Ладожская ода

 
По парочкам  –  пацан, девчушка,
Умильно за руки взялись.
Корзинки, узелки, игрушки,
Старательно не глядя вниз.

Усердно  топали  по  сходням,
Над бурой, масляной водой…
Вожатая, в пальтишке модном,
С перебинтованной  рукой.

В железе  зыбко  пламенеют,
Электросварки огоньки,
Портовый кран  ломает  шею,
Визжат лебёдки и вальки.

Гремит железная работа,
Тревоги вой бросает в дрожь…
Осиновец – порт  тыла  фронта,
Где тыл, где фронт- не разберёшь.

Здесь, как на фронте, регулярно,
По расписанию «капут».
Волнами, звеньями, попарно,
Часами «юнкерсы» ревут.

 Дымятся свежие воронки,
Тошнотна  толовая вонь,
Матрос подмигивал девчонке,
Себя ощупывал… живой.

Дымил ядрёным самосадом.
- Гляди, голуба, веселей!
Народ вылазил из подвалов,
Выкапывался из щелей.

Потом сгребали в плащ-накидки,
Там  голова, а  здесь  рука.
И день, и ночь торчат зенитки,
Вынюхивают  облака .

Бурчал механик, - Ё… три  раза,
Комкал  засаленный картуз,
- Накрылся отдых медным тазом,
Приказ – принять особый груз.

Особый  груз…  банты в косичках,
По трапу робко семенит,
Ножонки, тонкие, как спички,
Одёжка  складками висит.

За рубкой складывали ношу,
Едва вскарабкавшись на борт,
«Севрюга» - старая калоша,
А пассажиры – первый сорт.

Улыбка  Яшки - рулевого,
Рот, хоть завязочки пришей.
Носилки сбились бестолково,
 Трясут калечных малышей…

- Чего осёкся, чёрт  солёный?
Ещё такого  не видал?
Наш Яков сделался зелёный,
А ведь бывалый,  воевал.

- Я вам позубоскалю! Тише!
Ты мне ещё  поговори!
 Видал, - ворчит, - Но вот детишек…
За что, холера  забери!?

- Война, браточек,  не картошка,
Подёргивался  левый  глаз.
У трапа  подхватил  безножку,
Подал на руки в трюмный лаз.

Директор  списки  проверяла,
Листки с разводами  чернил,
Механик – хамское орало,
Ни разу слух не осквернил.

Увидев деток одноногих,
Свирепо  кашлянул  в  кулак.
А  матерщинник  был…от бога,
Шаляпин слова,  так-растак.

Пора…  семь сотен  погрузили.
Отваливаем,  трап долой!
Заколотился  старый дизель,
Шпигат забулькал под кормой.

Растёт  меж  кранцами и пирсом,
Полоска  вспененной  воды,
Рукой махала директриса,
Накличет,  глупая,  беды.

За час прошли вторую марку,
Бочонки створных маяков,
качало в радужной солярке,
глушёных  бомбами  рыбцов…

Ну, хорошо, не  человеков,
Бодает сизая волна.
Вот тут попался Стёпка Греков,
Два пикировщика…  хана.

Октябрь,  холода и ветры,
Закоченели в пять минут!
Покойнички, как есть,  в  жилетах,
На  зыби головы трясут.

Пропеллеры  лопатят  воздух,
 А мы тащили в три  багра,
Гирляндою  - десятки  мёртвых ,
Вцепившиеся  в  леера.

Соляр,   мазут… едва отмыли,
В тяжёлом,  крупчатом  песке,
Напротив  пристани  зарыли,
с куском  каната  в кулаке.

Останки ладожских страдальцев,
А хватка мёртвая,  эх, мать!
Не разогнуть синюшных  пальцев,
Пришлось канаты отрубать.

На плёсах листья  колыхались,
Ковёр багряно-золотой,
Детишки молча  озирались,
Скрипели чайки за кормой.

Глазёнки  из под одеяла,
улыбки, взгляды,  шепоток,
Вожатая черпак достала,
Делила в  кружки кипяток.

Ходила следом за матросом,
С зелёным, парящим бачком,
Механик вынул папиросы
Трескуче чиркал кремешком.

Осенний поворот в природе,
Над берегами рыжий лес,
сейчас бы, по такой погоде,
ещё бы дождика  с небес,

Отбить летающим  охотку,
Искать, выписывать круги...
Принять бы граммов надцать водки,
Но при детишках не моги.

У самого то  три  девчонки,
Розарий, господи прости!
Нам  бы зенитную  пушчонку,
Хоть огрызнуться по чести.

Что  маскировочная  сетка!
Когда  столбами  чёрный дым!
идёт  на траверзе  соседка,
баржа под номером восьмым.

Идёт… куда  там,  култыхает.
Тащится из последних сил,
Буксирчик  угольный толкает,
Всё небо,  стерва,  закоптил!

Как  налетят  – не заскучаем,
Кому там сверху прикрывать?
Вчера болталась пара «чаек»*,
А нынче,  что то не видать.

Ещё накликает  дымищем!
В трюмах, как шпротины, народ.
Буксир протяжно, хрипло свищет !
Дождались!  Воздух! Полный ход!

От солнца…  знаю их повадку,
Нутром  вытягивая  вой,
Не три, не два, а два десятка,
два пеленга, широкий строй.

Едва «лаптями» не касаясь,
Седой, морщинистой волны,
Прошли, как будто  разминались,
 В крестах и змеях… хвастуны.

