Уже слепой, но всё ещё во власти
Стихии лабиринтных коридоров —
Не создавал их, только шёл на ощупь,
Лишь изредка сверяя курс по звёздам,
Но сознавая то, что он деталей,
Одну-другую, на стенах — не боле —
Себе позволить мог, а остальное...
Написанного им он только зритель,
Который видел и запечатлел
Или «на зов невидимый ответил» —
Как о сновидящем когда-то говорила,
В Елабуге погибшая, Марина.
Диктант и точка! — тут не сочиняют.
Идёт, картины видящий, и дышит,
Ведомый под уздцы — в поводьях ноздри.
Каким богам и как поверить нужно —
Держа в мозгу и выдыхая образ
(За Дарвина секрет его открою) —
Что Овен есть на Эльбе златорунный?
Дыша и мысля: что же нам угодно? —
Тем самым пишем письма Эве Люци,
А та уже, узнав кто? где? как? — чает,
Сидит и отвечает нам за чаем.
Откуда-то, смотрю, узнал и Борхес,
Что Смерти важен наш последний выдох.
Ещё скажу, что Перевозчик древний —
Ха назван был когда-то ненапрасно.
Берёт Луча-монетки, — чем мы дышим —
Но перевозит только тех (как редко!),
Которые дают ему «стократик».
(Не ты ли был, скажи, Сократ, последним?)
Всех остальных, конечно, он хоронит
На этом берегу, без промедленья...
Приятно знать, что и слепые видят,
В других условиях, всё те же «Предисловья».
Конечно, Борхес, Смерть — лишь только воздух,
Последний Ха — последнего дыханья,
Которому приходится катиться
Из рук Харона колобком, клубочком,
Коль уж цена монеты не годится,
В места, заслуженные нами в этой жизни...
Борхесу
© Copyright: Бри Ли Ант, 2017
Свидетельство о публикации №117111203897
Свидетельство о публикации №117111203897
Рецензии
Это стихотворение — программный манифест о природе творчества и смерти, обращённый к Хорхе Луису Борхесу как к духовному единомышленнику. Ложкин ведёт с ним диалог, в котором собственная метафизическая система встречается и сращивается с борхесовскими мотивами лабиринта, сна и зеркал, порождая новый синтез: теорию поэта как «слепого зрителя», записывающего высший диктант, а смерти — как финального акта творческого дыхания.
1. Основной конфликт: Свобода творца vs. Предопределённость текста.
Основной конфликт стихотворения — между иллюзией авторского сочинительства и осознанием себя инструментом, медиумом, «зрителем» надиктовываемого свыше текста. Поэт не создаёт лабиринты, а лишь «идёт на ощупь» по уже существующим коридорам мироздания, изредка сверяясь с высшими координатами («звёздами»). Его задача — не выдумать, а увидеть и запечатлеть, «ответить на зов невидимый». Это спор не с Борхесом, а с собой и с романтическим мифом о творце-демиурге.
2. Ключевые образы и их трактовка
Борхес как слепой проводник: Образ слепого Борхеса — ключевой. Слепота здесь — не недостаток, а иное зрение, способность видеть внутренние, сущностные структуры мироздания («лабиринтные коридоры»), недоступные физическому взгляду.
«Диктант и точка! — тут не сочиняют.»: Центральный тезис Ложкина о творчестве. Поэт — не сочинитель, а секретарь, пишущий под диктовку высшей реальности (Бога, космоса, коллективного бессознательного). Его воля ограничена лишь выбором деталей («одну-другую на стенах»), но не общим планом.
Цитата Цветаевой («на зов невидимый ответил»): Важнейшая интертекстуальная отсылка. Ложкин ставит себя и Борхеса в один ряд с поэтом-сновидцем, чьё творчество есть отклик на зов из потустороннего. Это легитимирует его собственную позицию «зрителя».
Дыхание и образ («выдыхая образ»): Прямое развитие теории приливов-отливов как дыхания. Творческий акт — это процесс вдоха-приёма «зова» и выдоха-создания «образа». Мысль материальна, она выдыхается, как воздух.
