Би-жутерия свободы 3

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (маркобесие плутовского абсурда)

Глава#1 Часть 3

По душным Нью-Поркским ночам, когда по телевизору вовсю чернела сверхпопулярная Опраметчивая передача, а в эфире звучала злопихательная «Толкатели велосипедов» Манго Джерри,  я с тоской вспоминал Мозгву, в которой осталась моя неподмываемая непроточным любопытством ромашка в юбке колокольчиком. В голове звучала песенка нью-поркского мэра: «Эх яблочко, куда ты котишься? Ко мне в рот попадёшь – не воротишься» Да, скажем так, некоторые читают по диагонали, а я разгуливаю по ней, вспоминая, что в младенчестве был обручён с пустышкой. Тогда я ещё не понимал, что не каждому доводится жить в центре пряжки умеренного климатического пояса, с символом доподлинной неизвестности, разжигавшей мой  юношеский запал. Я думал, что брак – это союз двух сердец, а не четырёх желудочков и предсердий. Полнометражная действительность отвлекала отчаявшегося меня от бытующего в те времена заблуждения – приобрести весомость за приличные деньги, не обливаясь холодным липким потом. Это усугублялось волнительным вопросом, был ли у тараканов свой Онри д’Тулуз Лотрек? Придёт время, когда речи мелиораторов с их аморфным содержанием покажутся мне мелиоративными. Случится это потом, когда я опубликую свою знаменитую «Старик и горе», бросавшую своеобразный вызов баламуту Хэмингуэю в питейном заведении им. Евгения Онегина. Там Эрнест окончательно понял, что ему ближе всего грабли – он столько на них наступал.

Когда в воскресенье уходишь
стройной и элегантной,
я, простратный, бреду по дороге
от кровати до скромненькой ванной.
Ноги в варикозных оковах
поспешат, избегая течи,
на пути десятиметровом
ищу оправдания встречам.

Избегая улыбочных теней,
последовательно выступала
за построение отношений
не из словесного материала,
без принятых мной дурачеств,
без шуточек низкопробных
с набором отживших качеств...
Тебе за меня неудобно.

В ворохе странных теорий
заумных, порой непонятных,
тебе приходилось спорить
до глаз и часов закатных.

Затягивая намеренно
на шее петлю-гарроту,
бесцельно потеряным временем
любовь превращала в заботу.

И я, уносясь со стаей
таких же как я шалопаев,
играл с тобой притворяясь,
чего-то недопонимая.
В душе, боясь изоляции,
подозрительный, безутешный
никак не могу признаться –
люблю тебя сильно и нежно.

Меня охватывало рябиновое смущение, способствовавшее подсознательному самосознанию, разлившемуся по надутым от усиленного питания водой и хлебом щекам. Воспитанный на внутрисемейной мифологии «Мы в одной тарелке бисквиты», я – человек, у которого на лице яркими красками написана грусть всего еврейского народа с братским украинским, царственно возжелал «поносить» шапку Мономаха, упреждая иные желания и бредя не в том направлении. Но добрые ублюды, для которых преступность – дитя экономического спада, напомнили, что после огармоненных гуляний за околицей, такой наглости мне не позволит соседская Вера (не женщина, а резолюция в кофточке с аппликациями на работу с укладкой ног на начальственных плечах), недавно выпустившая из-под полы детектив «Роман с браслетом», способствовавший росту ограблений сети подпольных ювелирных магазинов. В нём она сообщала, что признаёт вокальную группу «Тонзилит», исполнившую оперу «Тангейзер» Вагнера в Йеллоустонском парке и мужчин в пиджаках цвета телесного наказания, пытающихся измерить разрешающую способность без её на то согласия.
Приятное исключение составлял боцман-трансвестит Торпедный Катя, плевавшийся как волна пеной. Он обладал жилищно-строительным комплексом имени Эдипа и поступью шагающего экскаватора из заградительного отряда «Опылённые пчёлами», но при этом оставался рыцарем панцирных сеток девичьих кроватей от чего по мировым стандартам страдал неизмеримо.

В поле я не воин
с женскою судьбой.
Как осёл доволен,
что иду с тобой.
Ты моя отрада,
я любви улов,
прячется бравада
за каскадом слов.

Но мою кручину
сможете понять,
странные мужчины
смотрят на меня.

