Князь Юрий Долгорукий Глава VII часть 4

Конец Киевской Руси

После этой нервотрёпки,
Когда вроде улеглось,
Вызвал всех бояр неробких
И Андрея звать пришлось.

Он собрал всех в тронном зале,
Правит здесь Великий князь.
Вдруг изрёк почти в запале:
- Ну, давайте вашу грязь!

Воровать не разрешаю?
И не дам, пока я жив.
Чем, Осмянник, я мешаю?
Может, скажешь мне «служив».

Ты, Петрило, самый шустрый
За спиной, зачем орать.
Ты, прости, или распутный,
Или псих. Так как считать?

Остальные что молчите?
Или нечего сказать?
Здесь, пожалуйста, кричите,
Рот не буду затыкать.

Вот Андрей, сынок мой старший,
Специально я позвал,
Чтобы знал ваши демарши,
Чтобы больше вас узнал.

Ну, я слушаю, давайте
Говорите, что не так.
Если вас позвал, то знайте,
Я ведь тоже не дурак.

Отпустить, и не узнавши
Что от вас мне завтра ждать …
Лишь единожды упавши,
Можно больше и не встать».

Молча, встал боярин Орша:
- «Киев стал при вас хиреть …».
- «Вам Европа-кредиторша
Помогла в кредит жиреть?

Ростовщик, ваш друг любезный,
Выгнан мною. Я не прав?
Нет, боярин, жук помпезный
Мы имеем разный нрав.

Для меня народ опора,
А не мусор, как для вас.
Так что тут не будет спора.
С нами Русь, добро и Спас».

Орша как-то вдруг замялся …
- «Что ещё хотел спросить?»
- «Да-а-а … всё как-то не решался …
Полоцк надо покорить!

Рогволд был и есть икона,
Смерть его нам не простят.
Пока делят, чья корона,
Взять под киевский пригляд.

То же  самое с Волынью.
Грех сейчас их отпускать.
Скоро будут под латынью,
Не успеем прокричать».

В зале началось движение,
Стали громко обсуждать.
Создавалось впечатление,
Что не надо убеждать.

Князь смотрел на всё спокойно,
Дал возможность пошуметь.
Он считал, что непристойно
Здесь ругаться и галдеть.

Самый шебутной Петрило
С группой ярых киевлян
Кубло в думе явно свило
В пику «пришлых» северян.

Тех, кто с Суздаля прибыли
Юрий, ясно, не позвал.
Потому что планы были
Разузнать, чего не знал.
 
Встал Петрило, видно сразу -
По всей выправке – вожак!
Шапка сшита по заказу,
Верх парчовый как-никак.

А в горлатных шапках можно
Знати высшей лишь ходить.
Вот и вёл себя вельможно,
Посох взял, чтобы позлить.

Дело в том, по этикету
С посохом нельзя входить.
С вызовом он норму эту
Предпочёл вообще забыть.

Посох тоже необычный
Византии вязь на нём.
И гранат сугубо личный,
Весь из золота при сём.

- «Слушаю тебя, Петрило!» -
Князь на трон удобней сел:
- «И давай не то, что было,
А что есть, раз осмелел».

И Петрило начал громко,
Где-то перешёл на визг:
- «Пусть мне скажут, так не скромно,
Но скажу. Ты тащишь вниз.

Ты позоришь Мономаха!
Вспомни, как он Русь крепил.
Враг боялся даже взмаха,
Все набеги прекратил.

Выйди в город и послушай,
Что там люди говорят.
Весь Подол скоро разрушат,
Грабят лавки, всё подряд.

Ненавидят тебя люди,
Киев – крыша для бродяг.
Все законы в самосуде …
Киевляне жить хотят!

Все ушли из подчинения,
Это ты их развратил.
Что? Добился уважения?
Честью нашей заплатил.

Полоцк сдал и прав был Орша,
Нам Рогволда не простят.
Жизнь, она не ревизорша,
Она бьёт, когда темнят.

Ты умышленно стремишься
Север преобразовать.
Нас южан уже боишься?
Нет! Такому не бывать!»

Сел Петрило, стало тихо.
Князь умышленно молчал.
Завернул боярин лихо,
Юрий ждал, накал крепчал.

