Солнце и плоть. Из Артюра Рембо

I

Исток беспечной нежности и бесконечной жизни,
Горячую любовь с лазури выси солнце брызнет;
В долине свежей зелени сама земля нежна,
Вся чистой, юной кровию исполнена она,
Как дева вожделенная; сама, с большой душою,
Любви полна, как Бог; и с ней, как с женщиной живою
Смеётся солнце, золотистый льёт нектар лучей
Живительный, -- зародыши повсюду зреют в ней.

Всё разливается, цветёт!

Богиня! О Венера!
О том времени жалею,
Где молодой сатир-любовник кудри нимф лелеял,
И боги грызли сладострастно свежую кору;
Зелёным соком долы наливались поутру,
И кровию живою; где сирены белой ноги
В кувшинках нежных целовал, ласкал сатир двурогий,
Её белёсой прядкою, счастливый, он играл;
И Пан, стуча мохнатыми ногами, замирал,
И слушал тихий звук, когда зелёным травостоем
Вселенная дрожала под козлиною пятою;
Он песнь любви небесной слушал, он и сам её играл,
И томную свирель губами мягко целовал.
Ветвей душистых запахи, блаженные, как чары, --
Природа нежная на них поющих птиц качала,
И человека тленного, -- о синий океан,
Весь мир он убаюкал, сам любовью осиян!
Жалею я о времени игривых львов Кибелы,
Богини, в колеснице золотой летящей смело,
Прекрасной королевны, нёсшей блеск святых даров:
Потоки били млечные из двух её сосцов,
Чистейшей жизни вечной; на святых лежал коленях
Как малое дитя, сам человек, благословенно
Потоки те испив, был целомудрен, добр он,
И потому тот человек прекрасен и силён.

Сейчас кричит он, жалкий: "Всё теперь я понимаю!"
Глаза свои закрыв, руками уши зажимает;
И нет богов, уж нет богов! и не играет кровь,
Стал человек как бог -- но веры нет! И где любовь!
К твоим, богов и человеков матери, молельно
Сосцам, Кибела, если б он прильнул благоговейно,
О если бы он вечную Астарту не забыл,
Которая являлась вдруг из голубой воды,
И, лилии нежнее, в ней блестя и розовея,
Пупок её казался, пену белую развея,
Под чары благовоний; глаз не пряча ночь и новь,
Будила соловьёв в лесах, в сердцах людских -- любовь!

II

О Афродита! верую в тебя, блаженна мати!
Владычица морская! мы немы, себя утратив;
Другие гасят идолы -- и свет в глазах, и веру,
Любовь и страсть, -- цветок, о мрамор, о Венера!
Стал безучастным человек, под небом одинок,
И целомудрию он враг, бесстрастен, пуст, жесток,
Позор нечистой наготы одеждой он скрывает;
Божественную плоть его огнь едкий пожирает;
Плюёт в благочестивую свою природу-мать:
Скелетом после смерти хочет он существовать!
А та, чья чистота, божественна, невинна,
Должна бы освящать, одушевив, и глину,
Тюрьму земную в ясный день навеки обращать,
Поверженного воина любовью исцелять, --
Она не знает даже, как быть гордою гетерой!
Над именем святым твоим смеются, о Венера!
Над именем святым твоим хохочет глупый мир...

III

Верните ваше время, фавн, сирена и сатир!
Ведь человек изжил себя; он отыграл все роли,
Под гнётом идолов чужих неизлечимо болен,
Вот он освободится, вот увидит чудеса,
И так как он с небес -- он устремится в небеса!
И вечная, и светлая, вся идеал безвинный,
Живая мысль, забытый бог -- под плоти нежной глиной,
Сиянием огня насквозь ожгла его чело!
Увидев, что на сердце пламя чистое легло,
Свободу призовёт, и кандалы порвёт забвенья,
Уз, клятв, и принесёт ему святое Искупленье!
Тогда явишься ты, блестя улыбкою своей,
Прекрасная, сиявшая из омута морей,
Любовью бесконечной утолив всю жажду мира,
Покорный, затрепещет он, твоя святая лира;
Он хочет поцелуя, его раны исцели:

Любви твоей он хочет, утоли! О утоли!

И голову поднимет человек, как прежде, смелый,
Луч красоты священной поцелует его тело,
И бога в храме плоти он заставит трепетать,
Счастливого, блаженного, что так устал страдать!
Он хочет всё познать! нрав, прежде угнетённый,
О мысль, века несчастною рабою притеснённой
Влачилась, и была вовеки закабалена,
Но нынче взмойте в небо -- Вера вам возвращена.

