сопрано Анна Половинкина

из книги посвящения сопрано Анне Половинкиной  БЕРЁЗКА НА ХРАМЕ



                Глубинка России

Здесь пахнет черёмухой и крушиной,
Здесь листья крапивы – с ладонь,
И лишь иногда намекнёт о машинах
Из-под керосина бидон.

Здесь можно всю жизнь проходить в телогрейке
И чистить раз в год сапоги.
Здесь можно в карманах мусолить копейки
И быть не беднее других.

Здесь запросто можно не думать о многом
И, отпуск  у памяти взяв,
О многом забыть… Но вот только про Бога
Не помнить здесь просто нельзя.

Здесь всякая подлость – как дёготь на белом.
Здесь даже грешится не так.
Здесь чувствуешь грех каждой клеточкой тела,
Как будто бы кожа снята.

Дорогою сердца, дорогою древней
Когда я к тебе доберусь,
Глубинка России, глухая деревня –
Святая исконная Русь?






   В заброшенной деревне

Идут дожди. Холодные туманы
Вминают в грязь пожухлую траву.
А дни пусты, как рваные карманы,
И безконечны, как поток во рву.

Заброшенная мёртвая деревня…
У покосившейся заброшенной избы
Стоят больные, старые деревья…
Но как легко и радостно здесь быть.

Я не спеша зажгу свечёй лампаду
(Здесь некуда и незачем спешить),
Я не спеша за стол скрипучий сяду
И погружусь в безвременье души.

И долго-долго буду там бродить я,
Никем не понукаемый из вне –
Искать святую древнюю обитель,
Что глубоко сокрыта там, во мне.

И вдруг найду. И постучусь в ворота.
Откроют мне суровые мужи –
Неведомые праведники рода.
И я пойду у них учиться жить.

Наверно, здесь, в заброшенной деревне,
В пропахшей плесенью и древностью избе
Я становлюсь и чище, и смиренней –
И от того слышнее сам себе.


      Сельское пророчество

Дни идут за днями. Тишина вокруг
До того глубинна, что звенит в ушах.
Только перекличка сельских говорух
Льётся переливом, как вода в ушат.

Хорошо на зорьке выйти на крыльцо,
Распрямить до хруста заспанную плоть,
И студёный воздух плескануть в лицо,
Что бы всю сонливость разом расколоть.

А потом, по мокрым травам пробежав,
Ухнуться с разбегу на озёрный свод,
И с непостижимой грацией  ужа
Долго плыть под сводом животворных вод…

Русская деревня, русское село –
Это чудо Божье на Святой Земле:
Здесь и темной ночью на душе светло,
Здесь и от печали сердцу не сомлеть.

Ничего, что нынче в сёлах – нищета:
Нищета от Бога – это не порок.
Будут наши сёла – прочим не чета!
Я провижу это, хоть и не пророк.





       Победный клич
Петухи орут по селу –
Перекличку устроили с ночи.
Видно – вдруг! – захотелось им очень
Разбудить человеческий слух.

А, иначе, зачем же орать
До того безпардонно и глупо,
Что вороны, и те впали в ступор,
Будто вновь наступила жара?

Но ведь осень! – и хуже трухи
Дождь шуршит над порожним амбаром…
Нет, наверное, всё же не даром
Надрываются так петухи.

Все привыкли, что гибнет село,
Что к истокам нельзя возвратиться,
Потому и кричат эти птицы –
Но кричат не со злом, а назло.

Их победный, воинственный клич
Разбивает собой безнадёгу,
Как в духи опрокинутый дёготь,
Как на лужу упавший кирпич.

И тогда, сквозь осеннюю грусть,
Петушиному пенью внимая,
Вдруг я понял: безсмертна Святая –
В деревнях сохранённая – Русь!


                Символ

У туч осенних на примете,
Дрожа в предчувствии мороза,
На грани вечности и смерти
Стояла голая берёза.

Рука жестокой непогоды
Её до сути обнажила:
Открыла чёрные разводы
Под сетью скрученных прожилок.