Вдруг раздался голос чей-то,
Князь путём не разглядел:
- «Так ответь! И не жалейте,
Что он личное задел».
 
- «С чего взяли, что жалею?» -
Юрий взгляд свой перевёл:
- «Я желание имею
Посмотреть, кто так вот счёл.

А Осмянник что смутился?
Ты ж Петрило лучший друг.
Поддержи! Или смирился,
Что такие же вокруг?»

Вышел тот, кто отозвался
На Петриловскую брань.
Лет под сорок оказался,
Для Петрило точно рвань.

Сразу вино не столичный.
Скромно выглядит зипун,
А поверх кафтан приличный
Из тафты, но не форсун.

На ногах, правда, ичеги
С юфти сшиты на заказ.
Даже все его коллеги
Не спускали долго глаз.

- «Я вас слушаю, любезный …
Вы велели отвечать?
Я отвечу, факт железный.
Ну, а вы. … Пришли молчать?

Говорите, раз уж встали …»
И тот сразу зачастил:
- «Так бояре жить устали?
Я бы к нам их пригласил …».

Юрий тут же оживился:
- «Ты откуда мил прибыл?»
- «Из Ростова я явился,
Орша, друг мой, не забыл.

Крёстным я к нему, как в гости.
Сына крестит через день.
Есть вопросы, но нет злости,
Зря вся эта дребедень».

- «Как зовут тебя, скажи мне?»
- «Яша! Яковом крещён.
Эти люди одержимы,
Грех не будет им прощён.

С ними я в одном согласный,
Лаской только навредишь.
Голос власти жёсткий, властный …
Знай, что всем не угодишь».
 
- «Кто ещё сказать готовый?
Нет таких? Я огорчён.
Мой характер не суровый …
Что поделать, обречён.

Мономах не стал бы с вами
Шашни эти разводить.
Подсказать? Поймёте сами.
Кто мудрей, не вам судить.

Деда, говоришь, позорю …»
Юрий строго посмотрел:
- «Воин он, с тобой не спорю,
Не такую Русь хотел.

Кто затеял эти распри?
С кем боролся брат Мстислав?
Из-за вас кипели страсти
Трон прибрать. Что я не прав?

Яша мыслит, надо жёстче,
С вас начать? Ты как глядишь?
А, … Петрило, …так-то проще,
Прав он, всем не угодишь.

Может всё закончить плахой?
И народ меня поймёт.
Не трясись невинной птахой,
Злобствуй, … плаха не уйдёт.

Мы сегодня не грызёмся,
В этом главный мой успех.
Так что с миром разойдёмся,
Роздых сделаем для всех».

Вскоре в зале стала пусто,
Лишь  Андрей сидел и ждал,
Как отец проявит чувство.
Скотство он не ожидал.

Но отец на удивление
Был, как кажется, смешлив.
И Андрей придал значение,
В этом был отец красив.

- «Что, сынок, доволен встречей?»
- «Нет, отец, я огорчён …»
- «В корень зри, противоречий
Нет, кто просто обречён.

Раз ругаются, мы правы.
Повод спорам не давать.
А злословья, как отравы
Нам, поди, не избежать».

- «О какой такой отраве
Ты, отец, заговорил?»
- «Говорить я так не вправе,
 Глупо, если загрустил».

- «Отпусти меня в Залесье!»
Андрей тихо произнёс:
- «Опротивело двуличье …
В Суздаль, где ты службу нёс.
 
И ещё большая просьба,
Я хочу икону взять.
Только с руганью не бросься,
Суздаль ей как раз под стать.

Богоматерь с Византии,
Чужд ей женский монастырь.
Вышгородской тирании
Не могу терпеть, хоть тырь.

В Суздале ей храм построю,
Её имя храму дам.
Всё достойно ей устрою,
Славу на века воздам».

Юрий даже не смутился,
Просьбу он как будто ждал:
- «Вижу, как ты тяготился,
Не случайно и позвал

Посмотреть на эти дрязги,
Там у нас такого нет.
Киев рай – всё это сказки,
Здесь мошенников - букет.

Я конечно понимаю.
Детство, юность, ты там рос.
Там твоя столица, знаю …
Но и здесь уже прирос.

