На земле обетованной

                НА  ЗЕМЛЕ  ОБЕТОВАННОЙ
          (Это четвертая тема в стихотворном цикле «Возврат к прошлому»)

    Все больше и больше стал я убеждаться в том, что начатая в стране Михаилом Горбачевым перестройка выдохлась.  А когда молодчики из антисемитской организации «Память» нагло подняли головы, во мне впервые возникла мысль: уехать в Израиль. Дело дошло до того, что соседка по лестничной площадке – молодая и очень приятная русская женщина без обиняков заявила мне:
    - Виктор, когда начнется погром, приходите к нам. Мы – русские, и вас тут искать не будут. После этого я уже не колебался …   
    Поначалу жизнь на Земле Обетованной оказалась очень нелегкой. В отчаянье я выплеснул такие строки:

Страстному призыву сердца внемля,
Я  решил: да будет алия!*
И шептал, вступив на эту землю:
«Здравствуй! Здравствуй, Родина моя!»
--------
*алия - репатриация евреев в Израиль (иврит)

Все во мне бурлило, ликовало,
Я впервые горд, что я – еврей!
Это счастье – жизнь начать сначала
На священной Родине моей!

Незаметно жизнь в заботы ввергла:
Нет работы, нет своего жилья –
Неужели ты меня отвергла,
Родина священная моя?

Я же к вам с надеждою стремился,
Предков исторических края!
Чем же пред тобой я провинился,
Родина священная моя?

В сердце мысль горькая закралась,
И живу, ее в душе тая,
Ничего, немного мне осталось,
Родина священная моя.

А засыплют саван мой землёю -
Пусть напишут, как хотел бы я:
«Наконец сроднился я с тобою,
Родина священная моя …»

    Увы, дальнейшая жизнь рисовалась мне в мрачных тонах. И следующее стихотворение написано в том же минорном духе:

Моя жизнь – каверзная драма,
Я – ее безумный драматург.
Добрая, заботливая мама,
Как же я с тобой расстался вдруг?

Как оставил я места родные,
Где была работа и жильё?
А теперь … Теперь кто мы такие?
Сердце разрывается моё.

Беженцы без родины и крова,
Без работы, мамы и друзей.
Думал ли, что жизнь так сурова
На «священной родине моей»?

    Если приведенные стихи насквозь пронизаны безысходностью, то в следющем уже появились игривые нотки.

ЧТО ДЛЕЛАТЬ БЕДНОМУ ЕВРЕЮ?

О, люди, мы неисправимы!
Мы вечно ищем рай земной,
Хоть твердо знаем: под луной
Пути давно исповедимы.

Но верим мы в расхожий миф,
Что за кордоном – все о’кей,
И одурманенный еврей
Летит с надеждой в Тель-Авив.

Но быстро все иссякли льготы –
И нет жилья и нет работы,
И шепчет бедолага тихо:
«Тут я познал – почем фунт лиха».

И наш бедняга был бы рад –
Скорее дёру дать назад,
Но там не лучше ни на йоту –
Где же найти жильё, работу?
И я никак не разумею:
Что ж делать бедному еврею?

    Перед отъездом мы с мамой договорились: как только она захочет переехать жить в Израиль, я приеду за ней, и это нелегкое путешествие она совершит с моей помощью.
    Наша жизнь постепенно налаживалась. Я работал в русскоязычной газете «Новости недели», а вечерами подрабатывал  смотрителем в тель-авивском музее. Конечно, уставал ужасно. Как-то в одной из галерей музея, чтобы не задремать, я вынул из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги. Так появилось новое стихотворение:

Вечер … Снова я в музее …
Безнадежно утомлён …
И в притихшей галерее,
Как обычно, клонит в сон.

И в дремоте одинокой
Вдруг забрезжил дивный свет:
Город юности далёкой
Всплыл в туманной дымке лет.

И в мечте желанной, дерзкой
Узнаю вдруг Эрмитаж,
А за ним красавец Невский,
Переполненный Пассаж.

