Петербург

Сломил ведь сколько судеб Петербург-нахал,
пытавшись вечность оправдать суть войн.
Последней точкой стал им Ладожский вокзал,
последним мигом перед неизведанной судьбой.

Он помнит всех своих измученных рабочих,
и красную змею, что воплотил в себе он сам.
Еще сверкаться не успели памятные ночи,
несут что все еще живые голоса.

Краснея, то белея вновь переодевал портки,
ботинками обронзовелыми топча героев.
Но не отмыть ничем застывшие плевки
в твоей чертовски императорской основе.

Вгоняя спесь всего эстетского презрения
в любого вхожего в твой тощий колокольный ряд,
он растерзал людей, что верят до забвения
и сохранил всех тех, кто, как статуи, стоят;

(что головы свои подняли вверх и полбу пальцы),
чеканят давно избитые старосвященные стишки.
А он устал от сотни неоправданных авансов
без умолку молотит, в движение запуская шкиф.

И толпы бедных и голодом изморенных зевак,
последние стерев мозоли, тянулись к Зимнему дворцу.
А он решил, что ни к чему им право на слова,
и их приговорил, сам запрягая цуг.

Краснея, то белея вновь переодевал портки,
ботинками обронзовелыми топча героев.
И не отмыт еще преступник, кто был таким
и не отмыты судьбы тех, кто невиновен.

И мостовые не отмыты все еще от крови,
а полки магазинов - от предчувствия блокад.
О, Петербург, ты не напрасно был изморен,
и не напрасно ниединожды распят.