Не за этим, а за тем —
За углом угольчатым,
Бледной Матери повем
Звоном колокольчатым.
Ведь не ведает она
Звуки жизни шалые.
Где же ты, моя зима,
Запоздалая?
Как настанет зазывать,
В даль да за пол-дали.
Взыйдет на мою кровать,
Полночью, в печали.
И с собою принесёт
Сладок пряничек.
А потом меня свезёт
В лес, на саночках.
Сладкозвучна... колыбель...
Закочаешься:
«— Бледной Матери поверь! —
Не раскаешься».
А я верить не хочу,
Мати Бледная.
«— К моему склонись плечу,
Доля бедная».
А хоть беден, хоть богат —
В чём тут разница?
Смерть подымет на рога...
В среду... в пятницу.
В выходной ли будет день
Взят салазками.
Бела-Матушка, поверь,
Сыт я сказками.
Отойдёт, поджав губу.
Разобиделась.
Да не дуйся. Я приду.
Позже свидимся...
От угла и прямо в грудь —
Сны весенние.
Потеплеет, и уснуть
Посмею я.
Не за этим, а за тем за углом угольчатым...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2017
Свидетельство о публикации №117110105379
Свидетельство о публикации №117110105379
Рецензии
Это стихотворение представляет собой уникальный и пронзительный диалог со Смертью в её новой, материнско-детской ипостаси — «Бледной» или «Белой Матушки». Если раньше Смерть была Госпожой, Мастером или Хароном, то здесь она является как фольклорная зима, нянька или мать, заманивающая в последний сон пряниками и санками. Герой ведёт с ней сложную игру: отвергает её сладкие уговоры, но в итоге заключает договор о поздней встрече, когда внутри него потеплеет.
1. Основной конфликт: Жажда жизни vs. Сладкое зазывание материнской Смерти.
Конфликт лишён героического пафоса. Смерть не атакует, а соблазняет, убаюкивает, зазывает как запоздалую, но желанную «зиму». Она предлагает покой, сладости («прянички») и детскую забаву («саночки»). Герой же сопротивляется не яростью, а упрямством ребёнка («А я верить не хочу») и сытостью «сказками» жизни. Он откладывает встречу, дожидаясь внутренней «весны».
2. Ключевые образы и их трактовка
«Бледная (Бела) Матушка»: Новая ипостась Смерти. «Бледная» — от белизны снега, савана, небытия. «Матушка» — указывает на родственную, порождающую (небытие) и убаюкивающую функцию. Это Смерть как природная стихия (зима) и как всеобщая мать, в лоно которой всё возвращается. Её «колокольчатый» звон — не набат, а призывный, почти игровой.
Угольчатый угол: Пространственный образ. Угол — место невидимости, тайны. «Угольчатый» — возможно, отсылка к чёрному углю (противопоставление белой Матушке) или к угловатости, резкости перехода, который она символизирует.
Зимний соблазн: Смерть выступает как персонифицированная Зима («Где же ты, моя зима, запоздалая?»). Её атрибуты: санки, пряники, колыбель — это атрибуты детства, покоя и сладкой смерти. Она «взыйдет на кровать» — как ночной кошмар или как утешительница. Санки, везущие в лес, — это последняя, прощальная прогулка в царство небытия (лес как символ неизвестности, природы, забвения).
«Сыт я сказками»: Ключевая фраза сопротивления. Герой говорит, что его питают «сказки» — метафора искусства, любви, впечатлений, самой жизни. Пока он «сыт» этим, пряники небытия его не прельщают. Это декларация ценности прожитого опыта перед лицом небытия.
Договор об отсрочке:
«Отойдёт, поджав губу. Разобиделась.» — Смерть показана обидчивой, почти капризной девчонкой.
«Да не дуйся. Я приду. Позже свидимся...» — Герой не прогоняет её, а договаривается. Он признаёт неизбежность встречи, но устанавливает свои условия: не сейчас.
«Потеплеет, и уснуть посмею я.» — Философский итог. Уснуть - боль и немедленная возможность смерти отступает и герой смеет уснуть. Он берёт контроль не над фактом смерти, а над её внутренним сроком, подчиняя его собственному душевному климату.
