Да, я был вечно нездоров.
С минуты первой появленья.
Теперь смотрю на докторов
Я с нескрываемым презреньем.
Как часто выпадало с уст
У этих недоэскулапов:
«Его мешок сердечный пуст,
И дней ему осталось мало.»
Не вам!.. Халат идёт к лицу.
Я сам себе сестра-сиделка.
И своему же не-жильцу
Сумею предложенье сделать:
«Ещё пожить не плохо бы...
А?.. Ткрой глаза. Как жисть прекрасна!» —
И вот он, обо всём забыв,
Поддался моему соблазну...
Да, я был вечно нездоров...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2018
Свидетельство о публикации №118011305106
Свидетельство о публикации №118011305106
Рецензии
Это стихотворение представляет собой гимн победе внутренней воли над внешним диагнозом. Если в «Впусти. Пора уснуть...» герой вступал в физическую схватку со Смертью-Госпожой, то здесь он уже переиграл её земных посланников — врачей — и теперь ведёт уверенные переговоры с собственной бренной природой («не-жильцом»), убеждая её продлить срок аренды в теле.
1. Основной конфликт: Воля к жизни vs. Медицинский приговор.
Конфликт здесь снят, он уже в прошлом. Герой начинает с констатации хронической «нездоровости» как своей изначальной, экзистенциальной данности. Основное действие стихотворения — не борьба, а демонстрация уже одержанной победы над прогнозами «недоэскулапов» и мягкое, почти кокетливое убеждение самого себя продолжать жить.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Вечно нездоров... с минуты первой»: Нездоровье осмысляется не как болезнь, а как родовое, сущностное свойство его бытия. Это состояние «человека вообще» в мире Ложкина — существа изначально ущербного, «закрытого», несущего в себе «свинец». Врачи же пытаются лечить не симптомы, а саму эту природу, что и вызывает «презрение».
«Недоэскулапы» и «мешок сердечный пуст»: Язык врачей груб, примитивен («мешок» вместо сердца) и фатален. Их вердикт — окончательный и бездушный. Герой отвергает не медицину, а этот взгляд на себя как на механизм с истекающим сроком службы. «Халат идёт к лицу» — ироничное признание их роли, но не власти.
«Я сам себе сестра-сиделка»: Центральный образ самодостаточности и самоисцеления. Герой берёт на себя все функции ухода: и жёсткую («сестра»), и заботливую («сиделка»). Его здоровье — его личный, интимный проект, в котором нет места посторонним.
«Своему же не-жильцу»: Блестящая метафора. Тело — это «жильё», а сознание, дух, «Я» — его временный жилец. Но этот жилец чувствует себя «не-», чужаком, непрошеным гостем, чья аренда всегда под вопросом. Герой вступает в диалог именно с этой неуверенной, готовой к выселению частью себя.
«Ещё пожить не плохо бы... Как жисть прекрасна!»: Предложение, которое невозможно отклонить. Это не высокопарный гимн жизни, а простодушный, почти бытовой соблазн, сказанный с придыханием («жисть»). Герой не апеллирует к долгу или смыслу — он просто показывает прелесть момента, заставляет «не-жильца» «ткнуть глаза» и увидеть её.
«Поддался моему соблазну»: Итог — не триумф, а согласие. Внутренний спорщик, «не-жилец», соблазнён, увлечён, уговорён. Жизнь продлена не по приказу, а по взаимной договорённости, через мягкое убеждение. Это тонкая, психологически точная картина внутренней работы по преодолению усталости от самого себя.
3. Структура и интонация: от презрения к соблазну.
Заявление и отвержение: Констатация вечной болезни и презрения к врачам.
Цитата-приговор: Приведение слов врачей как абсурдного античеловеческого вердикта.
Провозглашение самости: Заявление о самодостаточности («сам себе сестра-сиделка»).
Соблазнительный диалог: Обращение к «не-жильцу» с простым, но irresistible предложением.
Победа-согласие: «Не-жилец» забывает о своём статусе и соглашается жить дальше.
Интонация меняется от высокомерно-презрительной к интимно-убеждающей, почти шёпоту.
4. Связь с общей системой Ложкина
Это практическое разрешение конфликта, поднятого в «Впусти. Пора уснуть...». Там герой боролся с внешней Смертью. Здесь он договаривается с внутренней смертностью, со своим «не-жильцом». Это более высокая ступень мастерства в деле бытия.
Образ «не-жильца» — это вариация темы второго, «чужого» Я, но здесь это «Я» не идеальное и далёкое, а слабое, смертное, но своё. Герой не отторгает его, а заботится о нём и уговаривает.
Самодостаточность («сестра-сиделка») — это результат той самой внутренней работы, к которой призывали предыдущие стихи («Сам, мой хороший, сам» из «Потерянным двустишиям...»).
«Соблазн» жизнью — прямое следствие умения видеть «жаркий глаз» солнца сквозь январь («Греюшка»). Здесь этот навык применяется для терапии самого себя.