Вот и улица родная.
Мамочка, мои друзья,
И ком к горлу подступает –
Ведь давно не с ними я.

Но неясная тревога
Шепчет мне: возврата нет –
Там ведь жизнь так убога …
И померк тот дивный свет.

И открыв глаза устало,
Горькой думою томим,
Я услышал вдруг из зала:
«Слиха, эйфо шерутим?»*
------------
*Простите, где туалет? (иврит)

    Не знаю почему, но меня часто угнетают  грустные мысли о нравственном и культурном разложении многих людей. Что явилось причиной этого? Большевистский переворот в России? Две кровавые мировые войны? Разгул терроризма?

О, век двадцатый, не пойму –
Что вдруг с тобой случилось?
Скажи, ответь мне – почему
Всё круто изменилось?

Исчезли смокинги, кареты,
Маханье вееров, лорнеты,
Учтивость, светский этикет,
Да и само понятье «свет».

И, к сожалению, в народе
Давным-давно уже не в моде
Канова, Тициан, Обер,
Вивальди, Моцарт и Флобер.

Кто вместо этого навлёк
На мир безнравственности рок?
И вместо скрипки Страдивари
Вокруг бренчанье на гитаре,
А вместо фраков – джинсов рвань,
Наркотики, насилье, брань …

А дальше? Что же дальше будет?
Задумайтесь! Еще не поздно, люди!

    Удивительно, но в Израиле в те годы весной не поздравляли прекрасную половину человечества с Женским Днем … И чтобы на Земле Обетованной женщина стала Женщиной я вложил свою скромную лепту.

МУЖЧИНЫ МЫ ИЛЬ НЕ МУЖЧИНЫ?

Друзья, расправьте ваши спины,
Взбодритесь, задерите нос!
Мужчины мы иль не мужчины?
Сегодня так стоит вопрос.

Пускай нам не достичь вершины
Де Артаньяна, Бержерака –
Без шпаги, без камзола, фрака
Докажем всем, что мы – мужчины!

Давайте же без промедленья
Стряхнем рутины тяжкий груз –
Познаем радость вдохновенья
И отдадимся власти муз!

Пылая творческим огнём,
Поздравим женщин – жизни цвет! –
С их радостным весенним Днём,
Ведь ничего прекрасней нет!

    Думал ли я тогда, что дни моей работы в газете сочтены? Наш шеф Эфраим Ганор договорился с шахматным мастером Эли Швидлером о том, что тот будет бесплатно давать шахматные уроки сыну нашего шефа, а в благодарность Швидлер станет  … вместо меня редактором спортивного отдела газеты. А чтобы я не заподозрил подвоха, шеф объяснил мне, что Швидлер будет работать в другой газете этого концерна. Швидлер расспрашивал меня о нюансах моей работы, а для моего окончательного успокоения он воскликнул с пафосом: «Это надо быть подлецом, чтобы занять ваше место!». И я, по своей наивности, поверил ему … В этой отвратительной сделке сын Эфраима получил бесплатные уроки шахмат, Швидлер  - должность редактора  спортивного отдела нашей газеты, а я … стал безработным. В качестве мести я … написал басню:

СВИНЬЯ - ВСЕГДА СВИНЬЯ!
Свинья под деревом с плодами,
Нажравшись, развалившись в яме,
И с хрюканьем довольным, сытым
Безжалостно своим копытом
Копала землю под корнями.

Так, нажираясь до отвала,
День ото дня она копала.
И что же? Дерево упало …
Мораль усвоил поздно я:
«Свинья – она и есть свинья …»

    Спортивной журналистике я отдал 34 года. Это – и работа на футбольном турнире Олимпийских игр 1980 года, на крупнейших соревнованиях по многим видам спорта, и история борьбы  за мировую шахматную корону и интервью со знаменитыми Футболистами, хоккеистами, шахматистами, тренерами и многое другое. И все же главной темой для меня на протяжении десятилетий оставались шахматы.       Проведенные мною интервью  с Президентом международной шахматной федерации Максом Эйве, с выдающимися гроссмейстерами Михаилом Ботвинником, Михаилом Талем, Борисом Спасским, Марком Таймановым, Виктором Корчным, и многими другими позволили мне постичь не только их характеры, но и внутреннюю логику, напрежение борьбы.
    Ботвинник и Петросян ради достижения своих целей не раз шли на сделку с совестью, но подлинный расцвет «закулисного смрада» явил собой обласканный советской властью и имевший тотальную поддержку органов КГБ «уральский самородок» Анатолий Карпов.

