Стёклышки из детства. Как печь с домом мирили

 
¬Завтрева отец должон приехать ¬сказала мать.
На мое удивленное ¬откуда знает?
¬Казанская же. С мастеровыми людьми расчет ведут,с плотниками, с печниками. Все по своим деревням разъезжаются.
Тятя приехал рано. В печи то вспыхивала, то притухала перебранка березовых поленьев. Одобрительно поглядывая на то, как отец с аппетитом хлебает суп, мать поправила мне одеяло:
¬Да пущай поспит маленько. Погодят ее гостинцы.
Глаза мои еще не хотели открываться, а уши – то все уже слышали.
Меня, как ветром, сдуло с подушки. Как это¬погодят? А трещотка? Всамделишная! Я тут же пустила трещотку в дело. Крутилась она быстрее материной прялки и быстрее, чем отец успел подбежать ко мне. Крепко я по носу получила.
¬Торопыга кака! - мать вытирала мой нос фартуком и прислушивалась к голосам за дверью. Села за прялку, а отца отправила на улицу узнать, кто там так громко с «суседом» Прокопием Баскаковым разговаривает:
¬И кого это лихоманка принесла?
Отец всегда себе работу находил. Да и работа - его. А печи класть наш Семеныч любил больше всего. А уж если из чужой деревни за ним, печником, приезжали, это уж и глаза его столько синевы набирали, просто купоросили.
Вот и сегодня, не успел он вернуться, а за ним уже приехали. С жалобой. Мать остановила прялку, положила куделю на лавку, глянула на отца и сердито поджала губы:
¬Ишо чо! Сроду не бывало.
Но оказалось, что отца просят исправить в соседней Поперечке работу другого печника.
Печка, сложенная «за недорого» пришлым печником, дымит, свистит, а то и, хоть и вовсе из дому беги, стоном стонет.
¬Шибко поскупилась, хозяйка-то. Печник не любит рядиться. Каку дали цену, на таку и сладил.
А сам уже доставал с полки плотницкий ящик с ещё неразобранным инструментом, виновато посматривал на мать:
¬Без печи в избе и делать неча.
Мать застучала кочергой по прогорающим углям березовых головешек. Шанежки на листах уже просились в печь.
¬И постряпушки не спробовал, и скотину не досмотрел, и прялку мине не поправил. Чужа печь ему дороже.
¬Таня, собирайся. Пимишки с собой возьми. Печку с домом помирим, вечером пимишки починим, а утресь, Матрен, домой прикатим¬ласково плеснул из глаз своих.
Всю дорогу на подпрыгивающей телеге я думала: и как это отец чужую печку с чужим домом мирить будет? Трещотка моя только посвистывала от быстрого вращения.
Первым делом в деревне Поперечке печник Семеныч в трубу заглянул, потом взял свой «струмент», поколдовал в одном, потомв другом месте.
¬Все. Топиться будет справно.
¬Помолчал и добавил:
¬Обидеть печника последнее дело. Себе дороже.
Скоро хозяйка затеялась с ужином. Блины на сковородке в примиренной спекались в минуту. Переворачивать не было нужды¬не голанка же¬и сверху и снизу жаром прихватывает.
Отец вертел из блина кулечек и обмакивал его в растопленное сливочное солнце. Я же, глянув на отца - можно ли, в гостях?¬и, получив молчаливое одобрение, развернула блин, разложила по нему клубничины из варенья, свернула и обмакнула в густую сметану. Отец рассказал уже с десяток своих побасёнок. Первую про блины, конечно же.
Поехал, мол, мужик на станцию Гилевка по делам, да к куму переночевать заехал. А мужик шибко стеснительный был. В дом зашел, а хозяева блины за столом едят, к столу приглашают. Мужик-то и отказался: не-е, кума, перед отъездом столько их съел, что исть–то и некуда. И сел в сторонку на лавку. А кум-то в масло голимое блин обмакнет, кверху подымет, чтоб оно янтарем в рот стекало, да так и прибирает блин за блином. А то в меду тягучем завязнет, да поворочает, да ладошку подставит и, облизнув капли, в рот отправит. И куды в него стоко помещается, заерзал мужик. Блины – то убывают.
¬И чо, так голодный и спать лег?
¬Да, нет, не выдюжил:  кума, а скажи, чо раньше-то говорила.
И вкусный ужин прошел, и побасёнки, как горох, из отца высыпались, и пимы мои дратвой уже подшиты, а как печь с домом помирил, все не рассказывает.
