И он шагнул в свет... 15

Добавка в повесть


  Спина Серёжки заныла от страха ожидания. Наклонившись, он цепко держался за пояс Вальки Морозова, стоящего впереди него. Ладно, Колька Шмычко допрыгнет до него… Тот, ласково коснувшись спины крепкими пальцами рук, смягчит свой скок, как будто космический аппаратик включил тормозные двигатели. Но Бычок… Неуклюжий, с большиханскими валенками, тяжёлый, в промёрзшем грубом пальто, он пролетает, дай бог, спины двух несчастных и расхристанно падает на  одного из «слоников». Серёжка знает: спину лучше держать расслабленной, руки не стискивать на поясе Вальки (он-то силён, и старше их на четыре года) – тогда моментально оплывёшь в снег от обрушившегося на тебя многорукого и многоногого Бычка и будет не больно.
  Нет, пролетает мимо и утверждается на спине Вальки. Порядок. «Слон» из шестерых пацанов отрывается от забора и тащит на себе орущую, весёлую ораву двадцать метров – от Серёжкиного забора до забора тёти Лизы. Не упасть, не поскользнуться – тогда всё сначала, и опять липкое ожидание прыжка Бычка. Нет, добрались! Победители весело отряхиваются от снега, нетерпеливо решают, кому прыгать первым, а с соперников слетает их веселье и они понуро тащатся к забору.
От Вальки пощады не жди – взлетит вверх как можно выше и припечатает всей массой весельчака. Таскай тогда десять раз на спине пацанов верховой улицы… Пока не сжалятся.
 
 
…Серёжка кусает бородавки, сцарапывает их острыми грязными ногтями. Белые ранки чешутся, кровоточат. Вот и сейчас, он стоит, прикусывает «трёхголового змея» на большом пальце левой руки и понимает, что его палке не добраться до «попа» – далековато всё-таки угнали его от его черты. «Брошу и бегом за погонялом» – решает он. Резко размахивается и чувствует, как палка сильно и тупо стучит по чему-то сзади него. Слышит тяжёлое падение за спиной, но не до этого. Голые пятки пацанов взрывают дорожную пыль. Десятка два их мчатся к своим палкам, чтобы успеть назад и не последним застолбить свою ячею… Серёжка бежит назад и видит за своей чертой Володьку Шурухина, лежащего за его спасительной территорией. На его лбу растёт какая-то совсем невероятно большая шишка. «Это ты его так приложил, Сергунь», – удовлетворённо бросает Колька Шмычко. Он достаёт из кармана какую-то тряпицу, плюёт на неё и наклоняется над Вовкой. Не жалуют уличные пацаны Володьку. Очень уж боязлив, расчетливо осторожен. Где жарко и опасно – его нет. Домосед, маменькин сыночек. Вот, выкурнул наконец-то поиграть в попа-гоняло, да и тут не свезло плохишу…
  А дорожная пыль просвечена уходящим солнцем июля. Медленно спадает её кисея на дорогу, чтобы через минуту-другую взвиваться, уходя всё дальше и дальше по дороге вослед летящим вперёд и вперёд погонялам. Звенит в тишине крепнущего вечера кругляш «попа», звенят шлёпающиеся в пыль, сталкиваясь с другими, разномастные палки и всё ленивее вздымается над ними густеющая сумерками пыль. И пятки начинают чувствовать её прохладу, и под рубашечкой щекотно от неё.  Пора по домам…
 
  Серёжка стоит на высоченном берегу Сендуги. На другом чётко выделялся сияющий инеем белый кубик «водяной станции» с красной ниточкой промороженного красного кирпича. Кубик ласково, тепло утоплен в сверкающие сугробы. За Серёжкой, за его спиной, звонкий ксилофон соснового бора. Музыка жарких и стройных стволов – в Серёжке. Он дирижёр. Он поворачивается к бору, прищуривает глаза и проводит волшебной лыжной палкой по гулким былинкам сосенок. Наслушавшись, Сергунька задирает голову и до ломоты в шее, открыв рот, купается в густой синьке февральского неба.
«А ведь ни соринки в нём, ни облачка, – сознаёт он. – Надо же так…».
  Под Серёжкой, сбегая от его тупых концов лыж, от валеночков сверкала гигантская снежная поляна, в центре которой стояла мощная раскидистая берёза. Она звучала в мальчишке всей своей симфонией морозного дня. Огнистое веселье поляны бежало к подножию чудо-дерева и резко взмывало к кроне. А берёза бросала на кипящее, бегущее к ней серебро ни с чем не сравнимые чистые голубые тени. А искры кипели по голубым лоткам…
  – Я этого не забуду никогда, – шепчет себе Серёжка полюбившуюся фразу и скатывается в сверкающую долину детства.