Рысак белейший, мысль... найди ответ простой мне...
О, почему лазурь небес пронзает пустотою?
...И звёзды золотые, как песок, шуршат кругом?
В той бездне нескончаемой -- что нас возьмёт потом?
Те тысячи миров в ужасной тьме, среди сапфиров,
Ведёт ли добрый Пастырь в тонком сумраке эфира?
Послушны ли они ему который век?..
Но может ли то видеть, веря, смертный человек?
Надежды наши, мысли -- это глупые мечтанья?
Жизнь человека коротка, но в ней полно страданий,
Зачем? Темно ли в глубине, где, весь черней слюды,
Огромный океан таит начала и плоды,
И эмбрионы; где их всех природа-мать мешает,
Средь них мы тоже поплывём, -- и после воскрешает,
Нас возлюбив и розою, пшеницею, ростком?..

Не знаем мы, что оживём, благим и тёплым днём!
Возлюбленные, в омуте живём химер, бесчинства,
Невежи, обезьяны, из чрев рано материнских
Упавшие, несчастные, стремимся к небу мы,
Сомнения терзают нас, неся нам ужас тьмы.
Вот скука умертвляет нас, ещё заворожённых,
И утомление накроет всё своим крылом тяжёлым.

Разверзлись небеса! И тайны нет, и нет потери,
Пред человеком сильным все в эдем открылись двери;
Прекрасная природа обняла его, прияла.
Поёт он песню дивную, и лес, и рек зерцала
Поют, объяты радостью, вернувшейся к ним вновь.
О бог! То Искупление -- это любовь, любовь!

IV
О плоти красота! О ликованье идеала!
О возвращение любви, так нас поившей мало!
Склоняют пред собою и героев и богов
Венера Каллипига, огнь Эрота меж стогов,
Касаясь роз цветущих, роз огромных, белоснежных,
К ногам босым у женщин припадавших неизбежно.
О Ариадна! дева, чья безжалостна юдоль,
Глядишь сквозь слёзы в море ты, унять бессильна боль!
Ты ищешь парус белый: там Тесей плывёт твой милый...
О девушка невинная, чью волю ночь сломила!
Не плачь! Гляди: мчит Дионис, среди пыли густой,
Средь винограда чёрного, в повозке золотой
Что за собою тянут обезумевшие тигры,
В глазах их сладострастный огнь, ночей любовных игры,
Свирепы и сильны, везут свой груз они шутя;
Европу обнажённую качает, как дитя,
Сам Зевс, могучий бык; его за шею оробело
Рукою обняла она, прозрачною и белой,
И он свой обращает взор к ней медленно, и вот
Жар поцелуя нежного покой её возьмёт,
Померкнет свет в очах её, и волнам нет предела
Игриво-золотистым её локонов, как пена;
Меж олеандров, лотосов, всей белизной зовёт
К себе влюблённый Лебедь Леду; медленно плывёт,
Задумчивый, крылом её укроет, вечно белым;
Киприда, выходящая из бездны моря смело,
Прекрасна, как волшебный и таинственный настой,
И не закроет грудь, блистая пеной золотой;
Живот, белей, чем снег, что весь украшен пеной чёрной;
Геракл, увенчан славой, сын и мощь селений горних,
Из львиной шкуры пояс сжав могучею рукой,
Насупившись, исчез, за облаков слепой тоской.

Дриада замерла под летней тусклою луною,
По ней, нагой, всю синь лучей, волну льёт за волною
Светило, на полянах всех, небесно-голубых
Колыша тихо главы трав, молчащих и слепых.
Дриада смотрит в небо, так таинственно печальна,
Селена там шуршит своею белою вуалью,
-- Всегда ей расцелованный, лежит Эндимион, --
Кидается к ногам его, но вечен его сон.
Родник лесной, чистейший ключ, рыдает до восхода,
Но это Нимфа, горе чьё безбрежнее Природы,
Оплакивает юношу -- его забрал поток;
А ветер свежий как вина любовного глоток...
Среди лесов, священных чащ, деревья-истуканы
Во мгле торжественной стоят, как сильные титаны,
Снегирь на мраморные лбы садится в тишине
Богов, что слушают огромный мир... и нас -- ещё сильней.