От графомана слышу

      [После этой статьи Новикова я опубликую рукописные стихи
      Г. Е. Яковенко, переписанные в коленкоровую тетрадь
      в ноябре 1958 года.
      Москва, ул. Спартаковская 7 - 6, тел. Е-7-45-89···
      Привет  из  прошлого!]


                К   истории   одного   ругательства


             Маленькая  железная  дверь  в  стене

   Партия и правительство проявляли большую заботу о графоманах.
На Поварской улице (тогда — улице Воровского), 52, сбоку от главных ворот так называемого Дома Ростовых (где раньше было правление Союза писателей СССР), правее редакции журнала “Дружба народов”, до сих пор можно увидеть черную железную дверь. Сейчас она заперта изнутри, а когда-то открывалась, и любой советский гражданин мог не только беспрепятственно войти во флигель легендарной усадьбы, но и внести туда собственное сочинение в стихах или в прозе, чтобы сдать его в небольшую контору с табличкой “Литературная консультация”. Сотрудники консультации педантично регистрировали каждую рукопись и приглашали клиента зайти через месяц. В течение этого месяца рукопись передавалась на рецензирование одному из экспертов, который возвращал ее вместе с письмом-рецензией, адресованным автору. В большинстве случаев адресатам сообщалось, что их тексты не обладают надлежащими художественными качествами, но иногда самодеятельные сочинители получали одобрение и рекомендовались к печати. В коридоре консультации была специальная витрина с книгами и журнальными публикациями авторов, получивших зеленый свет именно в этом флигеле: помню, были там “Записки серого волка” Ахто Леви, была напечатанная “Новым миром” мемуарная повесть Тимофея Соколова — о том, как автору удалось добиться оправдания одного ошибочно осужденного юноши, еще что-то... В общем, консультация решала вполне благородную задачу — отделить зерна от плевел, самородков от графоманов (само слово “графоман”, естественно, никем там не произносилось вслух).
   Работа экспертов оплачивалась из пропорции пять рублей за авторский лист (то есть так же, как “внутренние” рецензии в издательствах). Финансово и организационно консультация входила в структуру издательства “Советский писатель”, с ней сотрудничали многие авторитетные критики — Лев Аннинский, Бенедикт Сарнов, Сергей Чупринин (которому, в частности, удалось там открыть прозаика Валерия Есенкова). С дружеской подачи Чупринина в восемьдесят втором году пришел в консультацию и я, радушно встреченный Людмилой Георгиевной Сергеевой, самым опытным и увлеченным работником этой конторы. Кстати, рассказ Абрама Терца “Графоманы” (1960) написан с использованием той информации о натуральных графоманах, которую Андрей Синявский услышал от посещавших его Людмилы и Андрея Сергеевых.
   Увы, за четыре года мне не выпало радостной возможности воскликнуть: “Эврика!”, все мои рецензии были вежливо-отрицательными. Чтобы подсластить пилюлю, я начинал с пары добрых слов (что, кстати, считаю абсолютной этической нормой всякого отзыва, устного и письменного, настойчиво не рекомендуя своим студентам начинать разговор о работе товарища со слов “Мне не нравится...”). Дескать, из рукописи видно, что человек вы хороший, думающий, неравнодушный к жизни и к окружающим, но, уважаемый(ая), литература — очень сложное дело. Вы ведь сами говорите в своих стихах:

Не всякому дано Пегаса оседлать,

То конь для избранных, но как хочу я

Свои стихи хоть вслед ему послать,

Из сердца в сердце вместе с ним кочуя.

