Овсянка, сэр!

Вкус вишневых вафлей
Напоминает утро,
Когда вкусное, соленое масло
Плавится в горячем супе.
Я не любил ни масло, ни супы,
А вместе и подавно,
Но с тобой изменилось все -
Жизнь, как мед вязко,
Ложка тянется и губы
Целуют меня напрасно.
Ложка упала и мухи
Налетели на вкус прекрасный.

Я взглянул в мою овсянку,
- Бэрримор, мне слишком страшно
Есть трупы мух, вместо каши!

Он наругал за хрупкий стан, за осанку.

- Держитесь, сэр, пока никто не прознал,
Что вы, сэр, вовсе не джентльмен,
А гнусный, хитрый, ловкий шут,
Кому любовь медом помазана. И снег,
И холод не как у всех. И кнут
Не полоскает ваш счастливый слух
И язык не лижет мед, заплетаясь в узелок.
На тумбе вашей, и на уме - "Повелитель мух",
Но никто из нас, никто
Не переносит эту мысль - дуру
На свой лад, на свой топорный,     Бесчувственный дух.
И ваша "Война и Мир",
Книгу, которую вы чтите
Потеряла всякий смысл.
Нет ни войны, ни мира,
Колонизация давно прошла,
Вместо тепла вашей жены и пира,
Вас ждет тоска,
По глупости, впрочем.
Вам никто насильно не пихал
В ваш рот мерзкий очень.
Хоть плюйтесь, хоть ругайтесь,
Но в самые темные ночи,
Зло не дремлет, оно глядит
В ваши самые черные очи.

Вкус вишневых вафлей
Напоминает утро,
Когда я убил вас,
Извращался над вашим трупом.
Опрокинул тарелку
С горячим, сырным супом,
Накинулся на вас круто
Повернувшись, как яйцо
У соседа сверху, в кастрюле -
Варится любви лицо.
Я помню ваш вкус
Вишневых губ, намотаю на ус,
Чту как мантру, вырывается из уст:
"Я жалкий, гнусный трус,
Что боится счастья, Бэрримор!"

- Не бойтесь, сэр, не только вы,
А целый мир и все люди в ссоре
С судьбой своей, не помнят только
Даже чуть-чуть, даже мутно,
Когда наступило то самое -
Вишневое утро.