. Когда у него не бывало женщин, и он не собирал потасканного вида чемодан, то не стыдился прогуливаться с беспечным видом, чем смешил сдобную ватрушку с творогом.
Но если Опа, паче чаяния, охотился за прекрасной жертвой, то превращался в злостного браконьера. Не подозревая, что искусство – это прибежище интеллекта. Опа-нас с одинаковым успехом мог стоять со свечой в руках у амвона и в ногах сбежавшей от него супруги, наделённой талантом обольстительницы, углублённо экспериментирующей с очередной жертвой своей похоти в будуаре с деревянными стойками под балдахином времён всех французских Людовиков. Обычно успех сопутствовал Опа-насу до ближайшего угла, там он с ним шумно расходился выразительными средствами. А ведь раньше Опа обходил его и раскидистый морёный голодом дуб по краю тротуара молчанием, достойным сточной канавы матушки Истории с её роторасширителями голосистой свободы, относя к отсталым странам государства, закрывающие бассейны и забирающие у неимущих посетителей 500 калорий в час. Ничего удивительного, что их представители не в силах были преодолеть двухметровую планку песни «Калитка». Опа представал задрипанным кандидатом в святые, хотя его частичное иудейское происхождение этого не предусматривало. Это не вызывало к нему пренебрежительного отношения, и он появлялся в обществе поэтов без пемперсов «Непроливашка». Теперь Опа, всем своим видом выражавший эпическую сущность нашей эпохи, проживал в филиале самодеятельного театра с крупногабаритной дотацией по имени Зося Невозникайте, слабо отличавшей корсара от корсажа и намеревавшейся подкупить жульенами домашнего приготовления, обступающее его жульё, сплошь состоящее из критиканов.
Раздражающим фактором в Зосе, кроме её парусиновых тапочек на прорезинованной подошве было то, что она принимала красные розы за жертвоприношение, а бакенбарды за бардов, восседающих на речных бакенах, курганы за напомаженные холмы из кураги, и что радистками становятся в результате беременности.  Непритязательный под блузку Опа, не реагировал на медицинские измены Зоси, два раза в день закладывавшей нитроглицерин под язык. И всё же Опе хотелось иметь двойника с двойным дном, тогда бы ему удалось перепрыгнуть через самого себя, как через алюминиевый забор – изделие из ложек, и не нужно было бы

      отвешивать поклоны без весов,
      кроить гримасы ножницами смеха –
      не в этом ли умора и потеха
      без басенной морали и основ?

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #69)