Ты наследник, так как старший,
Потому я и позвал.
Ну, а Вышгород попавший …
Киев это «подсказал»

Поперёк стоять не буду,
Земли те наш общий дом.
Что преемник, не забуду,
Всё с тобой решим потом.

А теперь насчёт иконы.
Это память древних лет.
Были бзики, закидоны …
Что, мол, святости в ней нет.

Ведь её княгиня Анна
С Византии привезла.
Как? История туманна,
Но сыграла роль посла.

Сам Владимир ею лично
В христианство Русь крестил.
Целовал её публично
И других благословил.
 
А писал, что очень важно,
Грек Лука – евангелист.
Он апостол и отважно
Вёл себя, как реалист.

Я не против, пусть икона
Новый дом приобретёт.
Символ вещего канона
Статус новый обретёт».

И Андрей по-детски, нежно
Подошёл, отца обнял.
После этого неспешно
Вышел вон. Отец молчал.

Он стоял один у трона,
Словно гаснуть начал свет …
Богоматерь, как икона,
Всё ж была, как амулет.

А весной, цвела черешня,
Князь Андрей с семьёй ушёл.
Надоела скука здешня,
Как к себе домой он шёл.

Где-то вёрст за сто до места,
Он увидел чудный сон.
Богоматерь, как невеста
В белом вся пришла с икон.

- «Князь Андрей!» - она просила:
- «Суздаль  - центр, ещё как знать.
Он не тот, где б я служила,
Им Владимир должен стать».

В этом месте, где сон видел,
Он село там основал
Богоматерь не обидел,
Боголюбово назвал.

И приставку Боголюбский
На всю жизнь и получил.
Подошло бы трудолюбский,
Строил сам и всех учил.

Так Владимирской и стала
Богоматерь - мать Богинь.
На Руси она предстала
Величайшей из святынь.

Но с отъездом сына, Юрий
Сразу, как осиротел.
Внешне выглядел понурей,
Близких видеть не хотел.

Появилось вдруг желание
Самому уйти от дел.
Хоть на время, чтоб сознание
Пережило беспредел.

Снова вспомнил Подмосковье,
Речку Яузу и Кремль.
И Москвы-реки раздолье,
Не замаранной никем.

Соловьи Замоскворечья
Спать округе не дают.
Май. От них не уберечься,
Всех рулады достают.

А цветы! Москва вся в белом.
Это вишен, яблонь цвет.
Как она нарядна в целом …
В этом весь её портрет

Размышляя, стало грустно,
Киев был уже не тот.
Цвёл каштан, но как-то пусто …
Словно всё умрёт вот-вот.

В это время у Петрило
Был Осмянника приём.
- «Предложение моё живо?
Зелье мы приобретём?»

И Осмянник в злой ухмылке:
- «Как же, как же господин!
Там в прихожей, … всё в бутылке …
Пусть покажет, он один».

- «Кто такой? Его я знаю?»
- «Нет! Вообще-то он купец.
Мой знакомый свёл. Мечтаю
С ним дела иметь – он жрец

Он сириец из Алеппо,
Раньше я их не видал.
Так что было бы нелепо
Игнорировать, что ждал».

- «Хорошо! Веди сирийца.
Пусть немедленно войдёт.
Может сарацин-убийца,
Нам такой не подойдёт».
 
Он был в чёрной джалабие,
Сверху головной платок.
Свит в тюрбан, а глазки злые …
Так смотреть никто б не смог.

Всё лицо было закрыто,
Лишь для глаз открыта щель.
Так, … немного приоткрыто.
Не раскрыть себя их цель.

Молча и без разрешения
Водрузил на стол ларец.
Не скрывая раздражения:
- «Это что тут за наглец?»

И Осмяннику Петрило:
- «Ты кого сюда позвал?
Он поставил, чтоб тошнило? …»
- «Ты же сам всё заказал».

Это голос был сирийца,
Да такой, … бросало в дрожь.
Словно с погреба убийца
Попросил для жертвы нож.

- «Как зовут тебя не тайна?
Всё лицо от нас закрыл …
Хоть фантазия бескрайна,
Имя тоже своё скрыл?»

- «С именами не таимся,
А зовут меня Адад.
Хоть в Алеппо я родился,
Близок город мне Багдад».