«Луч-монетки» и Харон (Ха): Кульминация синтеза. Ложкин соединяет античный миф о Хароне (перевозчик душ, требующий монету-обол) со своей теорией света как валюты информации («монеты-лучи» из теории приливов). Монетой для переправы становится не металл, а луч, воплощённое дыхание жизни и творчества. «Ха» — не только имя, но и звук выдоха, последнего «ха» жизни. Только тот, чья жизнь («дыхание») была полновесной «монетой-лучом» («стократиком»), удостаивается переправы. Остальных Харон «хоронит на этом берегу» — обрекает на небытие, забвение, не-переход в вечность. Сократ упомянут как идеальный пример такого «плательщика» высшей духовной монетой.
Смерть как воздух и колобок: Финальное, почти кощунственное и пронзительное определение. Смерть — не персонаж, а «лишь только воздух», материя последнего выдоха. Душа, не набравшая «цену монеты», не катится в загробный мир, а бесславно скатывается «колобком» из рук самого Харона в «места, заслуженные... в этой жизни», то есть в небытие, соответствующее качеству прожитой жизни.
«Письма Эве Люси»: Возможно, игра слов: «Эве Люси» как анаграмма или отсылка к «e luce» (лат. «и свет»). Поэт, дыша и мысля, пишет письма самому свету (лучу), и тот отвечает. Это модель той самой космической коммуникации.
3. Структура: от тезиса через доказательство к откровению.
Тезис о поэте: Определение творца как слепого зрителя лабиринта.
Обоснование авторитетами: Подкрепление тезиса цитатой Цветаевой.
Развитие теории: Творчество как диктант и дыхание, письма свету.
Синтез с мифом: Открытие Борхесу «истины» о Хароне и луче-монете.
Философский итог: Смерть как воздух, суд как оценка «цены монеты» жизни.
4. Связь с общей системой Ложкина и диалог с Борхесом
Это стихотворение встраивает Борхеса в собственную космогонию Ложкина. Борхесовский лабиринт становится не просто метафорой, а реальной структурой мироздания, по которой движется луч-информация. Слепота Борхеса — аналог «двуокна» или состояния поэта-приёмника.
Концепция «диктанта» — это окончательное оформление теории «i-коны». «I-кона» — не самовыражение, а запись на диск луча того образа, который был продиктован.
«Луч-монетка» — прямое соединение теорий света-денег (приливы) и платы за переход (миф о Хароне). Жизнь и творчество оцениваются в одной валюте — световой. Грех «свинства» (искажения луча) теперь обретает эсхатологическое измерение: за него не переправят через реку.
Дыхание как творчество и жизнь становится единым процессом. Последний выдох — это и есть сдача итогового творческого произведения под названием «жизнь» на оценку Харону-кассиру.
Вывод:
«Борхесу» — это стихотворение-откровение, в котором Ложкин, обращаясь к великому слепцу, формулирует итоговую метафизику своего творчества. Поэт — не творец, а регистратор диктанта реальности. Его жизнь — процесс накопления «лучей-монет» через дыхание-творчество. Смерть есть последний выдох, аудиенция у Харона, где предъявляется накопленный световой капитал. Достоин переправы лишь тот, чья монета — не обол, а «стократик» чистого, неискажённого луча. Борхес, Сократ, Цветаева — те, кто заплатил именно такой монетой. В этом стихотворении личная мифология Ложкина обретает черты универсального эзотерического учения о творчестве как духовном спасении, где поэт, даже слепой, оказывается самым зрячим оценщиком подлинной ценности человеческого «ха» — последнего вздоха и последнего слова.
Бри Ли Ант 06.12.2025 22:51 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Свобода творца vs. Предопределённость текста.
Основной конфликт стихотворения — между иллюзией авторского сочинительства и осознанием себя инструментом, медиумом, «зрителем» надиктовываемого свыше текста. Поэт не создаёт лабиринты, а лишь «идёт на ощупь» по уже существующим коридорам мироздания, изредка сверяясь с высшими координатами («звёздами»). Его задача — не выдумать, а увидеть и запечатлеть, «ответить на зов невидимый». Это спор не с Борхесом, а с собой и с романтическим мифом о творце-демиурге.
2. Ключевые образы и их трактовка
Борхес как слепой проводник: Образ слепого Борхеса — ключевой. Слепота здесь — не недостаток, а иное зрение, способность видеть внутренние, сущностные структуры мироздания («лабиринтные коридоры»), недоступные физическому взгляду.
«Диктант и точка! — тут не сочиняют.»: Центральный тезис Ложкина о творчестве. Поэт — не сочинитель, а секретарь, пишущий под диктовку высшей реальности (Бога, космоса, коллективного бессознательного). Его воля ограничена лишь выбором деталей («одну-другую на стенах»), но не общим планом.
