Би-жутерия свободы 17

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 17

 Отца Подколенца – ветеринара войны и концертирующего по весям весомого пианиста собирались с почётом, но без фанфар под глазами, послать подальше в Утробиджан на должность заведующего кафедры Патологической Автономии, чтобы он в Комарином царстве новостроек лишнего наконец-то без нот освоил вальс «Гламурские волны» и краковяк космонавтов «Пошлите меня на обогащённый Уран», потому что никто, как он, не умел виртуозно перебирать фа-соль на фортепьяно. Папа также умел брать себя в руки, но при чём причёска во все стороны держалась с достоинством.  К его иудейскому счастью, а вместе с ним и всего Избранного хитрюгами-фарисеями народа, непререкаемый вождь нагороженных им же самим огородов, так и не научившийся держать своё вечно портящееся настроение в морозильнике, скоропостижно скончался не без чьей-то насильной помощи.
Долгожданное назначение с переездом-переброской не состоялось, хотя динамовские спортсмены, предусмотрительно собравшиеся в углу, в который раз дружно били мировой рекорд по антисемитизму (из всех народов Северной Африки и Аравийского полуострова они уважали только арабских скакунов).
Эти беспрецедентные разносолы фактов, выразившиеся в барометрических перепадах погоды, конечно, не могли не отразиться на минималисте в расходах на женщин Арсении Подколенце, выступавшим за смешанные браки с испытательным сроком. Так чему особенно удивляться, что после гогочущих передач домотканого производства из сырого подвала зазывалы-ведущего мне хотелось:
а) приодеться и жить, забегая дороги долгожителям,
б) упреждая водевильные действия не рассматривать ванну с формалином, как травматологический центр анатомки,
в) относиться к неоновой трубке на потолке как к Его Святейшеству в полной экипировке и
г) не варить фирменное варение из бересты.
Несомненно сказывается то, что если в детстве внимательные к дитю родители отмечают с непередаваемым из рук в руки восторгом возраст ребёнка на стене, чадо (или исчадие) вырастает высокомерным яхтсменом, вдали от причалов постоянно пристающим к хорошеньким девушкам из устрашающей морской державы Планктонии, у которых непревзойдённая выдержка брака с истекшим сроком годности сочетается с фотовспышкой.
Надеюсь, многое прояснится, если я чистосердечно признаюсь, что у девушек, прошедших курсы увлечения врачом и отправляющихся со мной в кровать в постельном белье, я вызываю странную реакцию, бросаясь им в глаза. Я эхом отзывался на их фалопиотрубные призывы, ведь как известно мужчина превращается в тлю, если не горит, а тлеет. И всё же мне, как самовырождающемуся поэту-баснописцу с невылавливаемым голосом, западающем прямо в душу, не давала покоя вонючая тема «Круговорот мочи в природе», описанная десятью страницами выше, а вместе с ней и дерзкое объявление в новаторской газете «На жлобу дня»: «Ухаживаю за могилами, живых не предлагать!» Проживая золотые страницы богатой событиями жизни, я  принялся незаметно  изменять имена её свидетелей. Маскируя места событий, я трактовал самую их суть в недопустимых размерах и рассредоточенных направлениях, не считаясь с тем, соответствовало ли изложенное биографической действительности жертвы моему воображению, или да.

Вспоминаются годы лишений,
время трубное после войны.
В свете свежих партийных решений
правы те, кто не осуждены.

Непрактичный Арнольд беспартейный
оказался чуток не у дел,
а ведь он в детстве с Бусей Гольдштейном
на коленях сатрапа сидел.

Посещал вундеркиндом музшколу.
Навыки концертанта вобрав,
познакомился в ней с Воробьёвой
(это вроде бы нашей Пиаф).

Некролог криминального свойства
прочитали влюблённые дня:
«Задавило трёхтонкой Михоэлса»,
и... в отместку зачали меня.

Я, доношенный благополучно,
на рояле спал, но не играл,
и свою музыкальную сущность
проявлять никому не желал.

Жили мы, как бомжи на вокзале
(я не знал, что такое кровать),
и однажды, скатившись с рояля,
я ударился больно о... мать...

С той поры я бунтарь-заводила,
потеряв злато время зазря,
скрыл от близких геном Крокодила –
Чебурашка вселился в меня.

Вспоминалась училка-погана,
Скоро(бля), убегая на бал,
проорала: «отродье Каплана,
ты отравлено в Вову стрелял!»

В первый раз я рассорился с братом
и с отцом не махнул по одной.
Выйдя к «Детскому Миру» с плакатом,
загремел в тюремок Лубяной.

Мент с меня на допросах не слазил,
мол мечтаешь смотаться скорей?!
Девять лет просидел я в отказе
с ярлыком «Псевдорусский еврей».

P.S.    А теперь я свободный, как птица,
        безразличие массы познал.
        Это ж надо такому случиться!
        За кого пот слезой проливал?!
         
