На улице им. Лазо

1.
Булгаков здесь, конечно, ни при чем,
и каждый перманентно наблюдал
такую нехорошую квартиру,
как правило, на первом этаже
в долгоживущем доме. Например,
сначала обитал в квартире мастер,
(с почившего в эпоху перестройки
цементного завода). Говорили,
что золото-мужик когда-то был:
непьющий, негулящий, беспартийный.
Испортила жена картину маслом:
она однажды, прихватив сберкнижку,
гитару и ключи от Жигулей,
к любовнику-фарцовщику сбежала.

Но я его жену не осуждала –
где тонко, там и рвется, а колготок
в ту пору было вовсе не достать,
ну, если вы не в кожгалантерее завсекцией
работаете, да.

Когда я переехала сюда,
наш мастер вид имел уже плачевный:
туманный взгляд, нетвердая походка,
отечное желтушное лицо.
К нему частенько приходили гости –
все на одно желтушное лицо,
неотличимы – женщина? Мужчина?
Но как-то раз приличные зашли.
В подъезде темном, пахнущем мышами,
еще с неделю после них кружили
диора мускус, бергамоты кляйна,
вот только мастер сгинул без следа.
Шептались во дворе соседи. С ними
шептался утомленный участковый,
и чахлый тополь под окном шептался
с потрескавшейся рамой, ну а мне
шептаться-то с чего, я точно знала
наш мастер налегке ушел туда,
где славный Карфаген – завод цементный
за год (из пятилетки) восстановлен –
немного пепла и немного крови,
немного на лице цементной пыли,
когда из проходной выходишь в рай
бюджетный: шесть копеек бублик с маком,
и две копейки – разговор с любимой,
но, правда, очередь у телефона-автомата,
но что нам очередь, когда так жизнь длинна.
Бесценна ли? Вот это под вопросом.

2.
Квартира пустовала, но недолго.
Ремонтная бригада прикатила:
стучали, заносили, выносили,
гасили свет, перекрывали воду,
и крыли звонким матом тихий двор,
таким затейливым, многоэтажным,
что дворник наш, как маков цвет краснел.
Потом таскали мебель. Удивлялись
мы все: консолька девичья, кровати,
(одна, вторая, третья…что за бред?)
И тут наш дом наполнился любовью
почасовой: и стонами, и скрипом,
и смехом, и бывало, даже плачем,
(тем женским плачем – сдавленным, утробным
когда в подушку, ночью, втихаря )
Машины приезжали, отъезжали.

вообще-то, я опять не осуждала.
По-крайней мере, честно: вот – любовь,
вот – деньги, и никто не предъявляет,
что рушится семья из-за колготок,
(колготок, кстати, стало завались).
Да и бывало, с сумками подходишь
к подъезду, тут как тут – бритоголовый,
по-джентельменски дверь тебе откроет,
шутя потом возьмет под козырек.
Военный в прошлом, это сразу видно
(Нет, каково ему, пройти геройски
а после оказалось, что бесславно,
душманскую со всех сторон войну)
Об этом я старалась думать реже.

А вот соседка написала все же
гневливое письмо в прокуратуру
(когда она за подписью пришла,
я ей в письме исправила ошибку
там было «блять» написано неверно,
я ей сказала, если вы о той,
что давеча в костюме Маргариты
под утро вылетала из окна,
то через «д», а если слово «блять»
случилось восклицаньем-междометьем
к внештатной ситуации такой,
то можно через «т». Но не сказала
о том, что зряшны все её труды:
говаривали, главный прокуратор –
большой любитель наших дев распутных,
к нему их часто возят на «субботник»,
(семантикой, однако, обрастают
со временем бесплатные слова!)

Наш вечно утомленный участковый,
в квартире побывал, потом божился,
что нет там ни кроватей, ни консолек.
Старик живет, глухонемая внучка
и черный кот огромного размера,
а больше нету. Нету никого.
И старика однажды выносили
(изрек бритоголовый: «огнестрел»)
Закончен бал. Квартира опустела.

3.
Но ненадолго.
После адвентисты седьмого дня
молились там и пели.
У девушки дрожащей был такой
высокой чистоты и силы голос,
что Блока я всего перечитала,
на время о Булгакове забыв.
И если во дворе они ловили
меня за ускользающий рукав,
чтоб подвести под быт мой сиротливый
божественную базу в полпинка,
я никого опять не осуждала:
вот – вера вам, вот – деньги и квартира,
молись и веруй, веруй и молись.
Не парься – деньги мусор, зло – квартира,
духовный лидер знает что по чем.
Я, молча, хлопала подъездной дверью,
пред ликами их, слыша напоследок
проклятия? Молитвы? Отче-го.

4.
И лишь когда сменило адвентистов
внезапно похоронное бюро,
и дворик наш зазеленел венками,
и засияли под апрельским солнцем
налаченными крышками гробы,
я поняла, что время наступило:
пусть пусто место буйно обрастает
не скользкими подробностями, а
сквозным плющом и шелестом бумажным.
В грузовичок впихнув нехитрый скарб,
отъехали, мелькнули напоследок
на лентах золоченых «помним, помним»,
и участковый взял под козырек.

5.
Не знаю, будто это все приснилось,
когда бывают ночи полнолунья,
и мостик через реку закрывают,
и прокуратор с мастером идут
в обход, по лунной пыли. Спорят,
спорят. О чем? О том, что, может быть, не ст'оит
завод цементный возводить опять
на месте Карфагена.

6.
«Помним, помним»