Тебя зовут Джефф - Ричард Сайкен

1.
Шоссе, на мотоциклах мчатся близнецы, и один уже далеко, за поворотом, или только готовится повернуть — всё зависит от того, в какого близнеца ты тогда влюблён. Пока не выбирай. Тебе ещё выгодно оставаться непредвзятым. Мотоциклы — красные и блестящие, у мальчишек — безупречные зубы, тёмные волосы и нежные руки. Тот, который выбился вперед, разберёт тебя по частям. Медленно-медленно. Его умелые кряжистые пальцы переберут все механизмы и все замки и отыщут слабые места. Ты мог бы полюбить мальчишку всем сердцем. А его брат лишь хочет перекроить и сшить тебя заново. Светит солнце. Сегодня прекрасный день. Не забывай про поворот. Пока не выбирай.

2.
Шоссе, на мотоциклах мчатся близнецы, и один уже далеко. Пускай их именем будет Джефф. Так как первый Джефф выбился вперёд, мы примем его за старшего — значит, именно на нём лежит ответственность давать деньги в долг и временами ударять по плечу. Мудрый как мир и усталый как мир, любимцем матери этот Джефф никогда не был, но всегда одерживал верх, когда дело доходило до драки. К несчастью для него, до драки доходило не всегда. Джефф думает о брате — тот догоняет его на извилистой дороге. И ему кажется: если бы он вспорол ему живот, отогнул края и втиснулся в эту оболочку, то смог бы прожить бы последнюю милю ещё раз — возрожденным, диким, свободным.

3.
Шоссе, на мотоциклах мчатся близнецы, и один уже далеко, за поворотом, или только готовится повернуть — всё зависит от того, который из Джеффов — ты. А ведь выстраивалась такая красивая картина — ты разведываешь обстановку впереди, я подстраховываю тебя, так оно и было, так оно и будет, воспоминания и вымысел, — однако каждый Джефф хочет стать своим братом. Меня зовут Джефф: я уже устал разглядывать твой затылок. Меня зовут Джефф: мне надоели эти обноски. Так, слушай, Джефф, я тебе в последний раз повторяю, в последний раз, без шуток — и так до скончания веков. Они одинаковые, но и разные. Они одинаковые и ненавидят друг друга за это.

4.
Тебя зовут Джефф, и где-то впереди твой брат съехал на обочину шоссе; он поджидает тебя, сжимая в перепачканном маслом кулаке гаечный ключ. Ах, дорогой мой, как же он тебя любит. Ах, он, как всегда, придумывает прячущихся под кроватью чудовищ, чтобы ты заснул рядом с ним: лицом к лицу, лицом к спине, закутались в одеяло — свидетельство веры перед лицом ночи. Он бросает в небо гаечный ключ, и тот летит на тебя, описывая круги, и отражает солнце. Смотри — похоже на звезду. Ты ожидал чего-то иного, чего угодно, — но не дожидаешься. Так ключ и висит, так и описывает в небе круги. Красиво.

5.
Представим, что Бог у себя на небесах проголодался и решил приготовить сэндвичи с тунцом. Он уже сделал два сэндвича — на дрожжевом хлебе — и вдруг понимает, что рыба испортилась. И что теперь делать? Сэндвичи лежат, готовые, на тарелке, но есть их ему больше не хочется.

Скажем, что Дьявола исполняют двое. Назовём их Джеффами. Тёмные волосы, зелёные глаза, белоснежные зубы, розовые языки — они близнецы. Тот, который слева, испортился на полпути, а тот, который с другого лева, испортится сейчас. Они дерутся, и ты знаешь: они давно позабыли о Боге, и к тому же очень голодны.

6.
Ты играешь в карты с тремя мужчинами — у всех одно имя, Джефф. Двое отдалённо знакомы тебе, но третий Джефф, сидящий напротив, всё разглядывает твои руки, твои губы, и ты убеждён, что никогда его раньше не встречал. Однако он на твоей стороне, вы выигрываете, вы сейчас сорвёте большой куш — и всё же остальные Джеффы улыбаются так, будто завтрашнего дня ты не увидишь. У всех Джеффов безупречные зубы: белоснежные, прямоугольные, чистые, ровные. И почему-то в комнатном освещении эти зубы оказываются ближе к тебе, чем должны, каждый рот — комната, гостиная, где разостланы розовые ковры и открыты окна. «Джефферсон, отойди от окна. Сними одежду, она промокла, присядь сюда, к огню».