Вздув маскировочные сети,
заклёпки можно сосчитать…
Вожатая  кричала, - Дети!
Не смейте мне детей пугать!

Шальная!  Чистая стерлятка!
- Все вниз!  Над бортом никого!
Немецкий  ас  махал перчаткой,
Крутил  очкастой  головой.

Шептала , -  Лётчики, не надо!
Вам  хорошо видать  с  небес,
У нас ни пушек, ни снарядов,
Зато на рубке  красный  крест…

Что вам поделает ребёнок!?
У нас ни танков, ни солдат.
Почти что тысяча глазёнок,
За самолётами следят.

Глядят, вытягивая шейки,
Неужто  минуло…  но  вдруг,
 Переменился правый пеленг,
Через крыло пошёл  на круг.

Буксир задёргался на курсе,
Пары с натугой выпускал,
Летят, как порванные бусы,
Крупинки –бомбочки… попал!

- Ети!... Чего творят,  поганцы!
Разрывов жёлтые клубки,
Взлетели  бочки,  доски,  кранцы,
И люди… словно  мотыльки.

Удар небесной, тяжкой силы,
 Как по затылку  топором!
Повдоль,  беднягу,  разломило,
 Вода – кипящим буруном.

Из бочек – радужные течи,
Хвостами  пламени  свистят
«Восьмая» топала навстречу,
Везла горючку  в Ленинград.

Бензин по волнам  растекался,
Вода горела… ну, держись!
Буксирчик быстро погружался,
Винтами к небу… носом вниз.

Взорвался  с грохотом и паром,
Вода добралась  до  котлов,
На волнах мячики качало,
Едва ли дюжину голов.

Ведущий  немец  виражами,
Обвёл  бензиновый костёр,
Теперь заносится над нами,
Тот самый, гибельный топор.

На бреющем – смертельный номер,
По одному, в борта, в упор.
Чихнул три раза, взвыл и помер,
Наш раскуроченный мотор.

От борта доски  отрывая,
Снаряды лопались внутри,
А в трюмах тоненько кричали,
Стучали в люки костыли.

Цедил механик, – Вот же суки!
Трам-тарарам с перехлыстом,
встал на корме, раскинув руки,
Живым, отчаянным  крестом.

Как будто закрывал  собою,
Распятым,  сотни детских тел,
И плоское лицо рябое,
Смертельно- белое, как мел…

Такую излучало ярость!
- Куда стреляешь! Слышишь, ты!
И вдруг задёргался,  ломаясь,
Роняя в воду лоскуты.

Слетела ношенная «беска»*
Перевалился через борт,
А по воде цепочки всплесков,
Заводит новый самолёт.

Улыбка на губах пилота,
Война ставала  веселей.
Щепа летала от  фальшборта,
Клочки  от шубок  и плащей.

Смерть, налетая, завывала,
Безумный, монотонный  стих.
А пуля через   кучу-малу,
Шутя пронзала  пятерых.


Мальчонка  уши  закрывает,
Попробуй, расскажи ему,
За что они нас убивают?!
Ещё не живших! Почему?!

«Севрюга», набирала  воду,
Черпала Ладогу бортом,
Текли по палубе разводы,
Катились мёртвые клубком,

Переплетённые с живыми,
Не расцепиться, не уплыть!
Не прокричать родное имя,
О помощи не попросить!

За что принять такую муку?!
Всё меньше остаётся жить…
Перекосило крышки люков,
Срывали ногти – не открыть!

В трюмах… сначала по колено,
Потом по грудь, потом по бровь
Взбивали розовую пену,
Глотали  воздух, воду, кровь.

Влипали в круглые окошки
Не пролезает голова…
Ловили  цепкие ладошки,
Жизнь, поманившую едва.

Сдирая руки, чертыхаясь,
Матросы, те, кто ещё жив,
Вдоль по фальшборту пробирались,
Детей на плечи усадив.

Хоть одного,  и так хлебнули,
Мальцы по полной, через край.
По корпусу хлестали пули,
- Терпи, сынок, не умирай…

- Греби,  родная, ручки целы,
Держи головку над водой,
Как головешка, обгорелый,
Матросик, Яшка-рулевой.

Качало на воде матрёшку,
Комки промокших одеял,
А Яшка поднимал безножку,
Ладонью рану закрывал.

Осенней Ладоги водица,
Когтища холода скребут,
Сердечку маленькому биться,
От силы  несколько минут.

Наверх выталкивал неловко,
- Дыши!  Не бойся! Доплывём!
Поникла русая головка,
Цедила красным родничком.

- Да сколько можно! Вам всё мало!
Кто там,  в кабинах, гады, эй!
Неужто люди за штурвалом?!
Имеют семьи и детей?!

Возможно, им дадут медали,
За уничтоженный  конвой?
Бросали бомбы  и стреляли,
Все в кашу… мёртвый и живой.

На зыби липко  колыхало,
В багровой, пенной бороде,
Обломки, бочки,  одеяла,
Десятки жёлтых костылей.

Платочки , валенки,  шапчонки,
Смешная  лодочка - лангет.
Мальчишки наши и девчонки.
Простите нас за этот свет.

За то, что в нём всегда хватало
Сиротства,  боли и беды…
За ледяное покрывало,
Свинцовой ладожской воды.

Пятаченко Александр.

11.09.2016г.