Мачеха

Рожденный как в хмельном угаре,
Нежданный, нелюбимый сын.
Ну ладно. Что ж? да пусть бы с ним…
Но нет. Теперь она в ударе.

Бедняга вырос кое-как.
Долою с глаз он мог бы скрыться,
Могло, чтоб вольно сердце биться.
Но вырваться не просто так.

Он стал ее рабом невольно.
Порою, он от боли выл.
Но все равно ее любил.
Хотя на сердце было больно.

Он мысли гнал об этом прочь,
Что нежеланный он ребенок.
Хотя и вырос из пеленок,
Но больно было, что невмочь.

Себе он лгал, себя боялся.
Он признаваться не хотел,
Что нелюбимым быть удел.
И в лжи своей же убеждался.

Он делал все, о чем просили.
Его же били по рукам,
Не мыслил, чтоб чего-то сам.
Но блеск души не истребили.

Хотя изрядно почерствел,
Как та несчастная краюшка,
Какая вся его пирушка,
Какую он урвать сумел.

Он мыл полы и драил жбаны,
Он выгребал за всеми сор,
Чтоб не несли слух и позор
О той, зовет какую: «мама».

Она не гладила его,
Не обнимала, не ласкала,
А только нервы полоскала.
Хоть не понятно, для чего.

Он просто вещь, ее игрушка.
Лишь чувство собственности в ней.
Хоть утопись, хоть брагу пей,
Хоть самогонку. Вот же кружка.

Его она не отпускала.
Ей было проще потерять,
Чем в руки чьи-нибудь отдать.
С ней горя он познал немало.

Она смеялась только лишь,
Когда он мамой звал любимой.
И снова взор ее немилый,
И слово, лучше, что не слышь.

Всегда ругала и хамила.
Все ставила ему в укор.
И речь ее, как приговор,
Хлестала душу, плоть палила.

Он глубоко переживал.
Но мысль привык держать в секрете:
Кому нужна на этом Свете?
Себя он самого ломал.

Познал он в жизни много горя.
Он как растоптанный цветок,
Как в паутине мотылек,
Как зверь, томящийся в неволе.

Его терзала эта боль,
Но, что еще того страшнее,
Что пред душой своей грешнее,
Он привыкал к ней исподволь.

Душа жила, и сердце билось.
Но скромно, очень тихо так.
Ведь блеск их окружал лишь мрак.
И тихо лишь душа молилась.

Так тихо, чтоб не слышал он,
Чтобы не знал ее он мысли.
Не понимал ее ведь смысла
И нарушал ее закон.