О ВРЕМЕНА, О НРАВЫ!

О, шахматы, игра богов!
Мир удивительных свершений,
Борьба блистательных умов,
Характеров, мировоззрений.

И в мире этом с давних пор
Царили Греко, Филидор,
Чуть позже задавали тон
Пол Морфи, Говард Стаунтон.

А Стейниц? Исполин, гигант,
Создатель нового ученья
В свои великие творенья
Вложил недюжинный талант.

И словно легендарный Данко,
Ярчайший источали свет
Алехин, Ласкер, Капабланка –
Блестящих гениев букет!

У них, у первых чемпионов –
А их легко по пальцам счесть –
Помимо шахматных канонов
Всегда была святыней Честь!

Сегодня заповеди эти
Почти что сказочная быль –
Давно на шахматной планете
Советский утвердился стиль.

Ботвинник, позже Петросян –
Пускай земля им будет пухом! –
Но каждый, право, не по слухам
Прославился как интриган.

Играли и писали книги,
К тому ж весь шахматный свой век
Плели коварные интриги
Против гроссмейстеров-коллег.

Ботвинник – тот по-королевски
Плел свою сеть – все гладь и тишь,
А жертвы – Керес, Бондаревский,
Лилиенталь и Левенфиш.

Стиль этот оказался ходок –
Минуло тридцать-сорок лет,
И вот «уральский самородок»
Явил собой его расцвет.

Раскрылся он довольно рано –
Невинный юноша на вид,
«Созрел» же в Багио, Мерано
Сей шахматный иезуит.

Рождались каверзные планы
В столице родины Москве,
Их претворяли интриганы –
Батуринский и Севастьянов
С великим Кампо* во главе.

Подлоги, подкупы, угрозы
Всё в ход пускали виртуозы …
Под этой каменной стеной,
Увы, не устоял Корчной.

Боец испытанный и грозный,
Бескомпромиссный, полный сил –
И если бы не эти козни,
Наверняка б он победил.

----------
*Кампоманес – президент Международной шахматной федерации (ФИДЕ)

Но в КГБ давно решили,
Чуть позже это Таль признал,
Что, если б Карпов проиграл,
Корчного просто бы … убили (!?)

Убили бы без лишних фраз –
Им это – плюнуть пару раз!
Корчному уцелеть помог
На этот раз сам Господь Бог.

С такой моральной страшной раной
Мог ли играть он в Багио, Мерано?
В обоих поединках эти мрази
Особо не жалели грязи.

В отчаянье и жутком стрессе
Корчной сообщил свободной прессе:
«Я эти матчи не забуду –
Впредь с Карповым играть не буду!»
Так мракобесы и невежды
Развеяли его надежды.

Ну а затем довольно скоро –
Прошел всего лишь только год –
Настал Каспарова черёд
Схватиться с этой черной сворой.

Мир шахмат вновь повергнут в ад –
Интриг и козней водопад …
Как интриганы ни старались,
Они на сей раз просчитались.

Каспаров быстро осознал:
Грядет в Союзе перестройка.
Сражаясь мужественно, стойко,
Он Карпова переиграл.

А что же Карпов? Он для вида
Рядился даже в «демократы»…
Ужель простила все Фемида?
Жаль, он, избежав расплаты,
Купался даже в лучах славы …
О, времена! О, нравы!

    Многие из нас, сталкиваясь с непорядочностью, обманом, очень страдали от этого. Таким людям, как тот же Швидлер, неведомы высокие человеческие качества, как достоинство, честь. Об этом еще одно мое стихотворение.