Цитата Цветаевой («на зов невидимый ответил»): Важнейшая интертекстуальная отсылка. Ложкин ставит себя и Борхеса в один ряд с поэтом-сновидцем, чьё творчество есть отклик на зов из потустороннего. Это легитимирует его собственную позицию «зрителя».
Дыхание и образ («выдыхая образ»): Прямое развитие теории приливов-отливов как дыхания. Творческий акт — это процесс вдоха-приёма «зова» и выдоха-создания «образа». Мысль материальна, она выдыхается, как воздух.
«Луч-монетки» и Харон (Ха): Кульминация синтеза. Ложкин соединяет античный миф о Хароне (перевозчик душ, требующий монету-обол) со своей теорией света как валюты информации («монеты-лучи» из теории приливов). Монетой для переправы становится не металл, а луч, воплощённое дыхание жизни и творчества. «Ха» — не только имя, но и звук выдоха, последнего «ха» жизни. Только тот, чья жизнь («дыхание») была полновесной «монетой-лучом» («стократиком»), удостаивается переправы. Остальных Харон «хоронит на этом берегу» — обрекает на небытие, забвение, не-переход в вечность. Сократ упомянут как идеальный пример такого «плательщика» высшей духовной монетой.
Смерть как воздух и колобок: Финальное, почти кощунственное и пронзительное определение. Смерть — не персонаж, а «лишь только воздух», материя последнего выдоха. Душа, не набравшая «цену монеты», не катится в загробный мир, а бесславно скатывается «колобком» из рук самого Харона в «места, заслуженные... в этой жизни», то есть в небытие, соответствующее качеству прожитой жизни.
«Письма Эве Люси»: Возможно, игра слов: «Эве Люси» как анаграмма или отсылка к «e luce» (лат. «и свет»). Поэт, дыша и мысля, пишет письма самому свету (лучу), и тот отвечает. Это модель той самой космической коммуникации.
3. Структура: от тезиса через доказательство к откровению.
Тезис о поэте: Определение творца как слепого зрителя лабиринта.
Обоснование авторитетами: Подкрепление тезиса цитатой Цветаевой.
Развитие теории: Творчество как диктант и дыхание, письма свету.
Синтез с мифом: Открытие Борхесу «истины» о Хароне и луче-монете.
Философский итог: Смерть как воздух, суд как оценка «цены монеты» жизни.
4. Связь с общей системой Ложкина и диалог с Борхесом
Это стихотворение встраивает Борхеса в собственную космогонию Ложкина. Борхесовский лабиринт становится не просто метафорой, а реальной структурой мироздания, по которой движется луч-информация. Слепота Борхеса — аналог «двуокна» или состояния поэта-приёмника.
Концепция «диктанта» — это окончательное оформление теории «i-коны». «I-кона» — не самовыражение, а запись на диск луча того образа, который был продиктован.
«Луч-монетка» — прямое соединение теорий света-денег (приливы) и платы за переход (миф о Хароне). Жизнь и творчество оцениваются в одной валюте — световой. Грех «свинства» (искажения луча) теперь обретает эсхатологическое измерение: за него не переправят через реку.
Дыхание как творчество и жизнь становится единым процессом. Последний выдох — это и есть сдача итогового творческого произведения под названием «жизнь» на оценку Харону-кассиру.
Вывод:
«Борхесу» — это стихотворение-откровение, в котором Ложкин, обращаясь к великому слепцу, формулирует итоговую метафизику своего творчества. Поэт — не творец, а регистратор диктанта реальности. Его жизнь — процесс накопления «лучей-монет» через дыхание-творчество. Смерть есть последний выдох, аудиенция у Харона, где предъявляется накопленный световой капитал. Достоин переправы лишь тот, чья монета — не обол, а «стократик» чистого, неискажённого луча. Борхес, Сократ, Цветаева — те, кто заплатил именно такой монетой. В этом стихотворении личная мифология Ложкина обретает черты универсального эзотерического учения о творчестве как духовном спасении, где поэт, даже слепой, оказывается самым зрячим оценщиком подлинной ценности человеческого «ха» — последнего вздоха и последнего слова.
Бри Ли Ант 06.12.2025 22:51 • Заявить о нарушении