Конец прекрасной эпохи

(с) Юрий Астров



Вадим Ратников, студент Петербургского технологического, бешено любил электричество.
То, что сегодня, а именно 3-го июня 1917 года, да и вообще в последние месяцы, происходило на улицах столицы, напоминало ему работу динамомашины. Всё бурлило, всё вертелось, наэлектризованным был сам воздух. Каждый день приносил всё более многообещающие новости. Вадим носился по митингам, разоружал полицейских, вечерами мотался по разным кафе поэтов – и всё ему было мало! Вот сегодня дядя обещал достать ему билет на Первый съезд советов! Это вам не Учредиловка обещанная! Это народная власть в самом прямом смысле!
Дядя, депутат Петроградской Думы, без особого уважения относился к пылким речам племянника, но – снисходительно. Дядя был профессором Техноложки и думал: перебесится племянник, поймёт, что суть всё-таки не в политике (дядя ею занялся по необходимости), а в науке, которую, впрочем, его любимчик Вадим с большим успехом постигал. Хотя перемены дядя также одобрял и ждал от революции только лучшего.
Но сегодня дяде было не до политики. И они надеялся, что сюрприз, который он приготовил, заставит и племянника отвлечься от дел злободневных и подумать о вечном. Вечное в понимании профессора Ратникова, - да, собственно, и его племянника, - означало ничто иное, как науку.
Остановив извозчика у доходного дома на Литейном, профессор поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь открылась немедленно, словно студент ожидал у двери. Наверное, так оно и было, потому что Вадим, даже не поздоровавшись, немедленно выпалил вопрос:
-Ну что, дядя, достал пропуск?
-Нет, не достал, - ответствовал дядя и сделал паузу. Но, глядя в погасшие глаза студента, решил её не затягивать. – И всё же мы на съезде побываем!
-А… как?
- А вот сейчас убедишься. Готов? Пошли, извозчик ждёт!
Извозчик почему-то поехал не к Таврическому дворцу, а совсем в другую сторону. Племянник недоумённо посмотрел на дядю, но тот лишь сделал таинственные глаза и ухмыльнулся.
Остановились у здания Высших женских курсов, ныне Женского университета. Дядя расплатился и повёл племянника на второй этаж. Вадим уже бывал здесь и внезапно понял, куда дядя его ведёт.
В лабораторию профессора Розинга… Тот по совместительству преподавал и в Технологическом, Вадим слушал его лекции и даже сдавал зачёт по теории радио.. И слышал о его поразительных работах.
Над дверьми светилась надпись: «Не входить! Идёт эксперимент!». Дядя подмигнул племяннику (мол, нам можно) и постучал особым, видимо, условленным, стуком.
Дверь открылась. Высокий худощавый человек радостно улыбнулся, поздоровался со старым другом, протянул руку студенту.
- Что, Вадим, любопытно?
- Да я ему, Борис Львович, пока ничего не говорил,- якобы шёпотом заявил профессор Ратников.
- Ага… Ну, оно и к лучшему, сам объясню! – ответил Розинг. – Вот, Вадим, смотри и запоминай! Потом в мемуарах хвастаться будешь!
На большом лабораторном столе стоял прибор, мало похожий на что-либо знакомое студенту-электротехнику, но явно из этой области. Большой, вытянутый в высоту ящик с круглым застеклённым оконцем в верхней части и несколькими верньерами в нижней.
-Тихон!- крикнул Розинг. – Неси линзу!
Бородатый парень в халате, видимо, служитель, появился из соседней двери. В руках у него была большушая линза на проволочной подставке. Он ловко приспособил её к аппарату так, что стекло оказалось аккурат напротив окошечка.
-Ну-с, господа, брэкс… фэкс… пэкс! – с этими словами Розинг повернул один из верньеров.
Окошечко, увеличенное линзой до размеров чайного блюдца, засветилось, а из наушника, украшенного изогнутым рупором (Вадим только сейчас обратил на него внимание) раздались какие-то негромкие голоса.
-Ух ты чёрт! – восхищённо воскликнул дядя. – Так ты, Борис Львович, и радио сюда провёл?
- По другой линии, Сергей Захарыч, по другой… - не отрываясь от верньеров, пробормотал Розинг.
Вадим начал кое-что понимать.
- Итак, граждане свободной России, - ухмыляясь, обратился Розинг к своей маленькой аудитории, глядя, впрочем, преимущественно на Вадима (дяде-то всё, как видно, было известно), - перед вами – телевизор! Первая публичная демонстрация, можно сказать. Проводка ведёт к Таврическому дворцу, там мои лаборантки сейчас находятся с передающей аппаратурой, а мы находимся у принимающей части устройства. Вот, лампа прогрелась – кстати, я назвал её кинескоп («Кине – движение», - сообразил Вадим), а дальше – смотрите сами! Развёртка – 500 строк, - шепнул он дяде, - даже лица узнать можно!
(- Это вроде как экран в синематографе, - думал Вадим, очарованно смотря на линзу. Там двигались маленькие фигурки, и, действительно, даже кого-то можно было узнать. Вон, кажется, Чхеидзе, а на трибуне…)
- Это же Церетели! – ахнул дядя. Вадим тоже узнал это лицо и фигуру. Из наушника слышно было его выступление – что-то о партии, которая могла бы взять на себя какую-то ответственность… Вадим не вслушивался – да и никто не вслушивался, все смотрели на рукотворное чудо!
В зале с места поднялась невысокая фигура с лысой головой – где-то Вадим её видел, на каком-то митинге - и что-то крикнула. Что-то вроде «есть такая партия!..», но уж это вообще никого из присутствующих не заинтересовало. Их переполнял восторг – восторг перед достижением Науки, перед человеческим гением!
- Ну, Борис… - дядя даже отчество упустил, - ну, Борис… Быть тебе нобелевским лауреатом!
-Это же… Это же…- захлёбывался словами Вадим… - Это же начало новой эпохи! Прекрасной новой эпохи! Вы гений, профессор! С вас начнётся отсчёт нового времени!
Он ошибался. Это было, конечно, началом новой эпохи. И одновременно – концом старой.
Прекрасной.
Но начало это положил совсем не Розинг…