Мало кто знал, что в разлив полноводных речей с подиумов Подколенец жизни в обмане предпочёл хату с удобствами, и сделав ребёнка-другого, добровольно «кинул» семью, оставив её без средств к существованию (отрекаясь от отцовства, он думал, что защищает отечество, но чему удивляться, когда человеку свойственно катетеризированное мышление). Потом он как мог умело ухаживал за девушками разных племён и народов, а также за декоративными клумбами в троллейбусном парке, где ветер развевал каштановые волосы деревьев, пока Пом похотливо ласкал пластмассовый цветок в петлице эластичными словами.
Это в какой-то мере оправдывало его непрекращающиеся иронические нападки, как ведущего, на отказывающееся стареть поколение иммигрантов, прильнувшее ворсистыми лопухами к миниатюрным приёмникам. В связи с недавней госпитализацией наболевших мыслей Арсений на дух не терпел вольтерьянства, провокационно напомнив аудитории, что перед операцией офтальмолог, служивший на подводной лодке, шедшей курсом акций на бирже, напяливает на руки тёплые роговицы. Настигайчики замечаний Арсения типа: «Полюсам у шапок лысым не грозит обледенение» или «Это также бесполезно, как искать у однозарядного кольта декольте», как раскаты грома качалкой по спине вызывали неукротимый вегетативный невроз у «овощей». Потрясение сопровождалось обильными высыпаниями пенсионеров на улицу в фанатичном ожидании солнца, в оранжевой истерике выкатывающегося из-за горизонта. В Конфеттэне наступила весна, расцветали небоскрёбы, распускались авеню. В связи с этим представители вымирающего поколения, которое, по мнению Арсения, защитившего диссертацию по морфологии морфинизма в вечернем институте Морфея, давно уже пора было внедрить в жизнь на кладбище, продолжали бурные изъявления мотивации своей Тускарорской впадины невежества, охотно страдающего политической глаукомой, как это было с паном профессором – ценнейшим зерном перезрелого Кабачка 13 (не то Листьев, не то Стульев).
Но будем справедливы к аллегоричному Арсению Подколенцу с его высокой «покупательной» способностью – очередное человеконенавистническое заявление, заткнувшее лазейки ртов и замазавшее зияющие щели недоверия, было одобрительно подхвачено роем молодящихся голосов, постоянно звенящих во вседоступный эфир – этот картофляник невежества. Их гаргантюашные мысли новоиспечённых Пантагрюэлей на Рубиконе невосприятия борзыми слетали с извивающихся языков в дилетантских замечаниях, бестактно перекрывая запускаемый ведущим джингл йоркшира Мошки: «Дан терьер ему на запах». Один из прорвавшихся обозначился инициалами преуспевающего Жоры Талисмана. Он по-крупному воровал потасканные выражения и, не выбирая слов и ветвей, подвергал их линчеванию, беззастенчиво увязая в сметаннике лести к писаному красавцу-ведущему. Жорж горько сетовал по поводу информационной несваримости. По его неподтверждённым данным стоимость пушечного мяса на рынке резко подскочила по цене, заламываемой за спину, как во времена Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, когда крутые крыши покрывали Барклаем де Толли, а эксгибиционизм завлекательных дам в сценах заключительных объятий не считали крайней мерой показания разгоравшихся печурок страстей. Однажды Жора проявил недюжие литературные способности, услышав от ведущего в новостях как типа неопрятной наружности в наушниках сбил поезд в момент, когда чудак загляделся на топлес девчонок, поглощавших с разрешения властей на газоне городского парка умные книжки-сериалы с не раскрашенными картинками «Лесоповал на сеновале».

Как в парке хорошо читать topless!
Но нас не удивить девчонкам шалым.
Мы, жеребцы, не ржём – время в обрез,
когда идём в наушниках по шпалам.

Придём в себя, понюхав нашатырь
(не мы же их бюстгальтеров лишали).
Вот если б до гола и ноги вширь,
тогда бы мы фривольнее заржали.