Это маленькое слово
Очень часто не в честИ –
То ль из-за проблем суровых,
Что порой не разгрести.

А ведь помнит мир подлунный
Слово это до сих пор:
С ним взошел Джордано Бруно
На пылающий костёр.

Пушкин дрался на дуэли,
И Суворов рвался в бой,
С ним стремились к высшей цели
Короленко и Толстой.

В миг расстрела это слово
Оборвалось на устах
Николая Гумилёва –
С ним преодолел он страх.

С этим словом жил, трудился
Величайший гражданин –
В ссылке горьковской томился …
Впрочем, разве он один?

Все это, конечно же, не ново,
Счастье, что такие люди есть,
Ну, а маленькое слово
Всем известно – это ЧЕСТЬ!

    Вернусь к стихотворению «Вечер… Снова я в музее», но не для его обсуждения … Речь пойдет совсем о другом – о заработной плате.
Но сначала – небольшое отступление, относящееся к 1994 году. Как-то мне позвонила двоюродная сестра Дифа, которая живет в Израиле … 58(!) лет.   Пенсионерка, интеллигентная женщина, человек высокой культуры она много лет работала преподавателем, общалась с писателями, актерами, музыкантами, с особым рвением помогала евреям-репатриантам, приехавшим жить в Израиль. Помогла она и нашей семье. К тому же  сама очень любила поездки в Англию, Францию, Италию и другие европейские страны. Исключение – Германия, которой Дифа не могла простить преступления гитлеровского режима и особенно уничтожение шести миллионов евреев.
    Зная, что мы, живя в СССР, а теперь в Израиле, не могли себе позволить поехать, хотя бы на неделю, за границу, а для многих израильтян – это обычное явление, позвонила мне, чтобы сообщить, что в одном из турбюро продают «горящие» и дешевые  поездки в Лондон. Поездка на девять дней стоила 600 долларов на одного человека. В эту сумму входят полет туда и обратно, гостиница и очень скромный «континентальный» завтрак.
    Очень сильно «поднатужившись», мы с женой не смогли себе отказать в таком удовольствии. Для полной ясности замечу, что 600 долларов по курсу того времени составляли 1500 шекелей. А мы с женой – я работал охранником в школе, а Рита – смотрителем в музее – на двоих зарабатывали чуть меньше 4000 шекелей. Словом, поездка в Лондон почти что «съела» наш суммарный месячный заработок. Но поездка эта произвела на нас неизгладимое впечатление!
    Эти нудные, подробные воспоминания красноречиво показывают, что уровень нашей жизни в то время находился где-то у черты бедности. Мне могут возразить: бедные не ездят в Лондон. Наверно, это так. Но и просидеть всю жизнь в будке охранника, у меня ассоциировалась, чуть ли с будкой … собаки. Оставалось только лаять ...
    Вот таким долгим путем я подошел к будке охранника.

Сыграла жизнь злую шутку –
Писатель, журналист, поэт,
Уже на склоне зрелых лет,
Я сел в … сторожевую будку.

Да, возраст мой, увы, не шутка,
Тут никаких сомнений нет.
Вся шутка в том, что эта будка,
Быть может, меньшая из бед.

Работа – что сказать? – не ах!
Зато нашел уединенье,
Где все невзгоды и сомненья
Выплескиваю я в стихах.

Так много хочется сказать –
Ведь жизнь, черт возьми, сурова:
И не с кем обменяться словом,
И руку некому подать.

И пусть убога будка эта,
Нет в ней уюта и тепла,
Зато однажды, как луч света,
В нее принцесса вдруг вошла.

И средь людского равнодушья,
Неуважения, бездушья
Ее приход, как солнца луч,
Блеснувшего вдруг из-за туч. 

И заходя порою в будку,
Улыбкой дивной одарит,
Поможет одолеть иврит
И упорхнет через минутку.

