Би-жутерия свободы 35

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 35
 
Стоит ли говорить насколько была потрясена этим произведением Клавиатура Ливановна. Пересказывая мне пережитое ею потрясение, она слегка заикалась, но быстро пришла в то состояние, в котором я её застал.
Джазовый критик (Jazz Police) Леонарда Коэна, а также Колтрейна, Стэн Гетца и мнительной Марии Мнишек (неизвестно по какому поводу) Клави не была уверена, на чьей   стороне она сегодня – врача или пациента, считая себя  потусторонней, потому что в балете признавала только  санкционированный властями Танец маленьких лебедей с ковбоями с их лове-лассо.
Мы не спеша продвигались продолжительным коридором размеренной беседы. Необузданный рассказ прибаудочницы, изобиловавший отполированными высказываниями и пикантными подробностями её безоблачного школьного детства с пятибалльным штормом оценочных знаний, обрастал слизистыми подробностями, как днище пиратского корабля непросвещёнными моллюсками с волосяными завихрениями сине-зеленых водорослей.
В результате повседневных бдений выяснилось, что, трудясь на фабрике давно повешенных «Сакко и Ванцетти», когда на другом конце света вошли в моду парафиновые аппликации по удалению волос с тела Революции, уже господствовала высокая мораль заборов с колючей проволокой, подключённых к электросети. Клавиатура, обладавшая избыточным политическим весом, полюбила кроваво выглядевший салат из органических сеньоров-помидоров с их консервантом половой энергии, тусовавшихся в компании мелко наструганных чипполин. Особенно это стало заметно в Новый год – привратник мнимого счастья, а он не хуже Старого, если его своевременно распеленать. Так было с шестипалым Шестерёнкой – стипендиатом ордена иезуитов жёлтого знамени. Спал он посередине комнаты, чтобы на него не сыпались стенограммы штукатурки, а за столом орудовал шестернёй ножом с вилкой. Шестерёнка обожал несмазанные втулки женских прелестей и верил в неразделённую любовь по цене лотерейного билета на цирковое представление лилипутов, потому что считал, что родители – его особая 58-ая статья, и это помогало ему, как полезные советы утопающему, в сомнениях враждебно настроенной толпы.
У его отца вдруг повысилась потенция, и он стал больше возиться с детьми, за что схлопотал пять лет «химии».
Его мать – преподавательница всего иностранного, нахватавшаяся поверхностных знаний пуштунского, славилась революционными настроениями, ведь чтобы приставить нож к горлу, необходимы три компонента – нож, горло и чья-то добродетельная рука. Заходя в класс, мама  приветствовала озадаченных учеников: «Здравствуй, юный талибан!» Работа зачинщицей карандашей, как и всякие подобные занятия «в пыли, да не в обиде», угнетала тонкорунную блондинку Клавиатуру. Месяцами она поквартально негодовала. А после того как её попытались судить за то, что в толкучке метро она незаконно встала на кого-то не с той ноги, ей пришлось поспешно эмигрировать, о чём она по-хошеминовски постранично поведала потомкам в «Путевых заметках» на рисовых полях самокритичного рассказа «Я что, безрукая, чтобы мыть ноги перед обедом, где признак изобилия ломотный стол?» И так с драматическими отступлениями по всему фронту. И всё же патриотически настроенная хлопотунья ресницами не разлюбила свежесрезанную сирень, деньги – опознавательные знаки внимания и «Вечерний звон» в душепотрясающем исполнении великого во всех отношениях Ивана Фёдоровича Шаляпина, предлагавшего слушателям собирать личное счастье по крупицам (у неё имелась подборка грампластинок И.Ф.Ш. весом в полфунта каждая, под которые карлица с самурайской повязкой на лбу исполняла «Танец гидроцефалов»).
Потом Клавиатура, с полгода пившая коньяк без сбруи и подвязавшаяся в частной практике хирурга-кожника Кеши Лубриканте Младшего родом из села Безотрадное, штопающего за приличное вознаграждение подглазничные мешки и извлекающего из операций выгоду, как изюм из теста. Он любовно поучал пациентов: «Не стойте перед сном на голове – сидеть не на чем будет!» Правда, у Клави, питавшейся всем органическим, включая битое стекло и яйца без упаковки, остались негативные воспоминания о мясном блюде «Камикадзе» в последний илистый день пребывания на родине отцов, когда астрономы открыли травматологический центр в космосе для одноглазых, глядящих в бинокль.
Проходя досмотр на разнузданной таможне, устроительница скандалов Клавиатура Чепчик, на качество жизни которой наложила неизгладимый отпечаток работа в мебельном магазине «Массажные кабинеты по спецжеланию из материала заказчика», недосчиталась в прямой кишке чисто углеводородного алмаза в четыре карата. После осмотра у неё стало отмечаться размагничивание мозгов с приступами ностальгии по чему-то несбыточному – таможенники так и зашлись в синагогальном гоготе. Это в значительной степени выразилось в её официальном заявлении, что 12 декабря 2012 года грядёт непревзойдённый  апокалипсис под номером 25, и спасутся лишь те, кто успеет загрузиться в Перегноев ковчег с тварями в любовных треугольниках, славящимися текучкой кадров, раскатывающих губы на сугубо личное.
Но всего в этой жизни не предусмотришь – она же не заправская гейша, раздающая направо и налево целлулоидные поцелуи, расширяющая горизонты глаз и заключающая со мной мир благоволительного патрона в ручную лепку объятий (и все-то у неё знакомые, если не с орденами, то с ленточками). Так что обстоятельства вынудили меня встретить Новый год в дочерней компании «Цепная собака Циперовичей без сыновей», где стрелка немногословных братанов, назначенная в танцевальном зале «Музыкальный порнограф», оказывается секундной – несколько выстрелов присев в упор. Между прочим, неизмеримо страдавший от однообразия обнажённых и полунагих мыслей и чувствовавший себя в разбушевавшейся толпе особенно одиноким Циперович (не просто растение, а подросток на всю голову и продлёнку-жизнь) ловко исправлял напортаченную кем-то музыку, созвучную с шипящими сплетнями на пляжной сковороде.
На выставке Личного Хозяйства ему заказали сосредоточенную сюиту для скульптурного ансамбля «Женщина с дискоболом в руке». Композитор он был отменный по шабасам и понимал, что следует только поднапрячь горстку мозгов и на пьедестале всё встанет на свои рабочие по воскресеньям места.
Однажды Циперовичу всё-таки удалось безнаказанно заехать необутой ногой по чьему-то песенному наследию, сопровождая сокрушительный удар «Здравствуй, копчик!» словами: «Секс правит миром, теперь вы понимаете, что я подразумеваю под Культурным Центром?!» После этого у него случился обширный инфаркт, завершившийся насущным жизненным переломом (было дымно, друзья положили его на привлекательную вытяжку и несчастная буржуйка задохнулась). В умопомрачительном состоянии он произвёл на свет своё первое стихотворение, на пять минут привлекшее внимание Подкомитета по присуждению Нобелевской премии тем, кто ещё не перенёс операции на носу.

