***

Усталый, грустный, сгорбленный Харон,
Поэт упорно тащит нас к себе же
И оставляет на души прибрежье,
Где мысль и жизнь бушуют в унисон.

Трудящийся поэт - больной Сизиф.
Народ смущен - он не узнал либретто.
Послушаем же, милые, поэта!
Послушаем, как умирает миф.
_______________

Одиночество всецело оставляет нас наедине
с вопросами, накопленными изнутри.
И я беру чернила в руки в полутьме,
чтоб разобраться, кто я есть; и на моем пути
всего лишь пара метров воздуха - от глаз до потолка.

Ведь есть два ненавидящих друг друга "я":
я - мерный обыватель, и я - сломленный художник.
Мой обыватель видит простоту и будни, ничего его и не тревожит,
а мой художник требует аскезы, одиночества и отрешения.
Не зная отдыха и мира бьются деньги и семья против поэзии и жизни.

А слово бродит по окрестностям меня.
И дразнит своим запахом и шлейфом.
Я расстояния до него прилежно измерял -
Остановив свой счетчик сил, часов и нервов -
прерывистой кривой по белому листу бумаги.

Но что-то мне мешает вскакивать с кровати,
с горящим взглядом и открытым ртом хватать чернила,
строчить, страдать и умирать, пока не хватит,
пока не все, пока не fin, пока не бросят силы,
пока не простонало, поднимаясь, солнце на асфальте.

Ведь у меня проблемы с дисциплиной (так бывает), и
я не могу начать, не видя яркость в собственных глазах,
не в силах встать с постели; как Годо, жду эпифании.
И вот за этими словами я уже запрятал страх,
что не останусь искренне довольным ни единым словом из того, что напишу.

Вот здесь и возникает основной конфликт:
быть может, я ленив, зависим от подачек музы;
быть может, мой талант от страха в уголок забит;
быть может, нет таланта вовсе, как и чуткости и вкуса;
но что-то заставляет же меня писать сквозь стыд и боль?

Но у меня есть чувство, что я обретаю эту формулу -
придуманный мозаикой голоса и слов концепт творца.
И я шатаюсь по проулкам, бормоча прохожему
все, что - теперь я говорю с людьми лишь так - я написал.
Мне точно нечего сказать, но почему-то есть что написать.
______________

Я достаю помятый лист бумаги и пишу на нем слова,
усердно и с отчаянием описываю материальный быт,
вцепившийся своими крепкими когтями в мой душевный скит.
Но вот я комкаю все "и т.д." и их кидаю в сибаритский котлован -
лишь только бы хватало денег на чернила и бумагу.

Лишь только бы хватало их на сигареты, алкоголь и книги,
а остальное - мелкий фарс в грязи филистерских конюшен.
Неважно, что я ем, во что одет и где я сплю - по мне, так лучше
сидеть в пяти квадратных метрах, без еды и денег, в обществе того, что любишь.
Ведь человек не создан, чтобы хрюкать, - он был создан, чтобы петь.

И я пою. По-своему, не в такт, без публик, не губами,
и мой глухой, охрипший, непослушный мелос
есть средство искреннего разговора с вами -
мольба о понимании, которого мне так всегда хотелось,
которого, сложив ладонь, прошу с протянутой рукой так много лет.
______________

Я ни к кому не лезу со своим "наедине".
Я просто погружаюсь глубже, с головой.
Но рифмы выдадут и растрезвонят всем,
Что я тоскую по теплу, как по ушам - прибой.

Но жить - ведь это тоже одиночество ума;
Непонимание - порок совсем обычный.
Вся твоя жизнь - пожар, ты сам почти сгорел дотла,
А люди лишь увидят крохотный дымок от спички.