oh my god

ничто на свете надолго не остается  важным, о да, айрис, и никто еще. так проще мне, может быть, это вручную раздутый пожар, my own, я люблю костры, а сейчас еще и тебя. терзанья постфактум – на то они и после, я пробовала граппу? я никогда не пробовала граппу, пойдем выпьем, или даже напьемся, цинично поговорим, в волосах у меня снег и дым, тебе нравится, а потом, как лесная выпь, я продолжу пялиться в темноту. потом перестану, ну,        можно говорить только сквозь внутренние перегородки, нам не пробраться дальше кожи и радуги на сетчатке, гладко, но сны снятся о разном, что-то рождается ежесекундно в глубине другого, о чем он может и помолчать, или слово выронит ненароком, ты будешь доставать его из кармана потом и плакать, и слушать, как раковину, пытаясь вычленить душу, нащупать душу и легонько поцеловать.        мда, у меня в документах есть что-то из твоего, что скоро будет очень легко и даже неинтересно читать, и ломать комедию будет не надо, и цветочные стебли, а l’azure – это же, о боже мой любимый цвет. насчет ебли – было бы неплохо (буковски, привет), эхом по привычке рассчитываю на круговорот, каждый год, но гораздо лучше расставаться на неутешительное всегда, молча надеясь (но потом все равно согласившись с айрис), что только на несколько лет. вообще, мы много о ерунде, лучше глянь, как красив покрасневший листок на просвет, как контуры нас мерцают и тают в холодной воде, воздух на выдохе уже спет диафрагмой, наушники вдруг, одни на двоих, дышат синатрой. скоро пойдет снег.