тот, кто
ходить еще не может,
не смеет в прозу занести
курчавое чело -
ему по силам только драть
березовую кожу,
друзей глазастых собирать
и складывать в улог.
И мы, гляди, с тобой сидим -
в блинах, в цейлонском чае,
и наблюдаем, как наш смех
ложится под фольгу.
И тот, кто нас еще не знал,
едва ли здесь узнает,
как ты сбиваешь по гнезду
в день,
как я дивно лгу.
В словестной детской бахроме,
в бумажном утешеньи,
мы возвращаемся в гитар
те самые лады,
мы возвышаемся над тьмой,
долгами и траншеей,
над молью сожраной стезей
быть вечно молодым.
И тот, кто нас еще не бил,
в руках синичек держит,
и тот, кто нас уже простил,
исчезнет скоро, но
запомни вкус его - такой
молочный,
сладкий,
свежий,
и погляди, как с февралем
целуется окно.
Что снилось мне? Свобода? Край?
Прыжок не совершенный?
Я горько плачу и смеюсь
в небесный парашют.
В цветущий розами халат
я спрятала большое
желанье жить, носить любовь,
которую не шьют.
Кто нас еще не изучил,
не излучил, не вынул
из недоумистых дверей
автобусных пучин?
...качает матерь колыбель,
сгибается над сыном
и утешает тем собой
непамятных,
ничьих.
Свидетельство о публикации №118022502282