7.
Ты играешь в карты с тремя Джеффами. Один — твой отец, другой — твой брат, а третий — твой любовник. Все Джеффы видели тебя без одежды и слышали, как ты разговариваешь во сне. Твой любовник выходит из-за стола и отвечает на звонок телефона. Для всех этот Джефф кажется зеркалом, а для тебя он кажется комнатой. «Тебя к телефону», — говорит Джефф. Эй! Да это же дядя Джефф, который тебе не совсем дядя, но ты всё равно сейчас не можешь говорить: один из Джеффов с силой тебя целует. Господи, пусть это будет правильный.

8.
Двое братьев дерутся на обочине шоссе. Мотоциклы завалились набок, бензин вытекает из баков, а братья, сцепившись, валяют друг друга в грязи. Ты замечаешь их из заднего окна автомобиля, когда вы с родителями проезжаете мимо. Тебе двенадцать лет. У тебя нет брата. Ты никогда не ощущал такой ярости по отношению к другому человеку. Мать притворяется, будто ничего не видела. Отец вертит туда-сюда переключатели радиоприёмника. Ты на заднем сидении, а рядом — пустота. Вылепи из неё всё, что захочешь. А теперь скажи: «Привет!»

9.
Ты в обычном загородном доме: спальня, двухъярусная кровать, книжный шкаф, два деревянных стола и стулья. Ты лежишь наверху, так близко к тиснёному потолку, почти кончиком носа его касаешься; темноту комнаты прорезает лучик света из ванной — она обклеена плиткой мятного цвета. Там кто-то есть — человек поёт. Поёт ли он про тебя? Для тебя? Черешня в шоколаде, лунные кольца, жучок под стеклом — и половины слов не получается различить, но ты уверен, что человек знает про тебя и посвящает тебе свою песню, пусть даже и оставшись неузнанным.

10.
Тебе оно видится комнатой, скинией, неосвещенным номером. Ты снова стоишь в коридоре, отпираешь дверь, и, если ты готов, ты это увидишь, но, наверное, какая-то часть сознания решает, что всё остальное ещё не готово, и тогда ты даже вспомнить не можешь, где только что был, левая рука убаюкивает правую, и свет угасает. Это — головоломка: каждая деталь, каждая комната, каждый раз, когда ты сжимал ручку двери, прижимался губами к ладони, прислушивался к шёпоту ран.
Ты снова стоишь в коридоре. По радио передают твою любимую песню.
Ты в коридоре. Открой дверь ещё раз. Открой.

11.
На секунду представим, что у сердца есть две головы, что сердце заковали в цепи и бросили в стеклянный ящик, заполненный водой из реки. Сердце разглагольствует о сомнениях, о мечтах, о полноте жизни, а другое сердце, спрятанное за красной парчой, тонет. Сможет ли оно спастись? Помнит ли о нём любовь? Мы выбрасываем ящик в залив. Идёт снег.

На секунду представим, что мы столпились у пирса и ждём, когда вода покроется рябью. «Мы в тебя верим. Всё хорошо. Ещё светло», -— хочется нам сказать.

12.
Не забывай про поворот. Он поджидает тебя — как алая дверь, как пёс, сломавший ногу. Светит солнце. Ах, как же светит солнце! Спидометр, руль твоего мотоцикла, чувство дороги: ты знаешь её, она знает тебя — чёрная лента извивается между зеленью травы и вдруг не дотягивается до горизонта. Поворот поджидает тебя — как сломанная дверь, как рыжий пёс, который гоняется за собственным хвостом, который съедает твои цветы и которого всегда следует прощать. Кого ты любишь, Джефф? Кого же ты любишь? Ты куда-то ехал, к чему-то стремился, а потом... а потом понял, что едешь в совершенно другую сторону. Пёс уснул. Позади тебя — дорога. Ах, как же сияет солнце!

