Милкову

Уж столько лет прошло, а, кажется, вчера
Ты с нами был и строгий, и весёлый.
Но безвозвратно минула пора
И шумных встреч, и вин, и разносолов.

Мы жизнь свою сжигали слишком смело,               
А ты свою сжигал быстрее нас.
У времени нет срока и предела,
Но время нам отводит день и час.

Не мучаясь истерзанною мыслью
«Быть иль не быть», ты просто жил всерьёз.
Под тяжестью сгибались коромысла,
Которые с чужою болью нёс.

Мы помощь благодарно принимали,
Но слишком мало думали над тем,
Что у Атлантов тоже есть печали –
Их так же давит груз своих проблем.

Но по-другому, видимо, не мог ты,
А, если бы и мог, то не хотел.
И незачем кусать напрасно ногти:
Есть в книге жизни каждому надел.

Перед мужчиной ты не бил поклоны,
Пред дамою –  улыбкою блистал,
И если пил, то пил всегда по полной,
А уж смеялся – то дрожал хрусталь.

Внутри тебя как будто жили бесы,
Не изгоняя мудрость из груди.
Порой грустил, сквозь времени завесу
Как будто что-то видел впереди.

Ты был для нас и грешным и сердечным,
Ты стаю вёл, а сам спешил туда,
Где время гаснет перед словом вечность,
А вечность памяти подвластна навсегда.

Конечно, жизнь не по годам измерим,
Конечно, вечен лишь один Иисус,
Но горечь той негаданной потери
Мы и сегодня чувствуем на вкус.

От правды жизни никуда не деться,
Зелёный мрамор как немой укор.
Хотя не так на части рвётся сердце,
Проститься боль не хочет до сих пор.

Чем дальше день тот, сумрачно-холодный,
Тем всё необходимей и сложней,
Тем всё больней становится сегодня
Вернуть себя в течение тех дней

И вспомнить всё, что может помнить память:
Твою улыбку, выдумки и смех.
Ты нас всегда учил летать и падать,
А падал сам всегда больнее всех.