10001

прости, господь, за наживное,
за слёзы, стоны о любви.
всем было как смешное,
но словце только не шепчи.
закон морали пуст для всех,
а котлован страстей распущен,
ты выступаешь для потех
в лесной опустотелой гуще.
порядок, господи, введи,
какой-то знак ты дай,
и нас всех ты рассуди,
хоть нож во всех вонзай.
и остриём уж вычерти ты суть
в терзании, тиши и темноте
и убивай меня чуть-чуть,
но, боже, боже, полноте,
не понимаешь ты мой путь,
который повелевал не мной,
а полнил Богом грудь
как будто бы больной игрой,
но ты, господь, не обессудь:
покорен свету сей расклад, —
дневным огнём побудь
и вечной боли породи каскад.
мы не любили — это да,
и обесчестили пороки,
ушла та грань-черта,
остались также одиноки.
проходят рифмы и года,
ушли в забвение строки,
не вечна шума чехарда,
и тем не менее погодь,
твоя, наверное, сие вина,
почтенный старец, ты, господь,
ты существуешь вовсе не всегда,
когда удобно — ты в делах,
а так — обычная фантазия,
мы для тебя лишь швах,
как блошки где-то лазим,
и добр и мудр на словах,
людишки — это так потешно,
когда в душах их единый страх
и возомнить всем грешно,
что предал нас ты, брат.
не знаем мудрости и боли,
от всех канонов отошли,
и стали мы грешны оттоле,
что отпевали нас грехи.
мы слёзы в вечности не ищем,
мы иноземцы на земле,
и если есть на свете сыщик,
то он уж точно не в тебе.