Тебе

Жил я моржихой огромнейшей, тонновесной,
Тёрся боками о разума Антарктиды,
Толщи наплакал воды себе, льдин телес, но
Солнце лица твоего
                мне безжалостно топит льдины.

Всё ничего, и в слезах бы я плавал сутки
Все напролёт, но любовь у меня — моржёнок
Плачет под боком, и кажется звук мне жутким,
Кажется посвист ветров мне предсмертным стоном.

К суше я плыл, пока солнце топило льдины —
Спрятать его, но на суше рычат медведи.
Алчут забрать его. Целый и невредимый
Он на глазах моих стал
                только сгустком кровавой меди.

***

Я подарю тебе ожерелье
жемчуга светлого как отчаянье.
Я соберу зверий вой свой, слёзы,
судороги, луны лучами
всё обкую и молочно-белый
в мутном зрачке суициидальном
стан обовью твой им. Мёртвым телом
буду лежать толь в гробу хрустальном,
толь на асфальте
перед подъездом,
внутренности размазывая руками.

Я подарю рюкзачок из кожи, кожи моей,
нитью муки шитой.
Вышью узор на нём
синяками, шрамами, выжигами, ушибами.

Помню, глаза мои тебе нравились?
Счастлив до крика,
           рот рвя им секстами,
больше не видеть, не чуять разницы
между тобой и другими смертными,
я подарю тебе их.
Застывшие
бело-синюшным жиле.
Нашьёшь себе
их на одежду, и ей — застёжками.

***

Есть ещё губы.
Но их не бери —
эхом слёз дрожащие
 губы, рассудка лишённые,
бросятся,
кинутся,
будут тебя целовать
и огромные,
настоящие
дыры прожгут поцелуи на коже-папирусе.