Бродский и тра-та-та

       Мальчик, которого за глаза называли Окей, а за нос — нет, не называли, и только в лицо и на свету — Очей, ничего не знал о Ван Гоге, но он так страстно хотел познать русский язык, что однажды съел собственный - прямо до гланд, и запил бабушкиным сливовым компотом, от которого началась мучительная изжога. Три дня его знобило, ночами он закутывался в лохматое одеяло и прятался под кровать, пугая закатившегося деревянного мышонка наэлектризованной шерстью и стонами, напоминающими мяуканье.
       Я не собираюсь осуждать подражателей Бродского, стыдливо отстраняющихся от него, как от прокажённого, мотивируясь библейскими ценностями — увидеть наготу отца своего и отстраниться от оной. Вот уж воистину, от самоотречение во имя Бродского до отречения от Бродского, которого становится подозрительно много в моей заметке, - один шаг.
      Однажды мне пришлось стать свидетелем одичания общества, исповедующего сомнительные и неустойчивые догматы, значимость которых является для меня загадкой до сих пор, а разгадывать её я уже пытаюсь несколько лет. Собственно, одно сектантство, если считать сектантством беззаветную, самозабвенную и, как оказалось, не столь преданную любовь к Троцкому, ой, Бродскому, не конфликтует и даже где-то плавно перетекает в основную центральную секту Свидетелей Озарения Местечковостью, иначе - СОМ, или проще - омутом и дном. Одичание, порождаемое безальтернативностью мышления, всегда носит комический, если не сказать, сатирический характер, поэтому я автономно процитирую глас вопиющего в пустыне, жаждущего соучастия, на котором сгорела шапка исключительно от погодных условий:

       «Ой, Вань, смотри, какие клоуны, ой, Вань, смотри, какие карлики, ой, Вань, они намылят Бродского, ой, Вань, но Бродский ведь не мы»

      Этот голос звучит набатом, прибегает вся деревня, выпрыгнувшая из тёплых соломенных постелей, эльфы, тролли, хоббиты и даже тот парень, у которого хата с краю, то бишь я. По всем законам жанра представление должно закончиться эквилибристом и акробатом под куполом шапито, где на манеже всё те же любители Бродского набивают наколки на свои спины «Я НЕ БРОДСКИЙ» (и семь восклицательных знаков), в надежде, что теперь их будут путать не по однообразным поэтическим речам, а по одинаковым наколкам.
       А закончить эту заметку о мальчике Йосе и почтальоне Печкине, случайно попавшем в это предложение, хотелось бы фуршетом на открытом воздухе перед хижиной вождя, а когда чего-то хочется, можно даже не считать себя подражателем Бродского. Таковы традиции. Раньше, к примеру, собирались имажинисты, акмеисты, футуристы, символисты и прочие онанисты, бухали, били друг другу морды, опять бухали, а затем медленно-медленно-медленно расходились. В наш же стремительный век, когда тягучие тенденции - как та зелёная сопля: лучше смотрятся на расстоянии, - даже в стаде можно считать себя индивидуальностью, то бишь бараном или овцой. А бродскистам можно долго и упорно ломать копья, скача вокруг огня, а потом, наконец, дружным племенем собраться перед гулко звенящим чаном, в котором докипает Бродский, и приступить к священной трапезе. Самым пронырливым, хитрым или же талантливым может достаться окорок от Бродского, а кому-то, уж извините, и член — в радость.
       Ну и пара слов о поэзии. Чтобы съесть Бродского, нет никакой необходимости есть тех, кто ел Бродского, тем более если некоторые едоки, которым в силу отсутствия природного таланта достался только член Бродского, даже не подавились и не поперхнулись. В конце концов, в чане останутся только рожки да ножки, но некоторые авторы заранее закостенели в своём высоком косноязычии, несмотря на юный возраст.