Дождь

Я был молод, силен, полон грез, и мир мне казался таким манящим, многообещающим, он звал меня, куда то в свою даль, он был озарен солнцем, он восхищал меня своим калейдоскопом красок. Я был юн, лето юности самое совершенное  самое чарующее, что откладывается в нашей памяти спустя прошедшие десятки лет. Она минчанка, приехала на каникулы в наш провинциальный городишко погостить у бабули. Мы были соседями. И хотя наши дома находились по разные улицы, идущие параллельно друг другу, но огороды граничили, и их разделял старый покосившийся забор. В их доме жило две семьи—в одной половине Людка Шагойкова с родителями и младшим братом, вечно сопливым, и босым. Мне было шестнадцать,  Людке на пару лет меньше, она постоянно меня задевала, толи насмехалась,  толи в серьез, просила постоянно пригласить ее в кинотеатр на   любовный фильм. В другой половине дома жила одинокая старушка. Когда я ее видел, то всегда, почему думал, как же ей тяжело одной, ни родных, ни близких и соседи – один разговор что “ здрасти”  или до свидания. И вдруг, узнаю, что у нее есть внучка минчанка, мое чувство жалости к ней  сразу же изменилось на глубокое уважение.
 Девушку звали Вероника Павлова, мы были ровесниками, стройная, черная через плече коса, кареглазая, с ямочками на щеках – она мне сразу же понравилась.
Стоял жаркий июльский денек, время подходило к полудню. Над нашей верандой с пологой крышей  свисала огромная копна вишневого дерева, создавая спасительную тень в жару. В такую знойную пору я любил залезть на крышу и, расстелив покрывало, расположиться на нем с книгой. На этой крыше я прочел массу “внеклассной” литературы. Затем меня одолевал сон и я с упоением отдавался в его обьятия.
В этот день я залез на свое излюбленное  место,  чтобы наблюдать за девушкам  в купальниках, которые расположились так же как и я, на крыше веранды соседнего дома, через огороды. Я делал вид, что читаю, а сам украдкой следил за минчанкой. Ее волосы, коса, стройная фигура, будоражили мое сознание. Я восхищался сложением ее тела, красотой лица, хотелось познакомиться с ней. Но моя робость не позволяла  этого сделать.
--“Сосед, так ты пригласишь меня и мою подругу в кино”,- услышал я звонкий голос Людки, она стояла во весь рост и демонстративно поглаживала себя по бедрам,
--“ А то ведь я старею”, -- она засмеялась, а ее подруга Вероника, приложив ладошку ко лбу,  заслоняя глаза от солнца, пыталась меня разглядеть на расстоянии.  Я не заставил себя долго ждать и, дав согласие на встречу в кинотеатре,  на сколько возможно тактично громко сказал, чтобы они меня услышали: --“ Без четверти четыре я у Вас, будьте готовы, билеты за мной”, с этими словами  спрыгнул с крыши.  Я зашел в дом, но где то там сзади, уже за дверью,  слышен был девичий смех.
Благо городок наш небольшой, компактный, в плане расположения обьектов соцкультбыта,  все в центре, до которого десять минут пешего хода.  Моя денежная копилка была моей палочкой –выручалочкой – каждый день родители и я с сестрами (по возможности конечно) бросали в ее щель, а это был фарфоровый кот, размером с трехлитровую стеклянную банку, металлические  деньги, различного  номинала.  Из фарфорового кота я вытряс три рубля, вполне достаточно, чтобы купить билеты и угостить подружек мороженым и ситро.
Они ожидали меня возле калитки, коротышка Людка, коей я был благодарен за это свидание, и стройная, высокая на фоне своей подруги-спутницы, Вероника.  Мы познакомились, вернее нас друг другу представила Людмила: --“Сережка, Вероника Павлова, моя нареченная сестра”.
Перекинувшись парой тройкой дежурных фраз, “Как дела?—“Хорошо”, --“Фильм потрясный, индийский,  название Бобби”, я еще нес какую-то чепуху, пытался развеселить девченок и судя по их смеху, мне это удавалось не плохо, мы наконец пришли к кинотеатру. Фильм понравился моим спутницам, Людмила даже слезу пустила. Эта кинолента демонстрировалась в нашем городе двадцать пять раз, и я не пропустил ни одного сеанса.  Мать в шутку говорила,  опять к своей Бобби на свидание и давала мне двадцать копеек на билет.
Дверь кинозала распахнулась, и на зрителей пахнуло свежим воздухом, который пропах дождем, настоянным на  аромате липы и кустов роз. По асфальту стекали ручейки, полные дождевых пузырей. 
--“Ух ты, люблю гулять под дождем” – восторженно воскликнула Вероника, подставив ладонь дождевым каплям. Зрители разошлись поспешно, и мы остались втроем на тротуарной дорожке. Мы не спешили, наши волосы намокли, одежда прилипала к телу, дождь был на удивление теплым.
--“Домой не хочется, восторженно произнесла Вероника”,--  в душе я был с ней согласен, поэтому предложил прогуляться по вечернему городу.
--“Романтики и иже с вами, как хотите, я пошла домой”, -- мы были рады, что остались наедине.
А дождь то затихал то набирал силу, мы смеялись подставляя его струям свои лица.
Голуби купались в лужице под дождем и ворковали, мы наблюдали за ними и  я подумал, жаль, что мы не птицы и не можем, как они воспарить. Больше я никогда не гулял с девушкой под дождем.
Через несколько дней Вероника уехала в Минск, на прощание мы обменялись почтовыми адресами, пообещав друг другу писать. Я написал ей  несколько писем,… Затем она не ответила, затем еще раз, и я перестал писать. Впрочем, начался последний учебный год. Я погрузился в чтение и свои грезы.
Cпустя многие годы, когда я стал журналистом, в одном научно-исследовательском институте лесного хозяйства, на симпозиуме белорусских и шведских ученых, я встретился с Вероникой, научным консультантом. Мы долго беседовали, вернее, придавались юношеским воспоминаниям. На прощание она призналась, что никогда больше  не гуляла под дождем. Она запомнила на всю жизнь тех воркующих голубей в лужице с дождевыми пузырями.