¬У печников много секретов – шепнул тятя, когда у меня уже слипались глаза на подушке с алыми цветами.
И только дома, длинно расспрашивая мать про хозяйство: жеребая ли уже серая кобыла, сукотная ли овца прошлогодишняя, сколько гусих на племя хочет оставить, рассказал нам и о бутылке, замурованной обиженным печником в дымоход, и про кирпич, в трубу выступающий. Повернулся ко мне и добавил:
¬Даже перышко гусиное может совсем спортить норов у печи.
Да… Что у печки, что у тяти, норову хватает. Только он скрывать умеет, шепнула я сама себе.
Три года в нашем доме печь места себе не находила. Выкладывал отец ее и в центре дома, и в кухне, и даже в коридоре. А все дело было¬в верстаке. Отец искал и ему, и себе место, чтобы в тепле осенью-зимой мастерить, и опилками при этом мать шибко не донимать.
Мне нравилось, когда печь хозяйкой стояла посреди дома. Из-за занавесок я могла и кухню, и обе комнаты видеть, тут главное утерпеть и не влезть в разговор Маруси с подружками, или тетки Арины с матерью. Все было хорошо: и топка в коридор выходила, и дрова через весь дом нести было не надо, и у матери в кухне свободно.
Но с верстаком некуда приткнуться.
¬Чо - то неловко я сплановал, Матрен, кода печь  ставил. Ить сама смотри, изба-то у нас непряха. Устье печи должно быть к свету.
И рассказал нам с матерью, что в Гошкиных журналах написано и нарисовано про избу «пряху» и «непряху». Гошка был моим старшим братом и учительствовал в соседнем районе. И когда он приезжал домой, к каждому его слову родители прислушивались и доверяли: «в книжке написано».
Мать всегда приговаривала: «бабий счет по пряже». Как она могла она смириться с тем, что ее изба - «непряха?
Печь устроилась в нашем просторном коридоре, лицом к окну, боком к входной двери.
 Мне опять все нравилось. С улицы было уютно смотреть в окно, в котором виден полыхающий огонь, а лежа брюхом на печи еще уютнее наблюдать за Кирьяновыми ребятишками в снегу, ну, пока стекло совсем не закружавится морозом.
Одна комната превратилась, по-городскому, в столовую. В стене из коридора было проделано окошечко с аккуратной полочкой:
¬Блюды подавать - пояснил отец.
Верстак перебрался в кухню.
До весны «блюды подавались», но потом мать высадила ухватом стекло оконное.
¬А ты сам тута с дежой-то поворочайся, да с ухватами!
И печка повернулась топкой в кухню. В горнице сложили печку «голанку». Комнаты стали просторными. Многочисленные домотканые дорожки устелили полы и заиграли на них радугой. С ноября по март мать сидела или за прялкой, или за ткацким станом.
К её резной «пряслице» никто не смел и прикоснуться, если только она сама не посадит:
¬Берись, девка, давно пора. Да знай, не нитки прядешь, судьбу свою.
И обязательно почему-то помянет Параскеву Пятницу, пока усаживает  меня на сиденье прялки, установленное на лавке. Показывала, как левой рукой надо осторожно вытягивать из кудели нить, и скручивать ее при помощи веретена. В руках матери все было ловко, а у меня никак не хватало терпения, чтобы нить получилась тонкой, ровной и прочной. Чуть потяну сильнее, нитка оборвется. Стану слабее тянуть, нитка сразу толстеет и буграми пучится. Ну, такую науку мне век не осилить, решила для себя я. Отец заступился:
¬Время друго, Матрен.
Так я и не научилась путем, как нить судьбы своей ровной, да надежной прясть.
А печь, перебравшись в кухню, сразу хозяйкой себя почуяла. С пылу, с жару, прямо на стол, метала духмяные пирожки с калиной, чугуны наваристых «штей», тыквы, запеченные с сушеными яблоками, и густые овсяные кисели. Все «блюды» у матери удавались на славу. Приходила тетка Арина и ругала мать:
¬Матрен, орда твоя уж вся из дома разошлась-разъехалась. Куды ты напекашь-то? Одна Маруся, да Таня то ли одолеют стоко-то? И несла домой, дядьке Андрею, материн узелок с постряпушками-гостинцами.
А в коридоре прочно прописался верстак, хоть мать и ворчала привычно:
¬Выдумляет!
