Две стороны

Нам велели и клясться, и веровать, и молчать. Петь в строке и победу, и оторопь, и печаль - не носить возражающим голову на плечах, возражающим толпы извечно кричат: изыди.
Они смотрят, куда мы ступаем, чеканя ритм, наблюдают, кто снова о вечном заговорит, забывая что самое пламя горит внутри и его ни один из смотрителей не увидит.

Но одна из поющих когда-то была права: надо петь, потому что они продают слова, пожинают созревшее, ходят по головам, иногда продающий поющему тоже платит, но пока час для платы накопленной не настал, хоть мир мудр и древен, и должен, и дико стар.

Ну конечно нам все солгали - любовь не дар, но густейший исток, тяжелейшее их проклятий.
Темный сок в кубки легкие поровну всем налит: он и сладок и горек, целебен и ядовит, все кто пишут вкушают искомое от любви, даже если она и одна и из сторон монеты, от второй стороны ее привкус неотличим - также лечит и жалит, и приторен, и горчит, в нем отмычки от разума и от сердец ключи, естество изнутри им отравлено и согрето.

Вот причастие наше, амброзия и токсин: не вернется обратно тот кто его раз вкусил, остается молиться, терзаться и приносить подношенья к подножию трона любви-царицы
и у каждой из капель в ладони есть свой черед: одна чисто пламя, вторая - столетний лед.

Мы ведь тоже из них - тех кто ранит, а после ждет: побежденный полюбит/отравится/исцелится?

Как узнать, от какого из кубков теперь вкушать? Сторона здесь любая удобна и хороша: чтоб никто не велел, не молился и не мешал, выбирая - люблю ли я или же ненавижу, отойди от истока - для смертных он хуже хин, здесь и травы и камни к молитвам твоих глухи.

прочитав все страницы, все строки и все стихи все равно ты уже не узнаешь, что мною движет.