   Пример — подлинный, подправлена лишь пунктуация. Доказывая, что автор не смог оседлать Пегаса, я всякий раз анализировал только форму: язык, стих, композицию — лишь такие аргументы могут служить вескими доказательствами непрофессиональности письма. Оценивать сам тематический материал, степень “правды жизни” я себе не позволял, уважая чужой житейский опыт. И все-таки однажды дал я промашку: рецензируя стихи отставного военного, процитировал строку: “Шагала рота: “Хрясь! Хрясь! Хрясь!” и заявил, что такое неуклюжее звукоподражание неточно передает строевой шаг. Тут же я получил единственную в своей практике рекламацию клиента, написавшего мне полемическое письмо с надписью на конверте: “Зоилу моему, а также, к несчастью, однофамильцу моих внуков” (из чего можно было заключить, что у самодеятельного стихотворца есть зять Новиков). Кадровый офицер убедительно доказывал, что при определенной влажности и температуре воздуха сапоги, соприкасаясь с мостовой, производят именно звук “хрясь”. Думаю, он был прав, и не мне, штатскому, судить о столь специальном вопросе.
   Сравнительно скоро я отказался от такого приработка: писать горькую правду самодеятельным авторам, причиняя им неизбежную боль — не самое радостное занятие. Но приобретенный в консультации опыт считаю чрезвычайно ценным: с тех пор я не понаслышке и не по случайным комическим примерам знаю, что такое графомания, как выглядит массив текстов, написанных усидчивыми, но неталантливыми авторами. В этом отношении ведь нельзя полагаться даже на авторитет прославленных писателей, блестяще и остроумно имитировавших графоманские тексты (драматургесса Мурашкина у Чехова, Костя Едыткин в повести Замятина “Алатырь”, Гаврила Ляпис у Ильфа и Петрова). Средняя, типичная графомания довольно однообразна, скучна и отнюдь не изобилует безумными парадоксами и непреднамеренными гротесками. Тот, кто многократно дегустировал самодеятельную продукцию, отчетливо ощущает ее отличие от профессиональной. В журнале “Литературная учеба” был некогда “Литературный словарь”, в котором многие из нас сотрудничали. Статью “Графомания” написал там один стихотворец “почвеннической” ориентации, старавшийся при помощи тонких намеков объявить графоманами знаменитых “эстрадных” поэтов. Я воспринял это как элементарную некомпетентность: нельзя писать о том, чего ты не изучал, негоже превращать точное название конкретного явления в оскорбительный ярлык для явления совсем иного.
   Вместе с тем в потоке самодеятельных текстов нередко проскальзывали любопытные человеческие документы и свидетельства. Помню обширный текст под названием “Вся жизнь в борьбе (Записки бухгалтера)”. Довольно догматическое сочинение сталинистской ориентации вдруг заканчивалось совершенно внесюжетным финалом. Автор на прощание делился с читателями открытым им простым способом лечения геморроя: достаточно отказаться от какой бы то ни было подтирки и ограничиваться омовением холодной водой. А. Жолковский, М. Ямпольский и другие авторы издательства “НЛО”, несомненно, узрели бы здесь полемику с Гаргантюа и с его пристрастием к новорожденным гусятам, однако весь языковой облик текста совершенно исключал малейшее знакомство автора с творчеством Рабле. Более всего, однако, поразил меня один из рассказов бухгалтера о своем дореволюционном детстве. Его мать попросила у околоточного надзирателя какую-то справку. Тот заявился к ней домой и без лишних предисловий повалил женщину на кровать, да еще и в присутствии детей. Но как комментировал этот злодейский поступок повествователь? “А мать и рада, что теперь надзиратель справку ей выдаст бесплатно”. Не приходилось мне в высокохудожественной литературе начала века встречать такой нетрадиционный взгляд на нелегкую долю русской женщины.         Вл. Новиков


     ИСТИННАЯ  ГРАФОМАНИЯ


               ПОГРАНИЧНИК

Недремлющий злаз часового
Зорко следит за границей.
Он светит глазами во тьме,
Как светлое утро зарницей!

Взор, как огонь прорезает
Чащу лесную и тьму:
Пограничник неведомый смотрит
И все подконтрольно ему.

Его шорох листвы не пугает,
Треск веток его не страшит:
Он знает,  как зверь пробегает,
Когда как камыш прошуршит.

Повадки врага изучил он,
Как бы он нИ был хитер.
Не пройти ему нашу границу:
Будет враг встречен в упор.

В летнюю ночь грозовую,
Под осенним холодным дождем,
В страшную зимнюю стужу,
Всегда он стоит под режьем! 


 
        Разговор  по  душам

"Что на меня глаза ты пялишь?
Я ведь не игрушка..."
- Нет, вы красивы, вы приятны...
Вы... моя, вы душка...

У вас носик, как у птички,
Ротик детский небольшой,
Угольком горят глазенки,
Покрыты снежной белизной.

Я готов на вас жениться,
Лишь кивните головой.
Не надо на меня сердиться,
Я ведь парень неплохой.

"Улыбнулись? Как приятно...
У вас нежный вид такой..."
"Лучше взять и улыбнуться,
Чем сердиться, милый мой".

Вот сошли они с трамвая,
Он под ручку подхватил.
Она быстро шла шагая,
Он одно ей все твердил.

Наконец сошлись во взглядах
И с открытою душой :
Она представилась портнихой,
А он - электрический монтер.

Увлеклась она монтером
Вещи портит с разговором.
Провода везде горят:
Монтера нет, пошел встречать.

Она бежит по улицам просторным,
Чтобы встретиться с монтером.
Он вдогонку быстрым шагом -
Вот догнал и уже рядом.

Он сказал  к ней обращаясь:
"Как красива, как мила..."
И она немножко заикаясь,
Разговор с ним завела:

"Я минуты все считала,
Ккккогда встретимся ссс тобой...
Вы сссловами меня взяли,
Теперь ссскучно мне одной..."

Лишь прошла всего неделя,
Они в Загсе расписались,
И не долго дружно жили:
Жили молча, не смеялись.

Она деньги тратит на уборы,
С мужем споры, разговоры :
Денег нет, ззза что жить!
Сходи к соседям одолжить!

Он домой приходит пьяный,
Почерневший, злой, упрямый.
Об стол руками все стучит
И про любовь не говорит.

Долго ль жили я не знаю :
Между ними шла буза.
Но одно друзья напоминаю -
Могут быть обманчивы глаза.

      Г. Е. Яковенко

             1958