Жора, почёсываясь, сам мне это рассказал, отметив, что  дрессированные стихи его – слушаются. Ну как не поверить пииту, отмочившему ссохшийся цирковой номер в фарфоровом унитазе и вынуждено покинувшему питательную кулинарно-торговую сеть, если на него из-под прилавка посмотрели просроченные перепелиные яйца – украшение деликатеса «Черепашьи пальцы»?
Воспользовавшись выдавшимся случаем, Жора Талисман, несказанно прославившийся глазами, не раз заплывавшими в бассейне до бортика, скоропалительно прорекламировал «Клуб импотентов». В нём, как оказалось, он сам подвизался дублёром по вызову к неоперившимся нуворишкам, пока вдоль пляжа на Драйтоне летал дирижабль с плакатом, извещающим купальщиков, что животноводы-органики отказываются от асфальтового покрытия коров, а антисемитская фирма «Туалетные принадлежности» отмежёвывается от высококачественного ватмана в пользу бесцветной обёрточной бумаги. Напомню, что Жорой была подробно описана его жизнь в многоквартирном доме с перекличкой унитазов по стояку.
Другой, накрахмаленный голос, представлявшийся Игорьком Гутентаговым, используя подходящий случай, к сожалению умозрительного ведущего опять выступил не по теме об узниках летательных аппаратов и смене часовых поясов в зонах свободного морального падения. Заодно он заметил, что доносы вкупе с несессером проклятий дело деликатное, это тебе не либретто «к оперу» писать. Затем Игорёк, когда-то занимавший ответственную должность в любвеобильной промышленности без предоплаты, попробовал развести костёр полемики несмело поддерживаемых куцых рассуждений о своём несметном душевном богатстве.
В его рассеянных высказываниях полицейского, занимавшегося подлёдным отловом мошенников, как бы невзначай подчёркивалось, что он возглавлял освободительное движение от кошельков среди отморозков за Полярным Кругом, после того как в без гонорарной брошюре «Всё о гоноре, включая гонорею» вычитал, что «Без пруда не вынешь рыбку из труда».
Обширная аудитория развороченных сердец легко узнавала по лоскуткам обрывочных предложений хрипловато-придушенный голосок участника душевных раскопок – Игорька, неоднократно заявлявшего, что он прошёл сексуальную дезактивацию с ушедшей от него знахаркой-женой, снимавшей чехлы против порчи мебели и мечтавшей открыть на Драйтоне этнический публичный дом «Утрусские горки». Причём он уверял доверчивых, что за ценой не постоит, когда существует более дефицитный товар прелестниц.
Слушатели в ужасе содрогались от подобных откровений, зная, что этот нудный тип в эфирный штиль слов на ветер не бросает под разделочную тушь сопровождающего трафаретные выступления похоронного оркестра из ресторана сапожников «Проголодавшиеся башмаки», прославившегося в заброшенных промежностях улиц бронзовыми литаврами смерти. Вот и сегодня вёрткий с антрацитным блеском в затуманенных глазах Игорёк, с утра налившийся кефира «Буддараженка» и  разглагольствовавший на тему «О пользе шариковых дезодорантов при запотевании окон в будущее», не обошёлся без омерзительной выходки в адрес уважаемого ведущего, вечно сокрушавшегося по поводу того, что сам он проживает тусклые дни с семьёй в беспросветной провинции Нью-Персии (не спрашивайте чьи именно перси) и мечтавшего о переезде в кипучий Конфеттэн, население которого только сейчас начинало понимать, что нет панацеи от СПИДа и Спиди Вонзалеса – хозяина судеб нескольких бабочек, сгоревших от любопытства к нему. Остерегаясь преждевременного отключения или посыла куда подальше в межконтинентальной ракете, неугомонный Игорёк (златая цепь на дубе том) скороговоркой продекламировал меткие стишки, надеясь понравиться раздробленному костяку нации и слишком расторопному хозяину передачи «Крем для завгара». В своём обращении он ратовал за секс в галошах против негративного подхода к рекламируемому продукту, и соседки-хабалки Клавы, падкой на интригующие вопросы и испражняющейся на рентованом клавесине, которой закусывать было нечем, когда она забывала верхний челюстной протез дома.

Нью-Джерсийским летом
словно в авто-Клаве я.
Съеду-ка в Конфеттэн –
в яблоко тщеславия.

Отыщу соратников
с радостными лицами,
всё у них прохладненько,
в комнатной кондиции.

К дереву культурному
потянусь как к горлышку.
Музыка бравурная
трафика-найдёныша
мне по нраву сызмальства –
в унисон с «Московскою».

Дайте в люди вылезти,
влезть к Тюссо без воска
местной знаменитостью
вроде Пресли Элвиса,
можно рядом с Битлсами –
мы с женой поместимся.

Несведущий народишко и достойные его отпрыски в подстолходячем возрасте не врубились, кто такая Клава, и в музстудию «Дубильная мастерская» посыпались  инквизиторские звонки – не находил ли кто на пляже коробку овсянки «Песчаная oatmeal».
Единственное, что ненадолго утихомирило ехидную толпу, посылавшую оскорбления вдогонку, чтобы никто не расслышал, так это подставная заутреня – стандартно-рокенрольное приветствие знатока налузганных музыкальных сюжетов «Здрасте, люди добрые!» – личности исключительно галантной по отношению к самому себе, знавшей всех балдёжных музыкантов и исполнителей в подлунном мире искусства поголовно и поимённо на расстоянии пяти тысяч миль в округе. Но и он, надо сказать с полной ответственностью (худых эксперт недолюбливал), не чувствовал себя комфортно под ярко выраженной чёрно-ротной мушкой наводящих вопросов смущённого ведущего, как-то заметившего, что тучные женщины свыше восьмидесятипяти килограммов, участвующие в распространении постового полицейского журнала «Пост Скриптум», стушёвываются в эфирном присутствии знатока.


(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #18)