Над верстаком были развешаны рубанки, фуганки, долота и сверла, которыми отец и фигурные ножки стола вытачивал, и даже пузатый буфет изготовил. Да что тут говорить, вся мебель дома нашего выстругивалась, выпиливалась, вытачивалась за этим верстаком-путешественником.
Через окошко «блюды » уже не подавались, но мне было и удобно, и интересно подсунуть в него отцу, работающему за верстаком, учебник с заковыристой задачкой. Враз отцовы  инструменты становились поездами, идущими из пункта А в пункт Б, и ответ на задачу находился сам собой. В особо трудных случаях отец доставал карандаш из-за уха и рисовал задачу на только что отпиленном куске доски.
Запахи древесины березы, сосны пропитывали воздух дома, соперничая с запахами свежеиспеченного хлеба и сдобы.
Мать не могла мной нахвалиться Арине:.
¬И подметат, и подметат. Така хозяюшка!
Знала она, конечно, что я не хотела, чтобы отцу доставалось за опилки, налипающие на наши валенки и обувь гостей.
А под верстаком время от времени собирались целые клады. Нежнейшие батисты стружек мы с Марусей переносили на печь и там-то они и превращались в пенные воланы кружев дам прошлого века, в ажурные завитки их высоких причесок.
Шли в ход карандаши, краски, мел и клей. Куклы, обточенные отцом бакулки, остававшиеся от досок, были предметом зависти моих подружек. Все играли в нарисованных и вырезанных бумажных или сшитых из тряпки  кукол, с намалеванными бровями и губами. Глазами у них были пуговицы. Иногда разные.
Наши, с Марусей, куклы, конечно же, были лучшими.
К материной печке бабки приносили младенцев со всей округи. Мать и печь их лечили.
¬Видать, сураза приносила Авдакея? Ажныть с Партизанской-спрашивала тетка Арина.
Мать брала дитенка и прикладывала к теплой печи. Потом поднимала его ножки вверх, придерживая за спинку. Она старалась, чтобы ребенок «походил» ножками по печке, он при этом истошно орал, и молотил пятками по белой глине. Мать шептала что-то про полуношницу, и дитя затихало. Приходили молодухи с благодарностями. Лекарка давала им отвар из двенадцати купальных трав.
¬Таня, а ты помнишь, как мы вместе собирали купальные травы?- как-то, с волнением в голосе, спросил отец.
Я всегда знала, что у меня очень пожилые родители.
¬Подскребышек-то дома? ¬часто так меня спрашивал дядька Андрей, муж тетки Арины, который баловал меня пряником или леденцом. Я гордилась дядькой Андреем, считая, что именно он «делает свет». В любом доме в Плотаве каждый вечер, как только начинал мигать свет перед тем, как потухнуть до утра, все говорили одно и то же:
¬Погодь, Андрюха, минуту, дай фонарь затеплю. Успеешь к своей ненаглядной Арине.
Снимали с крюка на балке горницы керосиновую лампу или фонарь, поджигали фитилек и доделывали свои дела. По комнате метались тени подушек и одеял, пока все угомонятся. А дядька Андрей шел по улицам деревни, которая вдруг стразу состарилась на сто лет, и слеповато поглядывала желтоватыми оконцами.
Шел, закончив свою работу моториста, к жене Арине, много лет назад «убёгом» вышедшей замуж за него. Моя мать всякий раз вздыхала, когда кто-то поминал эту историю. Ее родители выдали «силком» за шибко рабочего, да ростом малого сироту Кольку.
Вот тогда, в Купальную ночь, о которой спросил отец, я впервые поняла, что мать моя - красавица. На озере под звездами колыхались белые кувшинки, а в воздухе приозерных полян густел аромат луговых трав. Мать распустила свои иссиня -черные, ниже колен, косы и подавала нам с отцом на телегу охапки собранных на полянах трав. Кричали ночные птицы, и воздух был чернильно-бархатным. А я, замерев, не спускала с матери глаз.
…Мы с отцом многое вместе делали. Даже печки. Я подмастерьем маленьким была, однако отец уверял, что ему так быстро самому было бы не управиться.
¬Вишь, Таня, ворона к ветру клювом села, да под крыло его прячет? Жди холода. А у нас тобой заказ на печь не выполнен ишо.