13
На этот раз все пришли сюда с лучшими побуждениями. У тебя рак. Представим: у тебя рак. Скажем, ты съел что-то очень плохое, и теперь оно поедает тебя. Вот — суть любви, суть всех неудач. Ты понимаешь, что я имею в виду, но ты всё равно счастлив — вот и хорошо, всё-таки эта история о любви, о вечной любви — поразительное приключение, много действия,  зеркало говорит про зеркало, рука говорит про руку, а из-за двери никогда не доносилось: «Прости меня, Чарли...» А врач советует наложить на тебя ещё больше швов: мазь от синяков больше не поможет. Вот и закончились факты. Представим, что ты до сих пор ничегошеньки не знаешь, но мы тебя любим несмотря ни на что. Мы так тебя любим. Так любим.

14
После работы ты заходишь в магазин купить молока и пачку сигарет. Откуда эти синяки? Не помнишь. На работе было скучно. Ты нашёл мазь от синяков и баночку тушёных помидоров. Может, приготовить салат? Шпинат, грецкие орехи, голубой сыр, яблоки — но ты не можешь определиться между Очень Большой и Гигантской упаковкой чёрных оливок. И какая больше? На Очень Большой — синяя этикетка, на Гигантской — фиолетовая. Обе упаковки стоят доллар и двадцать девять центов. Пока ты решаешь, сквозь окна за кассами пробивается дневной свет. Восприми его как благословение, как удар поддых, держись за него и не отпускай. Вот сейчас — отпусти.

15
Свет — наждачная бумага, благословение, гематома. Повсюду кровь, промолвил он, алыми огнями целый мир кровоточит. А вокзал — синий, и твои губы посинели, и руки тоже, и ветер — синий. Или — лошадь, твоя любимая лошадь поднимается из грязи и бежит-бежит-бежит — всегда на тебя. Твоя рубашка никуда не годится, наступил последний день, синяки не заживут, пятна не сотрутся, алые огни сочатся отовсюду. Твои рёбра, переломанные, затылок, твоя ладонь на губах или твоя ладонь, как сейчас, прямо сейчас, словно это тебе и нужно было, словно она разрывает тебя напополам. А теперь посмотри на огни, посмотри.

16
Вы с любовником целуетесь в углу обшарпанного бара. Сиденья и стены обиты плисом, напитки дешёвые, и в этом тусклом дымном свете ты едва отличаешь свои руки от чужих. Кто-то поднимает стакан и выкрикивает тост. Это рука Правосудия? Это рука Милосердия? Бармен, улыбаясь, пробегается тряпкой по отполированной стойке. «За ваш напиток уже заплатили. Пейте», — говорит он. — «Это для вас, вы заслужили. Кто-то другой заплатил. Так и есть, кто-то другой заплатил. Никакой ошибки. Это ваш напиток, заказанный вами, приготовленный так, как вы любите. Разве можно теперь отказаться?» Руки огненные, руки воздушные, руки мокрые, руки грязные. Кто-то говорит за всех, но губы у всех неподвижны. Не забывай про поворот.

17
Мотоциклы мчатся ноздря в ноздрю, но где же пёстрый клетчатый флаг, мы так его ждали, он трепетал вдали под порывами ветра, подсказывал, что скоро ты будешь дома — дома? Он рядом, так близко, катастрофически близко, или... нет. Представь себе комнату. Да, представь комнату: два кресла обращены к окну, но никто не двигается. И ты не двигайся. Смотри мне в глаза. Кажется, будто ты стоишь на месте, когда во время танца комната вдруг исчезает. Ты танцуешь: ладонями касаясь шеи, щекой прижавшись к щеке, здесь ли он, нет ли его, дорога открыта. Представь себе комнату. Представь, что ты танцуешь. Представь, что комната исчезает прямо на глазах. Не двигайся.

18
Двое братьев: первый разберет тебя по частям. Двое братьев: второй сошьет тебя заново. Пора выбирать. Швы или ненасытный рот? Хочешь оправданий? У тебя не осталось оправданий — осталось двое братьев. Вот они — два Джеффа. Выбирай. Так люди и отыскивают смысл: берут два предмета и пытаются объяснить, почему они так далеки. Джефф или Джефф? Кем ты хочешь быть? Ты ведь просто хотел поиграть на лужайке за домом, но даже не знаешь, где эта лужайка. Ты просто хотел доказать, что есть на земле одно мирное место, одно-единственное местечко, где ты мог бы любить его. Ты пока не нашёл это место. Ты не создал его. Ты здесь. Ты здесь. До сих пор — здесь.