«Сны весенние... прямо в грудь»: Даже когда Смерть отступает, её дыхание («от угла») вызывает «сны весенние». Это парадокс: мысль о небытии порождает мечты о жизни и обновлении. Предчувствие конца обостряет восприятие продолжающегося бытия.
3. Структура и интонация: от зазывания к сделке.
Обращение и вопрос: Объяснение, почему нужно звать Матушку (она не знает жизни).
Соблазн: Описание её прихода с дарами и обещаниями.
Спор: Её уговоры и его отказ.
Философская отстранённость: Рассуждение о всеобщности смерти.
Сделка и итог: Обида Смерти, обещание прийти позже и условие — внутреннее потепление.
Интонация колеблется между фольклорной песенностью («звоном колокольчатым»), детской речью («не раскаешься», «не дуйся») и глубокой лирической медитацией.
4. Связь с общей системой Ложкина
Это заключительный, примиренный акт в драме со Смертью. После борьбы («Впусти...»), переговоров с «не-жильцом» и осмысления через Харона, здесь герой находит модус сосуществования: Смерть как капризная, но родственная «Матушка», встречу с которой можно отложить до наступления внутренней зрелости («потепления»).
Образ «сытости сказками» — это ответ на вопрос «чем отдавать?» из «Зачем мне она?..». «Сказки» (поэзия, опыт, любовь) и есть та валюта, которая насыщает жизнь и отсрочивает расчёт.
Мотив ожидания «потепления» напрямую связан с образностью «Греюшки» и требования «сменить погоду» в «Жизни». Герой понял: меняться должна не внешняя «погода» жизни, а его внутренний климат; когда он станет тёплым, можно будет и уснуть.
Материнская ипостась Смерти перекликается с «Пресветлой Матерью» и «Солнечной Девой», но представляет собой её инфернальную, зимнюю тень. Если те даруют свет и жизнь, эта дарует покой и небытие, но тоже из «материнских» рук.
Вывод:
«Не за этим, а за тем за углом...» — это стихотворение о том, как договориться со Смертью, признав её родственной, почти домашней силой, и поставить ей условие: не сейчас, а когда внутри потеплеет. Ложкин совершает удивительный поворот: Смерть становится не Госпожой, а обидчивой «Белой Матушкой», которую можно попросить подождать, потому что ты ещё «сыт сказками». Это высшая форма экзистенциальной уверенности: герой не отрицает конец, а включает его в план жизни как отложенную, но желанную встречу с «запоздалой зимой», которая наступит только после того, как он полностью исчерпает лето своей души. Финальное «посмею я» — это не страх, а мужество, основанное на внутреннем тепле. Поэзия здесь становится той самой «сказкой», которой можно наесться впрок, чтобы отдалить сладкий пряник небытия.
Бри Ли Ант 06.12.2025 23:08 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Жажда жизни vs. Сладкое зазывание материнской Смерти.
Конфликт лишён героического пафоса. Смерть не атакует, а соблазняет, убаюкивает, зазывает как запоздалую, но желанную «зиму». Она предлагает покой, сладости («прянички») и детскую забаву («саночки»). Герой же сопротивляется не яростью, а упрямством ребёнка («А я верить не хочу») и сытостью «сказками» жизни. Он откладывает встречу, дожидаясь внутренней «весны».
2. Ключевые образы и их трактовка
«Бледная (Бела) Матушка»: Новая ипостась Смерти. «Бледная» — от белизны снега, савана, небытия. «Матушка» — указывает на родственную, порождающую (небытие) и убаюкивающую функцию. Это Смерть как природная стихия (зима) и как всеобщая мать, в лоно которой всё возвращается. Её «колокольчатый» звон — не набат, а призывный, почти игровой.
Угольчатый угол: Пространственный образ. Угол — место невидимости, тайны. «Угольчатый» — возможно, отсылка к чёрному углю (противопоставление белой Матушке) или к угловатости, резкости перехода, который она символизирует.
