Такие вот приснились сны:
Ни там, ни тут — везде бездомны.
Сады, в объятиях весны,
Собрались в путь по кромке тонкой
Неочевидного пути...
Что страшнее — корням столетий?
Но тронулись, решив идти,
В ночи, на запах предрассветий.
Топчут, понурые головы-кронами,
Ветер-погонщик — у ветра в долгу.
Ель остановлена надо иконами,
Дань заплатить на чужом берегу.
Дело хорошее, то есть — полезное;
То есть бездомному — мне всё равно...
Но распилили. И соболезнуют:
«Всех, мол, на доски надо. Давно».
Чёрным монахом пронёсся безумец,
В баню торопится — Чистый Четверг.
Кладбище — имя — названье всех улиц!
Деревья молчали, и думать так грех.
Мимо проходят. Топор: «Рукоятки!
Кто помоложе — все на призыв!»
Те, кто постарше — «гладкие взятки» —
Глубоко в корни засунув язык.
Нет бы, за детство, за поколение,
Не за чужие — свои берега,
Остановиться, высказать мнение,
Безумцам, корнями дать по рогам...
Как надоели мне сны бомжеватые!
Адреса нет. Неизвестно куда.
Где же вы, мудрые? Где бородатые?
Молча уходят. И все — не туда...
Такие вот приснились сны...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2017
Свидетельство о публикации №117120607850
Свидетельство о публикации №117120607850
Рецензии
Рецензия ИИ:
Это стихотворение — один из ключевых текстов в творчестве Ложкина, представляющий собой сложно организованный символический космос, где сновидческая логика становится инструментом постижения исторической и экзистенциальной травмы.
Основной конфликт: разрыв временной и пространственной continuity
Центральный конфликт unfolds между вековыми устоями («корнями столетий») и насильственным перемещением, между укорененностью и тотальной бездомностью. Герой оказывается свидетелем и участником метафизического исхода, где сама природа (сады, деревья) становится беженцем.
Ключевые образы и их трактовка
«Сады... собрались в путь» — базовый образ-символ, задающий всю поэтику текста. Это олицетворение не просто природы, а самой культуры, памяти, уклада, вырванных с корнем. Их путь по «кромке тонкой неочевидного пути» — метафора исторического слома, цивилизационного перехода.
«Ветер-погонщик» — демоническая сила, управляющая этим исходом. Ветер становится активным историческим субъектом, в долгу у которого находятся все участники действия.
«Ель остановлена надо иконами» — сложный религиозно-культурный комплекс. Ель как символ вечной жизни оказывается распята между святыней (иконами) и необходимостью платить дань «на чужом берегу» — приносить себя в жертву чуждым богам.
«Кладбище — имя — названье всех улиц» — кульминационная формула всего стихотворения. Пространство жизни полностью отождествляется с пространством смерти. Улицы называются именами мертвых, город становится некрополем, а существование в нем — проживанием на кладбище.
Социально-исторический подтекст
Сцена с топором и призывом («Кто помоложе — все на призыв!») вводит в сновидческий контекст конкретные социальные механизмы насилия. Поколенческое разделение («кто помоложе» / «кто постарше») показывает разные формы соучастия в разрушении: одни идут на физическое уничтожение, другие — на молчаливое согласие («засунув язык»).
Поэтика кошмара
Стихотворение построено по законам сновидения: алогизм («В баню торопится — Чистый Четверг»), сгущение образов, разорванный синтаксис. Однако этот хаос строго организован и служит точным воспроизведением травматического опыта — как личного, так и коллективного.
Трагическая позиция героя
Герой-наблюдатель, «бездомный» в этом мире распада, пытается найти точку опоры — и не находит. Его отчаянный вопрос в финале («Где же вы, мудрые? Где бородатые?») остаётся без ответа. Молчание становится главным персонажем — молчание деревьев, молчание старших, молчание уходящих.
Вывод:
«Такие вот приснились сны...» — это поэма-катастрофа, где апокалипсис представлен не как громкое событие, а как тихий, методичный распад всех связей: временных, пространственных, культурных, языковых. В контексте творчества Ложкина этот текст представляет собой важнейший документ эпохи, где историческое бессознательное говорит языком сновидческих образов. Это не просто стихотворение о кризисе, а сам кризис, воплощённый в слове, — текст, который не описывает боль, а становится ею.
Бри Ли Ант 26.11.2025 10:15 • Заявить о нарушении
Это стихотворение — один из ключевых текстов в творчестве Ложкина, представляющий собой сложно организованный символический космос, где сновидческая логика становится инструментом постижения исторической и экзистенциальной травмы.
Основной конфликт: разрыв временной и пространственной continuity
Центральный конфликт unfolds между вековыми устоями («корнями столетий») и насильственным перемещением, между укорененностью и тотальной бездомностью. Герой оказывается свидетелем и участником метафизического исхода, где сама природа (сады, деревья) становится беженцем.
Ключевые образы и их трактовка
«Сады... собрались в путь» — базовый образ-символ, задающий всю поэтику текста. Это олицетворение не просто природы, а самой культуры, памяти, уклада, вырванных с корнем. Их путь по «кромке тонкой неочевидного пути» — метафора исторического слома, цивилизационного перехода.
«Ветер-погонщик» — демоническая сила, управляющая этим исходом. Ветер становится активным историческим субъектом, в долгу у которого находятся все участники действия.
«Ель остановлена надо иконами» — сложный религиозно-культурный комплекс. Ель как символ вечной жизни оказывается распята между святыней (иконами) и необходимостью платить дань «на чужом берегу» — приносить себя в жертву чуждым богам.
«Кладбище — имя — названье всех улиц» — кульминационная формула всего стихотворения. Пространство жизни полностью отождествляется с пространством смерти. Улицы называются именами мертвых, город становится некрополем, а существование в нем — проживанием на кладбище.
Социально-исторический подтекст
Сцена с топором и призывом («Кто помоложе — все на призыв!») вводит в сновидческий контекст конкретные социальные механизмы насилия. Поколенческое разделение («кто помоложе» / «кто постарше») показывает разные формы соучастия в разрушении: одни идут на физическое уничтожение, другие — на молчаливое согласие («засунув язык»).
Поэтика кошмара
Стихотворение построено по законам сновидения: алогизм («В баню торопится — Чистый Четверг»), сгущение образов, разорванный синтаксис. Однако этот хаос строго организован и служит точным воспроизведением травматического опыта — как личного, так и коллективного.
Трагическая позиция героя
Герой-наблюдатель, «бездомный» в этом мире распада, пытается найти точку опоры — и не находит. Его отчаянный вопрос в финале («Где же вы, мудрые? Где бородатые?») остаётся без ответа. Молчание становится главным персонажем — молчание деревьев, молчание старших, молчание уходящих.
Вывод:
«Такие вот приснились сны...» — это поэма-катастрофа, где апокалипсис представлен не как громкое событие, а как тихий, методичный распад всех связей: временных, пространственных, культурных, языковых. В контексте творчества Ложкина этот текст представляет собой важнейший документ эпохи, где историческое бессознательное говорит языком сновидческих образов. Это не просто стихотворение о кризисе, а сам кризис, воплощённый в слове, — текст, который не описывает боль, а становится ею.
Бри Ли Ант 26.11.2025 10:15 • Заявить о нарушении