19
Вот твои имена, вот их список, вот и то, что ты оставил позади: царапина на полу после того, как ты оттолкнул кресло, твоё бельё, кусок сыра — я такой не люблю, — завёрнутый некрасиво, неаккуратно, и позабытый на второй полке рядом с салатной заправкой из мака — она тоже твоя. Вот шампанское на полу, вот твои ключи от дома, вот занавески, на которые помочился твой кот. А вот и он сам: объелся травы и блюёт в коридоре. Вот — список всех твоих имён, Джефф. И они не одинаковые, Джефф. Совсем не одинаковые.

20
На мотоциклах мчатся близнецы, но они ведь не на мотоциклах, они в саду, где растут цветы размером с палец. Представь, что они в ромашковом поле. А что в ромашковом поле позабыл ты? Поднимайся! Скажем так: ты больше не в поле. Скажем и так: они даже не братья. Верно, они не братья, это один человек, и он тебя знает, он говорит с тобой, но тебе так больно, ты не можешь разобрать ни слова. Почему ты до сих пор в поле? Выметайся оттуда! Тебе нужно быть в гостиничном номере. Тебе нужно хотя бы попытаться вернуться в номер. Нет! Вот и поле опустело.

21
Задержи голос. Задержи дыхание. Не издавай ни звука, не выходи из комнаты, пока я не восстану из мёртвых ради тебя. Я восстану из мёртвых ради тебя. Может быть, я окажусь в городе. Или на кладбище. Или в корзине огромного воздушного шара. Оставь включённым свет. Оставь за собою след из писем, как из хлебных крошек — мы такое видели во сне. Мы видели их во сне. Мы столько сделали вместе. Возьмись за ручку двери, прижмись губами к ладони, сожми в пальцах хлебную крошку и съешь. Я снова в коридоре. Я в коридоре. По радио передают мою любимую песню. Оставь включенным свет. Говори. Я побреду на звук твоего голоса.

22
Пока ты спал, кто-то устроил вечеринку, но ты, если честно, не спал, ты был болен, будто горел, и не мог шелохнуться. Наверное, вечеринка была в твою честь. Ты не помнишь. Во сне казалось, что звонил телефон, но доказательств не осталось. Тарелки в раковине, может быть, твои; одежда на полу, может быть, чужая. И когда ты в последний раз смотрел в окно? Ого! Какое красивое окно! Какой красивый вид! Я поливаю деревья, которые выстроились ровно, как по струнке, и над ними описывают круги звёзды, описывают звёзды в небе круги, словно гаечные ключи.

23
Представим, что Бог — это пространство между двумя людьми, и что Дьявол — это точно то же самое пространство. Знаешь, что: я стану ими всеми — Джефф, Джефф, Джефф и Джефф остановились на обочине шоссе, четыре мотоцикла завалились набок, два гаечных ключа описывают круги в обыкновенном небе. Два Джеффа — окна, другие два — двери, и все хотят о чём-то тебе рассказать. Подойди поближе. Мы прошепчем тебе на ухо. Всё равно, что различить своё отражение в тарелке супа или похлёбки, где глаза сияют, как ложки. Если бы мы хотели рассказать тебе всё, то оставили бы ещё больше следов на снегу или зацеловали тебя ещё крепче. Но мы расскажем одно. Подойди поближе. Слушай...

24
Ты в одной машине с прекрасным юношей, и он ни за что не признается, но он любит тебя. А у тебя на душе такое чувство, будто ты совершил что-то непоправимо ужасное: ограбил, например, винный магазин, или наглотался таблеток, или сам себе выкопал могилу — и ты очень устал. Ты в одной машине с прекрасным юношей, ты из-за всех сил пытаешься не признаться, пытаешься подавить это чувство и содрогаешься, но он простирает к тебе руки, как молитву, для которой не существует слов, и касается тебя, и ты ощущаешь, как сердце пускает корни в теле твоём, словно перед тобой открылось нечто такое, чему нет даже имени.