Где закон нью-тоновый –
мало что ль девиц?
Или я притягиваю
однополых лиц?
Похотливых взгляды
на себе ловлю –
не нужны тирады
«я тебя люблю».

Всё и так понятно –
полон мир самцов,
всех бы без остатка
превратил в скопцов.

Экая досада
душу бередит,
мне их чувств не надо –
грязное претит.

Контингент мерзавцев
вертит головой,
может показаться
не иду с тобой.

Неполадки в генах?
Буду рисковать.
Женщиной оденусь,
может приставать
гады перестанут,
и кружить вокруг.
Стану для желанной
одной из подруг.

Кате хотелось подольше походить по родной земле с пролежнями от колёс, осознавая, что Дерьмо всегда выходит на Прямую, если только её не ампутировали. Но он был вынужден эмигрировать, когда страну охватила необузданная алкогольная бравада. Тогда и выяснилось, что самые забитые голы и люди, а самые предупредительные – выстрелы, и вовсе не из-за того, что за ним водилась отвратительная привычка – в постели с женщиной поднимать... национальный вопрос. Катя гордился ростом самосознания, совпадавшим с инкубационным периодом развития тараканов, которых губило любопытство, и против которых он в сущности был не против, если бы они платили за квартиру пока какая-нибудь обезьяна из недолюдов расматривает надпись «Я вас люблю» и заплетает на пляже косички на ногах, напевая «Эх, дорожки, да ножки». Он гордился тем, что за двадцать лет не прочёл ни одной книги, от чего у него даже глаза не покраснели. Его пожелтевшие от перекиси волосы, страдавшие ожирением, опадали с больной головы на здоровые плечи – это указывало на то, что в его и без того неприглядной цирковой жизни наступила ранняя осень и предстоит грабительский подход при сборе опавших листьев в исполнении Ив Монтана (он же Леви).
Вообще-то я делю человечество на две неравные части в зависимости от реакции, которую я у него вызываю, щелочную или кислотную, невзирая на существование чёрного чемоданчика – движка Истории. Оно и понятно, с детства я мечтал о профессии могильщика, закапывающего капли в космический глаз и о встрече с цыганкой, защитившей докторскую (колбасу или диссертацию) от своих детей на площади перед Нотр Дам де Пари. Разве я, создающий литературу литератур и жадно впитывавший в себя субкультуру, произведённую мной на свет, мог предвидеть, что через много лет вдали от родины на Бенсонхёрстских танцах в итальянском районе Брюквина подарю себя с неотапливаемыми отношениями партнёрше вместе с набором «Конфеттэн с губной помадкой».

Я вас не зря на танец пригласил,
надеюсь, что покой ваш не нарушу,
в минуту изолью страдальца душу,
раскрою почему мне свет не мил.

Я о себе такое расскажу,
весь зал от моих россказней заплакан –
поставлен в сердце поросячий клапан
митральный  – с ним на танцы прихожу.

Почувствовали? Я сплошной шарнир,
обамовской спасибо медицине,
мне тут до вас сказала дама, – циник! –
а я к ней не в обиде, о вейс мир!

Ну может же хоть раз пенсионер,
на танец пригласив себе девицу,
с ней радостным событием делиться –
нос восстановлен – чистый  полимер!

Хрусталики заменены в глазах,
штифты в бедре, удалена простата.
сталь в левый локоть вогнана когда-то,
с подагры пухнут косточки в ногах.

Пучки волос под скальпом вживлены,
зубы по корни в розовой пластмассе,
без Сигмовидной с год как в Малом Тазе,
с подтяжками от шеи до спины.

Так и живу скрипя и не ропща,
что «средний палец» с детства укорочен.
В отделе поясничном два хряща
нейлоновых вогнали в позвоночник.

Поморщились от старческих манер,
от слов по откровенности излишних?
Ах да, забыл про бычий солитер,
про кровь барана, перелитой трижды.

Сто лет назад мной сделали аборт,
но я каким-то чудом всё же выжил.
Окончен вальс? А я и недослышал,
когда последний прозвучал аккорд.