Обо мне ходят слухи, что хулиган,
и с общественным мнением иду на таран,
в бой готов рукопашный – кого ни спроси,
я родился в рубашке поздно ночью в такси.

Мать сбежала с матросом. Меня сдали в приют.
Водка и папиросы продохнуть не дают.
Наслаждаюсь угаром умён и востёр,
всласть играю по барам, как последний тапёр.

Сутенёру в притонах не уйти от судьбы –
непутёвых девчонок стерегу от беды.
И любовь понимаю как сданное в рент –
редкий, антиобщественный я элемент.

Видно нужной валентности  не получил –
Менделеев в таблицу меня не включил.

Признаюсь, столь пылкое стихотворение растрогало меня сразу в нескольких местах, не считая отзывчивых и самых чувствительных. По ходу односторонней кашеварящей беседы пылкая ведущая, у которой день на день не был похож (один – блондин, другой – брюнет) плыла в неиссякаемом речевом вдохновении, теперь уже повествуя о мелочёвке повседневности – она судила пластического хирурга, который, как ей показалось, в отместку у себя в кабинете педалировал трёхколёсный велосипед за то, что он не совсем удачно поменял на её индюшачьей шее плиссе на гофре при создании конвеерной линии мини-юбок для 80-летних девушек. Подгоняемая неуёмным притоком сил, задористая болтунья бесхалатно провела меня через извилистый задний проход на ярко озаренную солнцем лужайку. Не теряя драгоценного времени, я усиленно засыпал… бензобак черепа её пустословием, как иные яму бессонницы сновидениями, в одном из которых группка стоящих на углу стариков и старух издавала заметный осенний запах, схваченный операторшей, семь беспросветных лет проведшей в телекамере с выпяченными из трусиков обветренными губами.
Следует заметить, что в туманном воздухе зависших отрывистых команд (Налево! Направо!) должной искры между нами не пробегало, но подобие неуловимой гальваники, если не присутствовало, всё же отмечалось. И я подумал, что смущение идёт рука об руку с красным цветом, как педофил, знакомящийся по газете с женщиной с ребёнком, а страху присуща просторная белизна, как это принято в лучших традициях общества без привлекательного прошлого, подходившего к домам с пьяными заборами. Не потому ли я обожаю многообещающую Гомерику? И что бы эта страна делала без загадочного меня?! Опять и опять (снова и снова) перед  глазами вставал образ высокообразованного не пальцевым методом ведущего с неоднократно поведанным рассказом из своей самоотверженной призрачной молодости.

Воспоминаний нету тех заветней,
которые раз двадцать повторял,
как я с подругой семнадцатилетней
рефьюзником пломбиром торговал.

Я с предначертанной дороги сбился,
на девять лет с семьёй попал в отказ,
а спутнице почти в отцы годился,
но не о личном, в сущности рассказ.

Рука в руке, через плечо коробка,
не замечая трудностей побед,
решительно (претит мне всё, что робко)
с ней вышел на Кутузовский проспект.

Сюрприз, лишённый денег и идиллий,
преподнесла прессующая власть
в лице двух уркаганов – подвалили
поиздеваться надо мною всласть.

Как гады изощрённо измывались!
Боясь себя на днище потерять,
был вынужден, инстинкту подчиняясь,
на дно не раз за конами нырять.

Не выкинуть слова из грустной песни,
которую забыть стремлюсь скорей,
не даст соврать свидетельницей честной
мать вундеркиндов – мать из матерей.

Теперь мне рухнуть в холодильник сложно.
Надеюсь, что понятней станет вам –
с младых ногтей не то чтоб отморожен,
но микрофонно греюсь по утрам.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #36)