Идем на далекую улицу Астраканку. Помогаю инструмент нести. Ведем с отцом мастеровой разговор. Мне уже много известно и про кирпич, и про песок, и про глину, и, чтобы хозяева не сомневались в помощнике печника, глину нюхаю, постукиваю легким молоточком по кирпичу.
¬Глина, хозявы, годится: без запаха лишнего. Да и кирпич звонкий, слышь, звук отрывистый.
Отец роняет кирпич с высоты, тот разбивается на крупные части, без крошева. Нахваливаю хозяев: хороший материал заготовили.
Неторопливо и основательно трудится печник Семеныч.
Подмастерье тоже не скучает, то кирпичи подает, то бежит за квасом к хозяйке, а то ему велят понаблюдать, как дымы из труб соседских идут: «столбом или вниз расстилаются?» Печнику важно знать, какая погода на улице, какая сегодня тяга в печи будет.
¬А сбегай-ка, Таня, домой за проходнями¬ предлагает отец, видя , что подмастерье из угла в угол слоняется.
У матери улыбались глаза, когда она, открыв тяжеленную крышку сундука, давала мне пряники.
Я, в полной уверенности, что проходни ¬это забытый отцом инструмент, в недоумении смотрела на мать. Иду назад с пряниками и большим сомнением: выполнила ли задание? До Астраканки далеко. Всю улицу Лаптевку пройти надо, через всю огроменную Плотавскую площадь, да по Астраканке еще шагать, да шагать.
¬Ничо, седни у нас такие проходни,- собрал у глаз лучики морщинок тятя, когда мы ели духовитые, с мятой и черемухой, материны пряники.
¬Гошке с Мишкой как-то всю Плотаву обежать за проходнями пришлось. Баскаковы отправили к Рыжковым, Рыжковы к Пискуновым, Пискуновы к Колесниковым. У всех проходни заняты.
Только тетка Арина и пожалела племянников:
¬Кого вы слухаете! Вы так всю деревню обежите. Отцу-то вашему токо бы пошутковать.
 А тятя мой, и в самом деле, прерываясь в работе, мог лечь на «пинжачок» тут же у печи, вздремнуть минут пять, и с шутками-прибаутками ¬снова за работу.
Я и подумала: опять отец шутит, когда он пригласил хозяйку и хозяина, когда работа дошла до свода печи.
Поставил табуретку, на нее усадил хозяйку дома. Велел хозяину мерять расстояние от верхней пуговки кофты до сиденья табуретки. Хозяин недоверчиво глянул на Семеныча, но промолчал. Потом заставил мерять плечи хозяйки. Попросил ее встать, и велел замерить ее рост. Хозяева безропотно выполнили все просьбы.
¬Звиняйте, что от дела оторвал. Отец что-то начал чертить на бумажке своим химическим карандашом.
Потом он мне объяснил, зачем ему пуговки хозяйские понадобились. Да еще два коробка спичечных. Отец никогда не ругался и не курил. Мы –не видели.
¬Вот ты какой высоты свод будешь делать, подмастерье? Пригодится  тебе высота от пуговки верхней на кофте хозяйки до сиденья табуретки?
Мастер показывал мне свои «чертежи» на лоскутке бумаги.
¬Слухай, Тань, дальше. Устье у печки должно было быть на 10 см ширше плеч хозяйки.
¬А высота тогда какая?
¬Ты видала, хозяин плечи мерил? Так вот, высота устья тоже должна быть, как ширина плеч хозяйки.
¬А шесток тогда какой делать надо?
¬Шесток в глубину должон быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев.
¬Ну, зачем тебе рост хозяйки понадобился? И коробки спичечные зачем-то спросил.
¬А это для того, чтоб печка с хозяйкой не спорила. Высоту печки сделам по ростуеё, да прибавим для надёжи ишо два спичечных коробка.
Вот такая она, печная наука, на хозяйку рассчитанная.
…Уже взрослой я увидела старую фотографию 1931 года. Подписано: «Курсы бригадиров кирпичного производства». Николаю Кадочникову было 24 года. Эти курсы и курсы комбайнёров отец проходил на слух. В школу ходить ему не пришлось, месяца два в первом классе, а дальше - иди в батраки. Остались они с братом Иваном, да сестрами, Мариной, и Вассой, маленькими с матерью, без отцовской помощи и пригляда. Первая мировая прошлась по семье.
А я и теперь, когда увижу русскую печь в доме, поглядываю на хозяйку: удалось ли печнику примирить их друг с другом.