Она (красивая недавно,
А нынче как рахит на пляже)
Во всём проигрывала явно
Не только елям – соснам даже.

Но и в цепях вороньих чёток,
Ведя с осенней стужей войны,
Она была особой в чём-то
Перед лицом деревьев хвойных.

Они останутся такими ж,
Какими были прошлым летом,
Но, сохраняя прежний имидж,
Они состарятся при этом.

Она же вновь порой весенней
Воскреснет, став ещё красивей,
И в этом вечном Воскресенье
Пребудет символом России.


                Живое тело

Склонилась над спящей деревней луна –
Глядится в снега молодые,
Воздавшие бедной деревне сполна
За все её избы худые.

Да, город деревню почти доломал,
Пустил на дрова и распилы, –
Но так не ложатся снега на дома,
С нерусским названием «виллы».

На избах лежат они кровлей родной,
Всех сущих под кровлею зная…
У бедной деревни осталось одно –
Её красота неземная.

Но это «одно» невозможно купить,
Ни силой отнять, ни обманом;
Не выиграть в покер и не накопить,
И не разложить по карманам.

А ведь красота – это та благодать,
Что тихо от Бога исходит,
И то, что уже не найти в городах,
Хоть все их объездишь на «хонде».

А там, где дома благодать не кропит,
Неслышимо смерть уже воет…
Так спи же, деревня, и силы копи,
Ведь ты – ещё тело живое.
              Исполнение мечты
               
                Я долго брёл сквозь боль житейских терний,
И мне казалось: Русь наполнить некем,
Но люди, что открылись мне в деревне,
Исполнили мечту о человеке.

Я их увидел и вздохнул свободней,
Мол, всё же есть ещё в России люди,
Способные по милости Господней
Тепло хранить под чёрным снегом буден.

Их души – как столешница резная,
Что скрыта под скатёркою суконной:
О Боге ничего почти не зная,
Живут они по Божьему закону.

Но это «ничего почти» такое,
Что многим богословам и не снится –
Они давно исполнены покоя,
И кормятся из Божией десницы.

О них уже давно забыли власти,
Но ими не забыта правда, то есть,
Что, если хлеба кто-то и не даст им,
То хлеб не покупается за совесть.

Они болтать о чувствах не умеют,
Им легче чувства выразить делами,
И потому уста мои немеют,
Когда я вижу их духовный пламень.

         Я сам воцерковлённый, но, в итоге,
Душой  вглядевшись в их глаза и лица,
Открыл, что больше ведают о Боге
Они – в деревне, а  не я – в столице.





























       Снизу вверх
Эх,  взлететь бы вверх да вниз бы
На Россию поглядеть…
Вот, зажглись уже по избам
Огонёчки кое-где.

Запираются ворота –
Слышен ржавый стон петель.
Чей-то голос, тих и кроток,
Напевает в темноте.

К полусгнившему сараю
На охоту вышел кот.
Вдалеке собаки лают…
Значит, жизнь ещё идёт!

Да, жива ещё Россия –
Деревенская страна,
Хоть её и обтрусила
Заграничная шпана.

Но достаточно осталось
На ветвях её плодов,
Не смотря на всю усталость
От немыслимых трудов.

Сколько нужно сил потратить,
Чтоб сейчас в России жить!
Боже! дьявольские рати
Нас сумели обложить.

Как же, Господи, их много!
Ничего, душа, не трусь! –
Снизу вверх глядит на Бога
Воскресающая Русь.































     Единство души
До чего же в селе хорошо
На закате осеннего солнца –
Дух от плоти почти отрешён
И в небесные выси несётся.

Ничего не мешает ему –
Всё на пользу духовной путине,
Словно ветер, что дует в корму
Уплывающей в даль бригантине.

В предвечерней холодной тиши,
Упокоенной воздухом влажным,
Для летящей над миром души
Всё становится нужным и важным.

Запоёт ли случайно петух –
Станет частью души его пенье;
Огонёчек ли где-то потух –
Тут же душу охватит томленье;

Зверь ли бешеный брызжет слюной –
Вызывает печаль его злоба;
Человек ли застонет больной –
А как будто болеем мы оба.