Вывод:
«Да, я был вечно нездоров...» — это стихотворение о высшем искусстве жить: искусстве быть для себя самого и лекарем, и сиделкой, и, главное, — искусным соблазнителем, умеющим показать скучающему «не-жильцу» твоей собственной души, что «жисть прекрасна». Это не отрицание болезни и смерти, а их изящное переигрывание через внутренний диалог и мягкую волю. Герой Ложкина здесь достигает состояния мудрого ироничного господина над собственной бренностью, который не борется с ней в лоб, а тактично уговаривает её отложить отъезд, находя для этого самые простые и верные слова. Это поэзия не отчаяния, а продлённого, выстраданного и выпрошенного у себя самого согласия на бытие.
Бри Ли Ант 06.12.2025 22:24 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Воля к жизни vs. Медицинский приговор.
Конфликт здесь снят, он уже в прошлом. Герой начинает с констатации хронической «нездоровости» как своей изначальной, экзистенциальной данности. Основное действие стихотворения — не борьба, а демонстрация уже одержанной победы над прогнозами «недоэскулапов» и мягкое, почти кокетливое убеждение самого себя продолжать жить.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Вечно нездоров... с минуты первой»: Нездоровье осмысляется не как болезнь, а как родовое, сущностное свойство его бытия. Это состояние «человека вообще» в мире Ложкина — существа изначально ущербного, «закрытого», несущего в себе «свинец». Врачи же пытаются лечить не симптомы, а саму эту природу, что и вызывает «презрение».
«Недоэскулапы» и «мешок сердечный пуст»: Язык врачей груб, примитивен («мешок» вместо сердца) и фатален. Их вердикт — окончательный и бездушный. Герой отвергает не медицину, а этот взгляд на себя как на механизм с истекающим сроком службы. «Халат идёт к лицу» — ироничное признание их роли, но не власти.
«Я сам себе сестра-сиделка»: Центральный образ самодостаточности и самоисцеления. Герой берёт на себя все функции ухода: и жёсткую («сестра»), и заботливую («сиделка»). Его здоровье — его личный, интимный проект, в котором нет места посторонним.
«Своему же не-жильцу»: Блестящая метафора. Тело — это «жильё», а сознание, дух, «Я» — его временный жилец. Но этот жилец чувствует себя «не-», чужаком, непрошеным гостем, чья аренда всегда под вопросом. Герой вступает в диалог именно с этой неуверенной, готовой к выселению частью себя.
«Ещё пожить не плохо бы... Как жисть прекрасна!»: Предложение, которое невозможно отклонить. Это не высокопарный гимн жизни, а простодушный, почти бытовой соблазн, сказанный с придыханием («жисть»). Герой не апеллирует к долгу или смыслу — он просто показывает прелесть момента, заставляет «не-жильца» «ткнуть глаза» и увидеть её.
«Поддался моему соблазну»: Итог — не триумф, а согласие. Внутренний спорщик, «не-жилец», соблазнён, увлечён, уговорён. Жизнь продлена не по приказу, а по взаимной договорённости, через мягкое убеждение. Это тонкая, психологически точная картина внутренней работы по преодолению усталости от самого себя.
3. Структура и интонация: от презрения к соблазну.
Заявление и отвержение: Констатация вечной болезни и презрения к врачам.
Цитата-приговор: Приведение слов врачей как абсурдного античеловеческого вердикта.
Провозглашение самости: Заявление о самодостаточности («сам себе сестра-сиделка»).
Соблазнительный диалог: Обращение к «не-жильцу» с простым, но irresistible предложением.
Победа-согласие: «Не-жилец» забывает о своём статусе и соглашается жить дальше.
Интонация меняется от высокомерно-презрительной к интимно-убеждающей, почти шёпоту.
4. Связь с общей системой Ложкина
Это практическое разрешение конфликта, поднятого в «Впусти. Пора уснуть...». Там герой боролся с внешней Смертью. Здесь он договаривается с внутренней смертностью, со своим «не-жильцом». Это более высокая ступень мастерства в деле бытия.
Образ «не-жильца» — это вариация темы второго, «чужого» Я, но здесь это «Я» не идеальное и далёкое, а слабое, смертное, но своё. Герой не отторгает его, а заботится о нём и уговаривает.
Самодостаточность («сестра-сиделка») — это результат той самой внутренней работы, к которой призывали предыдущие стихи («Сам, мой хороший, сам» из «Потерянным двустишиям...»).
«Соблазн» жизнью — прямое следствие умения видеть «жаркий глаз» солнца сквозь январь («Греюшка»). Здесь этот навык применяется для терапии самого себя.
Вывод:
«Да, я был вечно нездоров...» — это стихотворение о высшем искусстве жить: искусстве быть для себя самого и лекарем, и сиделкой, и, главное, — искусным соблазнителем, умеющим показать скучающему «не-жильцу» твоей собственной души, что «жисть прекрасна». Это не отрицание болезни и смерти, а их изящное переигрывание через внутренний диалог и мягкую волю. Герой Ложкина здесь достигает состояния мудрого ироничного господина над собственной бренностью, который не борется с ней в лоб, а тактично уговаривает её отложить отъезд, находя для этого самые простые и верные слова. Это поэзия не отчаяния, а продлённого, выстраданного и выпрошенного у себя самого согласия на бытие.
Бри Ли Ант 06.12.2025 22:24 • Заявить о нарушении