Соло на сосновой ветке

Время суток меняет на брюхе экватора пояс.
Как чечётку ногой отбивая на рельсах в такт,
Тишину прерывает на юг проходящий поезд,
В атмосферу чеканя с разбегу пи-эр-квадрат.
Ухватившись за сцепку вагона
Саранчой накрывает тьма дома из картона.

Голоса. Раздаваясь меж стен из сосновых труб,
Вырывали из мрака памяти мягкость губ.
Так на острове брошенный старый пират,
Смотрит в дуло мушкета не с тех сторон.
Имея в запасе последний патрон
Сам себя тянет за чуб назад.

И в сухом остатке грешит на себя,
На трусость. Поднявшись на борт корабля,
Поросшего мхом и обитый гнилой доской,
Что попасть может дурная пуля
В самое то. В середину июля.
И мушкет принимает прибой.

Голоса. В лабиринтах старых кварталов,
Словно поднявшись из кузниц подвалов,
Раздаются в тиши, как сирена в штиле.
Сосны дремлют со скрипом. Вода
В реке спит со всплеском. Дома
Выставляют бока в конструктивистском стиле.

Голоса звучат, потому что простить и проститься
Меж собой имеют лишь схожесть слов.
Так замерзая в своем полёте синица
Летит не вдоль, а в сугроб,
За которым край - королевство
Кривых зеркал, то есть дальше, чем рай.  Дальше детства.

Добыча не поймана, если не греет рук.
Хлеб и рыба имеют и срок и годность.
Вино и брага за век изменяют угол и плотность.
Срок годности есть у скул и у губ.
Серой пылью на них временной оседает сплав,
Закон замещения познав.

В ящик стола стопку писем без марок,
Как в склеп, ибо там нет помарок.
Слова заточенные крепко в чертогах губ
Пастой выводит не кисть и фаланги,
А вверчёный  снаружи в висок шуруп
И десяток гвоздей с изнанки.

На окраине тихой на дне оврага
Затертая пастой до дыр горит бумага.
Так слова превращаются в пепел
И, если огонь разрешает проблему писем,
Неясно, что делать с ворохом мыслей,
Лежащих на коже и под ворохом плевел.