Вторая английская центурия

         Миф о раскалённой кочерге выдуман спустя шестьдесят лет после его кончины. Скорее всего, Эдуард Второй был попросту задушен подушкой.



1.



Что ж, Эдуард! Недавно пал в бою
с Шотландией твой папа. Бог с ним! Впрочем,
ты горевал для видимости прочих
наследников, что тоже были рады.
Я, Гавестон! Но знаешь, я боюсь,
что некогда вся дурь английской рати
начнёт нас перемалывать, как зёрна,
а наши ветры двинутся на юг,
оставив нам лишь горсточку казённых



речей, что перетравят первый крик,
в тот миг, когда я выдавлю последний.
Не думай, что я каверзный посредник
между тобой и миром, что так страшен.
Я просто перебрал десятки книг,
о том как доверяя лучшей страже
правители лишались благ и - горше! -
лишались жизни. Мне, по правде, к ним
не хочется примкнуть звенящим грошем.



Так правда, что ты выбрал из принцесс
французскую? Ей, говорят, двенадцать?
Её папаша, вроде как, - верфь наций! -
нас нарекал в присутствии своих же.
О, будь я богом! Я бы взял пинцет,
прилично раскалил, и тут же выжег
на лбу его величества: "Сын жабы".
Не знаю, как с ним справится!? Их цель
урвать побольше. Нищенская жадность!



Но к чёрту их! На самом деле, вот
чем я обеспокоен, в большей мере.
Я, и твой друг, и, в неком смысле, Мерлин,
что избирает лучшее лекарство
из все возможных. Вкус английских вод
нам отравляет твой кузен - Ланкастер,
которого я, впрочем, рангом ниже.
Конечно, я, приверженец свобод,
но не таких же, право, не таких же.



Нас предадут! Увидишь, ход за ним!
Всё перейдёт к беснующейся знати.
Я видел смерть. Признаюсь, были знаки
и в сновидениях, и наяву, и в пьянстве.
Я слышал то, как колокол звонил
минувшим воскресеньем. Даже пастве,
по правде, стало страшно. Столько страха
не видел даже пастырь, на чей нимб
просыпались в тот день и соль, и сахар.



2.



Я изгнан, друг мой! Я предельно слаб.
Я задыхаюсь в чуждом мне пространстве.
Я не могу ни вспомнить, ни пробраться
к истокам нашей глупости.
                Наверно,
меня казнят. Вольют какой-то сплав
иль что иное. Помнишь, как на ведьмах,
мы проводили всяческие пробы?
Я не хочу ни есть, ни пить, ни спать
до-гро-ба.



Одно, пожалуй, хочется - вкусить
и сладость всех свобод, и дивный воздух
просторов, где мы пели. Знаешь возраст,
когда смерть далеко, лишь во вчерашнем
беспечном дне не жалует мне сил.
Покайся, Эдуард! И что ж, в чьё раньше
из наших тел вонзят клинок - тот свят и...
пусть будет проклят чёртов сукин сын,
а с ним пусть будут прокляты все связи,



что образуют с дьяволом союз.
И день, и ночь не брезгуя лакать с ним
твоё вино, бессовестный Ланкастер
пытается ослабить силу трона.
Что не допили - тёмные сольют
в пространный чан.
           Но пусть, тебя не тронут
ни время, ни, тем паче, зодчий смерти.
Мой друг, не бойся, выбери свою
стезю на этом вымышленном свете,



и уходи к прелестнейшей из дев,
которой будешь несколько дороже,
чем родине, чем этой милой роже
из Франции, что подло скалит иклы
и держит весь твой мир в тугой узде,
вгоняя в твою душу только иглы.
Твоя любовь к ней зиждется на чарах.
Как говорят, у приворотных дел
концы куда длиннее, чем начала.



Казни же всех мятежников! Казни
без следствия, что вынудит их в голос
просить себе помиловать. Их гордость
под лезвием меча лишится сили.
Подумай о Ланкастере. Как с ним
делить одно пространство? Пусть же, сиплость
в твоём великом гласе будет прочной!
Пусть вынесут к воротам сто корзин
отрубленных голов, на страх всем прочим.



Я соглашусь, чтоб мой предсмертный пункт,
был переписан кровью много позже.
Казни их всех! И выведя на площадь
их мерзких жён и сиротливых дочек,
лиши меня - посмертно! - прочных пут!
Разрушь их мир. Разрушь до белых точек.
И если рай - есть некая планета,
пусть к ней укажет самый краткий путь
морщинистая длань Плантагенета.