Словом, всё, что живёт на земле,
Мне от Бога в наследство досталось…
До чего же огромно в селе
Ощущается каждая малость!

       Звук жизни
Где-то стучит молоток –
Кто-то чего-то строит:
То ли курям закуток,
То ль сараюшку кроет.

Радует этот звук,
Прямо, как песнь литая.
Значит, мужицких рук
В нашем селе хватает.

Шибче стучи, мужик,
Чтобы земля дрожала!
Плюй на ушаты лжи
И пропаганды жала.

Пусть говорят враги,
Будто ленив и пьян ты –
Бог тебе помоги
Выразить все таланты.

Ты же мужик Руси,
Ты не любим другими.
Предков своих спроси,
Что значит это имя?

Предки твои – кряжи,
Вынесли всю Державу.
Но, ведь, и ты – мужик,
А не огвоздок ржавый.

Так, что стучи звончей!
Стук твой – как весть благая:
Слышит в нём звон мечей
Тот, кто на Русь посягает.



























      
         Идёт мужик
Любуюсь русским мужиком –
Какая сила в нём тугая!
И даже крупным наждаком
Её никто не обстрогает.

Его зажали с трёх сторон,
Оставив кладбище с четвёртой.
Ему пророчат смерть, а он
Идёт вперёд походкой твёрдой.

Кому-то хочется его
Навек сорвать с кореньев отчих,
И доказать, что он – плевок
Среди других народов прочих.

Но эта ненависть к нему
И есть свидетельство прямое,
Что мир, ленивый, как лемур,
Давно остался за кормою.

Вместо того, чтобы догнать
И рядом встать под Божьи своды,
Его дерзнули оболгать
Себя забывшие народы.

Его прельщают колбасой
Его ограбившие хамы,
А он, голодный и босой,
Упрямо строит Божьи храмы.

Идёт по миру наш мужик,
И вслед ему в походе долгом
Ложится линия межи
Между антихристом и Богом.





























      Вечность на ладонях
Надели избы белые косынки –
Им снег к лицу, как парус кораблю.
Я подставляю руки под снежинки,
Я их в ладони тёплые ловлю.

И падают снежинки на ладони,
Как будто кто-то хлебушком крошит.
А свежий снег, как молоко в бидоне.
Пузырчатою пенкою лежит.

Ну, до чего же зимы здесь чудесны,
И аромат антоновки в сенях…
Мне не нужны «пицунды» и «одессы»,
Коль хорошо так в русских деревнях.

Здесь ничего уже душа не ищет –
Здесь до неё всё найдено давно.
Становиться она добрей и чище,
Какой от Бога быть ей суждено.

Здесь радость безпричинная приходит
Нежданно и негаданно всегда,
Здесь хочется душе в своём народе
Снежинкой растворится без следа.

Но прежде, чем с безсмертием сдружиться,
От Вечности я отделил бы часть,
Чтоб над ладошкой детской покружиться
И звёздочкой в тепло её упасть.

    Чудо Русского народа
Облокотилась древняя берёза
О крышу покосившейся избы
У кучи перепревшего навоза,
В которой кто-то вилы позабыл.

А под окошком полусгнившей бани,
Не топленной, наверное, лет пять,
Стоят давно не езженные сани
И блеском от полозьев не слепят.

Ветшает всё в деревне понемногу –
И люди, и заборы, и дома,
Но, всё же, здесь народ взывает к Богу
И жизнь не проживает задарма.

Старушки, а когда-то комсомолки,
Рождённые в безбожные года,
Ведут между собой при встречах толки
О том, что им без Бога – никуда.

И помнят бабы Нюры, Мани, Гали
(Хоть много утекло с тех пор воды),
Как в детстве они к церкви прибегали
Тайком смотреть на Крестные ходы;

И то, как их родители крестили,
И как они крестить своих детей
В единственный открытый храм носили,
От глаз чужих скрываясь в темноте.