Вот увидите, этой песне верхом на одном аккорде не будет конца. Ах, уж эта моя отвратительная черта – подключать чьи-то непроветренные мозги (видно форточка заела) к процессу поглощения неосознанного! Как часто я, искавший место уборщика там, где люди сорят деньгами, слушал советы популистов-примитивистов и неосмотрительно разбивал предложения на части. Потом их всё равно приходилось склеивать. Конечно, раньше я со своей привычкой «Дурново» был излишне доверчив, и за неимением женщин ломал ветки на деревьях. Если хотите знать, меня даже не призывали из-за этого в армию, а просто заманили, как осла морковкой несбыточного обещания – Сорочинская ярмарка со следопытками на теле навсегда останется свежей. Короче, меня колесовали как непропечённую пиццу.
Три месяца я спал на наливном матрасе водоизмещением в три тонны и был задейстВован в создании дозиметра для астматического летательного аппарата на кислородной подушке. Затем две недели отбарабанил в спецлётных частях на перехватчике дыхания в безвоздушном пространстве. Там я сначала почувствовал себя патологоанатомом, любившим целовать трупы в посиневшие губы, потом престарелым спортсменом, набирающим очки в салоне оптометриста и осознал, что самые проницательные – это гамма-лучи.
Ну как тут не запить, когда надрывно порываешься сделать замечание замужней диспетчерше (не соблазнительной Махе, а бездушной махине). Кстати, я всегда был внимателен к женщинам и  по возможности прислушивался у лобка к шелесту их губ, протирая невзрачные стёкла очков и страдая от завихрений в мозгу.
А кто знал, что она встречается с подругами по филейной части, увязшими в житейских нуждах на антисупружеских спевках у камина «Нет поленьев – бросайте палки» – фрагменте из балета «Оскольчатый перелом». Так что выходит с дамами, придерживавшимися теории любви, сотканной из денег, у меня наблюдалась маленькая неувязочка – я борец за справедливость, но в лёгком весе, слыл однолюбом, не признававшим повторы.
После душевных порывов меня в принудительном порядке зашивали в медсанчасти, а чтобы наркоз отошёл быстрее пьяненького укладывали в канаву. Ошибка этих алкашей – профессиональных упийц состояла в том, что если человек закрыл глаза на всё – это не значило, что наступил отдых от вечных праздников.
С той памятной поры я больше никому не позволял вытирать ноги о мой болевой порог, даже когда от диспетчерши ушёл муж, не подлежащий возврату, каким-то образом разнюхавший, что она закапывала себе в глаза сосудосуживающее, чтобы приблизить мультипликационный оргазм и жила, руководствуясь вульгарными понятиями о женском счастье. Но от одной дурной привычки армия меня так и не отучила – притягивать за собой дверь, и сняв её с петель, привязывать тему непотребной потребительской корзины к дверной ручке.
Это произошло, когда я (шутник со здоровьем) придумал кусачий замок от воров и назвал его Капкан в память о дворняге, покусавшей меня в детстве. Будучи троглодитом по части женщин, я уже не раз вдохновлялся образом нимфы с горячей завивкой из худовласой парикмахерской, где она танцевала «странго» с сушилкой на голове. Нимфа три года ждала улучшенный вариант меня, пока я плавал в анчоусах воспоминаний о батутной жизни моряка (покорителя женских сердец и ниже с ними) в бортовой качке – этакого неприкаянного салаги, путавшего битум с Битлами и биатлоном, плюс любовь с недоваренной «в котелке» картошкой.

Я тебе преподнёс неприятную весть,
к ней, не думая долго, пришёл и решил,
принимай, безмятежная, таким, какой есть,
не как воспринимала – кем в сущности был.

За спиной остаётся завесы туман.
Притворяться не стану, лицемерить и льстить.
Представляешь, с собой закрутился роман,
да с собой, а не с кем-то, надеюсь, простишь.

Вдруг раскрылась моя неприглядная связь
с отражением в зеркале – самовлюблён.
Эта трагикомедия с поэтом стряслась.
Непредвиденно выиграл в любви миллион?

Я испытывал волю, скрывая талант,
посвящая себе соловьиную трель.
Ты меня засмеёшь, фыркнешь – самообман.
Возражать не берусь, обретя самоцель.

Я и вместе всегда был, как сыч одинок,
от людей безразличия, безумно устав,
получил продолжительный жизни урок,
развлекал себя сам и от скуки спасал.

Я тебе потакал, чтобы было с руки
выносить меня смертного. И для смеха в рукав
в визге по телефону обнажаю клыки,
только не укоряй, знаю сам, что не прав.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #4)