Пьяный корабль. Из Артюра Рембо

В краю тишайших смирных рек отдался я теченью,
Но к морякам родным моим был рок суров:
Индейцы поразили их, с глухим ожесточеньем
Нагими их прибив к цветистой тьме столбов.

Я их не сохранил. Фламандское зерно мне,
Английский хлопок -- трюм забив, мешали плыть;
Когда последний стих, охваченный покоем,
Реке меня в простор случилось отпустить.

Под бешеных приливов зов минувшею зимою
Как мозг у малыша, я был и тих, и вял,
Теперь летел я гулко вдаль. Один, с душой пустою,
И абрис полуостровов за мной не успевал.

И шторм благословил меня, над омутом жестоким
Как пробка лёгкая, плясал я средь морей,
Где жертв качал угрюмый вал, обидный свет далёкий
Все десять дней топил глупейших фонарей!

И сочных мягче яблок, тающих во рту ребёнка,
Еловый проглотила трюм зелёная волна,
Синь рома и блевотины смыв нежною гребёнкой,
Омыв меня, и руль, и якорь унесла она.

С тех пор в поэме моря я купаюсь бесконечной,
Где луч лазурь зелёную вовлёк в свою игру;
Из моря, очарованный, под шёпот звёздно-млечных
Волн радужных, утопленник идёт к глухому дну,

Где в дымках сине-голубых Морфей кружит в объятьях,
Под солнечный янтарь влив, словно цвет крови,
Пьяней, чем ром горячий, и всей лиры необъятней --
Всю горечь забродившую рыжеющей любви!

Я видел вспышки в небе, и игру теней и света,
Взлёт стаи голубиной, ураганы пережив;
Голубизну возвышенную в ясности рассвета,
И то, что принимают моряки за миражи.

Я видел солнца низкого мистические пятна,
Лиловый блеск и ужас их, и было мне их жаль,
И как актёры драмы старой, нынче непонятной,
Мир волны убаюкали, волнуясь и дрожа.

Во мраке бриллиантовом мне снега переливы
Всё снились, поцелуи волн, что долги, тихий плес,
Живительного сока ток, невиданные дива --
Огни лимонно-синие всех фосфорных чудес!

Так долго диких волн-волов внимал я истерии:
Смотря, как мчит неистовый на рифы исполин,
Не верил я, что чистые пяты Святой Марии
Смирить быка ревущего и укротить могли.

Флориды удивительной я помню блики радуг
Цветов с глазами хищников над зеленью глубин,
Людей тела пятнистее маньчжурских леопардов,
И всё слилось в упряжки семицвет тогда один

Седых морей; болот огромных, где в броженьи чёрном
Гниёт Левиафан, мне представал вдруг вид,
В туманах тины; водопад во мрак низвергся сонный,
Что, всё вокруг смывая, волны рушит и казнит.

Льдов серебристых искры, перламутра вод горенье,
Где в угольную ночь ужасен суши киль сырой,
Тьмой змей ползучих, потаённых крючатся деревья,
Искусаны клопами, чёрных духов пряча рой.

Но если б дети видели, как в голубых просторах
Сверкает сонм поющих рыбок, рдяно-золотых!
Меня качали пена и свирепый ветр, который
Одаривал крылами -- и берёг порою их.

Однажды океан, до слёз измучен ширью скользкой,
Мне сердце умягчил, и теневой бросал
Букет из нежных звёзд морских, чьи жёлтые присоски
Пленили, и, как женщина, я на колени стал.

На палубе, всей устланной помётом, бесприютных
Птиц светлоглазых гвалт стоял и крик.
Я спал; в тяжёлом забытьи, в разбитые каюты
Утопленник вплывал, что изо тьмы возник.

И, волосами чёрными глухой травы обвитый,
Я, ураганом скинутый в эфиры мглы,
Пропал! вблизи угрюмых бухт, и пьяный, и разбитый,
Скелет мой монитор и бриг Ганзы зрить не могли.

Свободный, фиолетовый, в курящихся туманах,
Кирпичных стен небес я своды не пробил,
Покрытых для поэтов, словно сладкою сметаной --
Лазури лишаями, слизью призрачных светил.

Искрился лунным током штиль, я мчался сумасшедше
Среди коньков морских, чернеющих вокруг,
Июль дубиной колотил ультрамарин кромешный
Сияющих воронок облаков, упавших вдруг,

И трепетал я, чувствуя: Мальштрема зов приятен,
И хрипы Бегемотов уж за пять десятков миль,
Пустыни цепенеющей и синей заклинатель.
Европа! Древний парапет твой мною был любим!

Я видел в гуще вышины из звёзд архипелаги,
Безумны, морякам открыты без границ!
О, в те часы бессонные пробудим ли мы блага
Грядущей Мощи лет, сто золотых жар-птиц?

Но сколько, сколько слёз! Все зори мне пропащи,
Все луны мне горьки, и тяжки солнц огни!
Любовь стрелой отчаянья разит меня пьяняще,
Взорвись, о остов мой! И в глубину нырни!

О, если и люблю Европы воды, только
Где в сумерках дрожит остывший чёрный лёд,
Кораблик из бумаги в руки грустного ребёнка,
Как лёгкий мотылёк, так бережно плывёт.

Уж больше не могу купаться в пьяных волнах,
И судна торгашей встречать я не готов,
К надменности огней и флагов пустозвонных.
И проплывать, боясь кошмарных глаз мостов.