И боярин стал смелее:
- «Что ж показывай свой «клад».
Объясни что где ценнее,
У тебя тут целый склад».

И Адад открыл неспешно
Толь ларец, а толь сундук.
В нём уложены небрежно
Чекней разный двадцать штук.

Вынул первую, что с краю:
- «Для колодцев самый раз.
Он без запаха, я знаю,
Валит с ног любого враз».

- «Нам людей травить не надо,
Так что этот не пойдёт».
- «Вот другой, он как торнадо,
Схватит так, не отойдёт.

Мать персидского владыки
Им невестку - на тот свет.
Серьги вымазала в стыки,
Та одела и … привет».

Тут боярин скривил губы:
- «Слишком явно! Не для нас.
Эти средства слишком грубы,
Нам нельзя, чтоб вмиг угас».

- «Хорошо! Возьмите это.
В саду яблоки натрёшь …»
- «Ты чего? Сейчас не лето!
Где весной ты их найдёшь?»

Взял Адад ещё бутылку:
- «Вот отличный препарат!»
Не скрывал даже ухмылку:
- «Сохнуть будет, как гранат.

Всё растянется на годы,
А умрёт лет через пять.
Будет выть от непогоды.
Встретит смерть, как благодать».

- «Долго ждать, а это скучно.
Так быстрей и сам умрёшь.
Надо быстро и беззвучно,
Чтобы было, как уснёшь».

- «Посмотрите это средство»  -
И Адад достал флакон:
- «Мне досталось, как наследство,
Как яд, он непревзойдён.

Он, скажу, довольно скрытый …
Лучше дать где-то в обед.
Если пир, причём открытый.
Не найдут причину бед.

А потом, как от обжорства,
Начинает рвать, мутить.
Не найдя противоборства,
Он умрёт. Не защитить».

И Петрило оживился:
- «Это то, что я хотел.
Внук недавно мой женился,
Пир готовлю. План созрел».

Рассчитавшись, как решили,
Он сирийца отпустил.
- «Едем к князю! Скажем, жили
Дураками, чтоб простил».

Через день они у князя.
Долгорукий их принял.
И Петрило вдруг затрясся,
Завопил и шапку смял:

- «Князь прости великодушно.
Бес попутал, вот те крест».
Осенил себя тщедушно,
На колени встал, как жест.

- «Ладно, ладно … успокойся» -
Юрий встать помог с колен:
- «Не держу я зла, не бойся,
Да и я не Гермоген.

Говорю порой такое, …
Лучше бы не говорить.
В наше время непростое
И приходится «рубить».

Все сомнения исчерпали
И претензий больше нет.
Хорошо, что всё сказали,
Выше стал авторитет».

И тогда Петрило робко:
- «Можно просьбу огласить?»
- «Говори! А что так кротко.
Можешь всё теперь спросить».

- «Пир я свадебный готовлю!» -
Голос больше не дрожал:
- «Не равны мы по сословью,
Тем не менее, я б желал,

Чтобы Юрий Долгорукий
На пиру был первый гость.
Мы, как истинные слуги,
Просто жаждем, чтоб сбылось».

Юрий не ответил сразу,
Но сказал, что сообщит.
Через день не стал отказу
Ход давать. Пир посетит!

Так Петрило план коварный
Хладнокровно претворял.
Даже пир созвал шикарный,
Чтоб никто цель не понял.

Князь доверчивый и добрый
Вдруг поверил в этот вздор.
Что Петрило всю жизнь злобный,
Станет ангел, а не вор.
 
Пир был просто колоссальный.
Кончился Великий пост,
Стол накрыт, считай, пасхальный …
А за здравицей шёл тост.

Он не пил, поступок верный,
Выпил пива под конец.
Он уехал самый первый,
Отбыл в киевский дворец.

Утром стало ему плохо,
Потемнело всё в глазах …
Стало рвать даже от вздоха …
К ночи был на небесах.

Так не стало человека,
Кто остался жить в веках.
Кто в течение полувека
Силу чтил не в кулаках.

Не оцененный при жизни
Он потомками воспет.
От рождения и до тризны
Стал он символом тех лет.

Церковь Спаса в Берестове
Где лежала его мать,
Упокоила, как в доме,
И его, чтоб знаком стать.


25 февраля 2018 года
город Северодвинск. Россия