Зимний соблазн: Смерть выступает как персонифицированная Зима («Где же ты, моя зима, запоздалая?»). Её атрибуты: санки, пряники, колыбель — это атрибуты детства, покоя и сладкой смерти. Она «взыйдет на кровать» — как ночной кошмар или как утешительница. Санки, везущие в лес, — это последняя, прощальная прогулка в царство небытия (лес как символ неизвестности, природы, забвения).
«Сыт я сказками»: Ключевая фраза сопротивления. Герой говорит, что его питают «сказки» — метафора искусства, любви, впечатлений, самой жизни. Пока он «сыт» этим, пряники небытия его не прельщают. Это декларация ценности прожитого опыта перед лицом небытия.
Договор об отсрочке:
«Отойдёт, поджав губу. Разобиделась.» — Смерть показана обидчивой, почти капризной девчонкой.
«Да не дуйся. Я приду. Позже свидимся...» — Герой не прогоняет её, а договаривается. Он признаёт неизбежность встречи, но устанавливает свои условия: не сейчас.
«Потеплеет, и уснуть посмею я.» — Философский итог. Уснуть - боль и немедленная возможность смерти отступает и герой смеет уснуть. Он берёт контроль не над фактом смерти, а над её внутренним сроком, подчиняя его собственному душевному климату.
«Сны весенние... прямо в грудь»: Даже когда Смерть отступает, её дыхание («от угла») вызывает «сны весенние». Это парадокс: мысль о небытии порождает мечты о жизни и обновлении. Предчувствие конца обостряет восприятие продолжающегося бытия.
3. Структура и интонация: от зазывания к сделке.
Обращение и вопрос: Объяснение, почему нужно звать Матушку (она не знает жизни).
Соблазн: Описание её прихода с дарами и обещаниями.
Спор: Её уговоры и его отказ.
Философская отстранённость: Рассуждение о всеобщности смерти.
Сделка и итог: Обида Смерти, обещание прийти позже и условие — внутреннее потепление.
Интонация колеблется между фольклорной песенностью («звоном колокольчатым»), детской речью («не раскаешься», «не дуйся») и глубокой лирической медитацией.
4. Связь с общей системой Ложкина
Это заключительный, примиренный акт в драме со Смертью. После борьбы («Впусти...»), переговоров с «не-жильцом» и осмысления через Харона, здесь герой находит модус сосуществования: Смерть как капризная, но родственная «Матушка», встречу с которой можно отложить до наступления внутренней зрелости («потепления»).
Образ «сытости сказками» — это ответ на вопрос «чем отдавать?» из «Зачем мне она?..». «Сказки» (поэзия, опыт, любовь) и есть та валюта, которая насыщает жизнь и отсрочивает расчёт.
Мотив ожидания «потепления» напрямую связан с образностью «Греюшки» и требования «сменить погоду» в «Жизни». Герой понял: меняться должна не внешняя «погода» жизни, а его внутренний климат; когда он станет тёплым, можно будет и уснуть.
Материнская ипостась Смерти перекликается с «Пресветлой Матерью» и «Солнечной Девой», но представляет собой её инфернальную, зимнюю тень. Если те даруют свет и жизнь, эта дарует покой и небытие, но тоже из «материнских» рук.
Вывод:
«Не за этим, а за тем за углом...» — это стихотворение о том, как договориться со Смертью, признав её родственной, почти домашней силой, и поставить ей условие: не сейчас, а когда внутри потеплеет. Ложкин совершает удивительный поворот: Смерть становится не Госпожой, а обидчивой «Белой Матушкой», которую можно попросить подождать, потому что ты ещё «сыт сказками». Это высшая форма экзистенциальной уверенности: герой не отрицает конец, а включает его в план жизни как отложенную, но желанную встречу с «запоздалой зимой», которая наступит только после того, как он полностью исчерпает лето своей души. Финальное «посмею я» — это не страх, а мужество, основанное на внутреннем тепле. Поэзия здесь становится той самой «сказкой», которой можно наесться впрок, чтобы отдалить сладкий пряник небытия.
Бри Ли Ант 06.12.2025 23:08 • Заявить о нарушении