Она боится постареть...

Она боится постареть и заливает страх вином. Берёт серебряный ларец, в нём зеркальца сверкает дно. Ей тридцать, ликом хороша, но падчерица столь юна, что трудно думать и дышать – и зависти растёт волна, и ненависть ломает рот словами жуткими, как ночь. Велит – и слуги от ворот уводят в лес её не-дочь.
Сидит одна среди зеркал, но время рядом сторожит. Зверин и чёрн его оскал, куда же от него сбежишь? Морщина первая легла на бледное её чело, в зрачках мелькают тени зла…
а время шло, и шло, и шло.
Не остановишь, не запрёшь навеки в собственном ларце. Она швыряет гребень, брошь, и злость алеет на лице. Под слоем пудры и белил не скрыть ужасную тоску: не миновать сырой земли изгибам этих нежных скул, и волосы седеть начнут, как их ни крась отваром трав, ведь время пролезает внутрь, как лучшая из всех отрав. Ей старость трудно принимать, не хочется, как ткани, тлеть – готова на любой обман, лишь только б сбавить пару лет, вернуть былую красоту и восхищение двора. Она катает боль во рту и напивается с утра. Не видеть эти зеркала, все перебить и растоптать, рыдать в тиши своих палат, что кожа белая – не та, что вянет лепестками роз, и колдовством их не спасти.
Ах, ей бы знать: творя добро, легко стареть, легко уйти.