Попытка реквиема

из книги "Чаша памяти"


                Л.Л.

                I

Описать бы пером, будто мы с тобою,
Не участвуя более в вечном бое,
Что ведёт на Земле чуть не каждый с каждым,
Удалились в места, где бывал отважный
Златоборец Язон и его команда,
Где сирены влекли мореходов к мели.
Здесь домов основной элемент — веранда,
А жильцы часто врут, говоря о деле.
Но гораздо ценнее теперь молчанье.
Мы, пожалуй, в молчании преуспели.

                II

Не спеша, поднимаемся вверх по склону,
Образуя собою из двух колонну,
На плато, чуть дыша, мы свернём с дороги —
И, гудящие мышцами, стихнут ноги…
Заросло всё шиповником и ажиной,
Над поляной — скворца-первогодка пенье.
Шелестят только листья — отнюдь не шины —
Тополей, серебром привлекая зренье.
Тишина здесь, Любовь, образец звучанья,
Со- владенья, сотворчества, со- творенья.

                III

Мы бы двинулись прямо по тропке к лесу,
Где ружьё ни к чему — только портит пьесу.
Старый парк возвращает себя в Природу,
Разрастаясь свободнее год от году,
И лианы плюща зеленеют сыто
Меж оттенками жёлтого-золотого
На платанах, осинах, холмом укрытых
От Борея порывистого и злого.
Всё достанется Весту. Его дыханье
Обнажит их скорее любого слова…

                IV

Это позже. Пока лишь Левант вздыхает,
Вспоминая февраль, да кричит лихая
Пересмешница сойка, людей заметя.
(Примечанье: Левант есть восточный ветер.)
Высоко над дубами кружит ворона
И молчит: равноденствие, зной, досада.
Многолетние сосны раскрыли кроны,
Источая тягучий янтарный ладан.
Хорошо бы признать… но моё признанье
Замирает в гортани. Едва ли надо

                V

Пересохшие звуки ронять средь хвои,
Уходящей безтрепетно в голубое,
Златотканое, если глядеть на запад.
Пресекается речь. Торжествует запах
Осмолённой коры и плодов сосновых,
Бронзовеющих гордо на тёмных ветках.
Здесь бы нам задержаться…
                Но вечер скорый
Свой дозор посылает уже в разведку:
Облаков тонко-кремовых очертанья
Поднимаются в небе косою сеткой.

                VI

Оскользаясь на иглах, возьмём левее,
На текущую медленно вниз аллею;
Зашагаем, минуя подножья статуй,
По пробитому вечным хвощом асфальту,
Чьи наплывы и трещины карте впору,
На которой аллею вязал к ландшафту
Архитектор, сберёгший и лес, и гору,
И лощину с ручьём, рассекавшим карту…
Это было, Любовь: доброта и знанье,
Воспитанье трудом, и простор таланту.

                VII

Тут широкая лестница с балюстрадой
Вечерами сближала табак с помадой;
Изгибая террасы в цикадном хоре,
Разомлевшие пары спускала к морю —
К дуновению, шёпоту, взмахам, плеску,
К молодому пути по волнам — до дрожи,
До свечения тел, волновавших лески
Неприметных удильщиков, позой схожих
С тугодумом Родена, с его желаньем
Совершенство объять и умом, и кожей.

                VIII

А теперь в перспективе не море — древо;
Разломились ступени, и крен налево
Ощутим на истёртых песчаных плитах,
Каблуками времён и дождей избитых.
Строй балясин зияет проломом, ржавью
Арматуры худой. Заросли перила
Волчьей ягодой гуще, чем память — явью,
Чем волчицы классической млеко было…
Распадается тождество — на прощанье,
Суету набекрень да напев унылый.

                IX

Поворот над оврагом — в террасе третьей.
Мы снижаемся, русло ручья заметней.
Лопухи, крапива, подорожник спелый
Окружают уступы дорожки белой.
Но она всё же держит фасон упрямо,
Не срываясь в галоп, не теряя строя.
По последнему маршу над мрачной ямой
Мы проходим, острожно нахмурив брови,
Изменить ничего уж не в состоянье.
Тридцать метров по гальке — и мы у моря.

                X

Наше море вернулось, как пел нам гений.*
Вдалеке — синева под небесной сенью.
Возле берега, видишь — слегка взыграло,
Зеленца с гребешками у свай причала.
Помутневший прибой расстилает пену.
Валуны, избочась, расправляют гривы.
Не ходи, не ходи! — дорогую цену
Ты заплатишь, желая пройти красиво.
Было, было легко — да свежо преданье,
Как свежо нам сейчас на краю России.

                XI

Ты, Отчизна, достойна любых сравнений.
Мы прошли — и немало — других ступеней.
Я любил тебя в детстве: любил твой ветер,
Приносивший мечту об огромном свете
За морями, проливами, островами;
Твои волны, о Море, на самом крае
Этой мощи; я верил лишь тем, кто с нами,
Кто за добрую силу земного Рая,
За свободу и мирное созиданье…
Но — вся жизнь на краю — я тебя не знаю.

                XII

Сила позже раскрылась – багровой тьмою,
Не сумевшей – работать.
                Хоть Бог с тобою,
Он не может всем нам помогать всечасно.
Мы устали, страна. Да и ты несчастна:
Отбирая, даря, всё твердишь, что мало.
Всюду  –  ложь. А кончается это кровью.
Год за годом — молчи, начинай сначала,
И плати, за страданье плати любовью.
Не хватает ни Веры, ни пониманья.
Мало сил, чтоб остаться самим собою.

                XIII

Не сойти бы с ума, не сложить бы руки.
Умереть от любви — не от смрадной скуки.
Я немногое видел  –  но знаю больше.
Мои предки — с Кубани, Украйны, Польши.
Мне непросто — забыть, полюбить, расстаться.
Я закрыт для чужих, но легко вверяю
Свои мысли друзьям по языкобратству.
В их глазах я порою печаль читаю
И всё чаще, Любовь, с тишиной слиянье.
Но и это, Любовь, я благословляю…

                XIV

Нам с тобою немного теперь осталось.
С каждым часом уходит и эта малость…
Вечереет.
                Волна говорит всё громче,
Всё длиннее язык добежавшей гончей,
В алой пене, на мелких камнях пред нами.
Ветер крепнет, и губы твои бледнеют.
Попрощаемся  –  с Морем, и с Валунами,
И с Горою, что стала ещё темнее.
Расставанье есть вИденье рас-стоянья,
Пред которым и сердце твоё немеет…

                XV

Я не смог перекрыть ни пером, ни грудью
Той последней, безумной волны тревоги,
Что терзала тебя ветровою мутью,
Скорбный дом твой студила обочь дороги.
Что ты видела — знала последней ночью,
Что сказала бы мне — иль ещё кому-то?
Все молчат — им ведь тоже спокойней молча.
Слава Богу — назвали хоть час с минутой.
Ничего не напишешь. Постой, молчанье.
Только Море грохочет Тебе салютом…

сентябрь 2012 – январь 2013, Туапсе


*Автор вспоминает Муслима Магомаева и его песню "Синяя Вечность".