Быть может, это мне приснилось?
Быть может, дивный сон пройдёт?
Ведь как во сне она явилась
И как во сне она уйдёт …

    Небольшая площадка перед моей будкой вдруг стала местом паломничества … воробьев. Ларчик открывался просто: именно на этом месте охранники иногда вытряхивали хлебные крошки из своих сумок. И однажды я стал свидетелем необычной сцены, которую попытался описать.

День за днем в постылой будке …
Что ж, такой уж жребий мой.
Впрочем, жизнь мне порой
Дарила светлые минутки.

Так, буквально в двух шагах
Мне представилась картина:
Прямо на моих глазах
Воробьиха важно, чинно
С чувством, толком, не спеша
Вскармливала малыша.

Тот, потешный, весь вертелся –
То ли с мамою играл,
То ли он уже наелся
И от трапезы устал.

Но в конце покорно
Желтый клювик свой раскрыл,
Корм от мамы получил
И нахохлился притворно.

Вдруг откуда ни возьмись
Налетели воробьи,
И за трапезу взялись
Гости частые мои.

Тут же мама-воробьиха –
Вся тщедушная на вид –
Их "отделала" так лихо,
Что отбила аппетит.

Как она все успевала
Эта кроха – воробей?
Всех не прошеных гостей
То и дело отгоняла,
Свое чадо угощала,
Вдоволь и сама клевала …

В сценках незамысловатых,
Неприметных нам порой
Вдруг открылся предо мной
Этот дивный мир пернатых …

    В очередной  весенний  праздник  женщин 8-е марта я не только воздал по заслугам прекрасной половине человечества, но и слегка «пожурил» мужчин.

Странный мы народ – мужчины:
Дома все у нас болит,
Да и вид – брюшко, седины
За себя сам говорит.

Скорбно валидол хватаем,
Колдекс или аспирин,
Часто тяжело вздыхаем –
Уж куда нам в магазин …

Жены наши сердобольны,
Им работа – не обуза,
Мы ж в покое, мы довольны
И поглаживаем пузо.

Как-то вдруг зашла соседка,
Статная и молодая –
Тут же прячем мы таблетки,
Лучший свой костюм хватаем.

И выходим – элегантны,
Моложавы и галантны,
Преисполнены желанья
Приковать к себе вниманье.

Посидев, ушла соседка,
Мы с кряхтеньем на диван,
Принимаем вновь таблетки,
Снова в голове туман.

Ах, мужчины! Ах, мужчины!
Не хандрите без причины,
Не блаженствуйте в истоме –
Будьте же опорой в доме!

Наше счастье – жены, дети,
И никто не обделён –
Ведь прекрасней нет на свете
Наших добрых, милых жён!

    Место моей работы охранником я шутливо назвал «болдинской» будкой. Ассоциация с пушкинским Болдино – только по количеству написанных мною стихов и поэм, а вот о поэтической вершине гениального поэта я мог лишь мечтать. Недаром же по этому поводу я писал: «творил он поэтической душой, а я – бог весть что вытворяю». Как-то под впечатлением увиденного по телевизору осеннего пейзажа родного Санкт-Петербурга я излил свою грусть.

Мрачно нависли свинцовые тучи,
Дождь выбивает унылую дробь,
И навевают щемящую скорбь
Листьев опавшие  кучи.

О, как печальна агония эта!
Рвет на куски она сердце поэта …
Листья, ужель вы забыли денёчки,
Как распускались набухшие почки?

Как солнце грело, как влага питала,
Как ранним утром роса вас ласкала,
Как каждый день наслаждением было
Вновь наливаться волшебною силой.

Дивные дни … Жаль, они пролетели …
Ветер и дождь поглотили их –
Листья поблекли и пожелтели,
Медленно жизнь угасала в них.
И, расставаясь с родною берёзой,
Тихо роняли прощальные слёзы …

Но ведь не вечны дожди и морозы,
Вновь пробудятся от спячки берёзы,
Соком нальются зеленые почки,
Чтобы родить молодые листочки …

В жизни людской тот же самый уклад:
Яркий расцвет и печальный закат …