  И в этом чудо Русского народа –
  Чем больше он избит со всех сторон,
Чем больше он зажат, унижен, продан,
Тем просветлённей делается он.

Душа его согрета Вечным Солнцем,
Не меркнущем на Русской широте,
И потому Народом-Богоносцем
Он остаётся даже в нищете.
























От избытка чувств

Речка, поля и деревья,
Скрытые дымкой синей,
Скошенный луг и деревня –
Это моя Россия!

Я становлюсь на колени…
Кто мою Русь отымет?
Господи, здесь даже тени
Кажутся мне святыми.

Небо, во всю голубое,
В сердце моё струится;
Я, как солдат перед боем,
Им не могу напиться.

Если бы мог я как воин
Слиться с Россией кровью,
Был бы я жизнью доволен
С искренностью коровьей.

Пусть надо мною смеются
Те, кто любить не могут:
Просто, по жилкам их куцым
Льётся не кровь, а йогурт.

Я же всех чувств не осилю –
Так их на сердце много…
А умереть за Россию –
То же, что и за Бога.

                Увидеть святое

Я слышу порой от юнцов перезрелых,
Что в русской деревне, куда в ней не глянь,
Увидишь одних мужиков одурелых,
Да баб, что похлеще мужей своих пьянь.

Ну, что им ответить, чтоб их не обидеть
(Ведь очень обидчива плоть пошляков)?
Да, можно, конечно, в деревне увидеть
И спившихся баб, и дурных мужиков.

Но если в деревню приехать наскоком,
Как бросится в койку распутной вдовы,
Тогда и она повернётся к вам боком
Таким же, каким повернулись к ней вы.

И к вам этим боком уродливым стоя,
Она только грязью откроется вам…
Нет, чтобы в деревне увидеть святое,
Входить в неё нужно спокойно, как в храм.

И так же, как в храме подходишь к иконам,
В ней нужно к истокам её подходить.
И только тогда лишь в укладе исконном
Откроешь такое, что ёкнет в груди.

Нет чуда превыше, чем русские люди!
Мне хочется руки пред ними воздеть
За путь их, что столь безконечен и труден.
А пьяницы?.. Что ж?.. их довольно везде.

За внешней разрухою и нищетою
Живёт золотая, великая Русь.
Была она, есть и пребудет Святою –
Я видел её! Своим сердцем клянусь!





























        Время Вечности

Полночь. Дождь. По раскатистой кровле
Бьются капли с упрямством часов, –
Никаких больше отзвуков, кроме
Не рождённых ещё голосов.

Дом стоит на околице самой,
Как на грани двух разных миров, –
Островок меж ночными лесами
И покоем крестьянских дворов.

Всё вместил в себя маленький остров:
И родного села континент
От последней избы до погоста,
И в лесу затерявшийся след.

Все минуты, секунды, мгновенья
Всех прошедших эпох и веков
Собрались в этом русском селенье,
Потому что им здесь широко.

Здесь они превратились в дождинки,
В голоса не рождённых внучат,
И по кровле моей под сурдинку
Всё стучат, и стучат, и стучат.

Я их, сердцем открытым приемля,
Все, до капли, пытаюсь копить…
И отходит в стороночку Время,
Чтобы Вечности путь уступить.

Единение с миром

По селу гуляет ночь,
Широко и дерзко,
Гонит всех пугливых прочь
Темнотою резкой.

Ну, а, я её люблю
Именно такую:
В своём сердце обелю,
В радость упакую.

Хорошо в тиши ночной
Дышится поэту:
Ни заботы сволочной,
Ничего в ней нету.

Можно выйти за порог,
Руки вздеть упруго –
Только я, и только Бог
Предстоим друг другу.

А вокруг такой простор –
Мир, как на ладони!
В небо выпущенный взор
От восторга стонет

Тишина, как молоко,
Прямо в душу льётся.
Слышу: где-то далеко
Чьё-то сердце бьётся.

И моё с ним в унисон
Начинает биться…
Боже, если это сон,
Пусть он вечно длится.





























    Молитвенное родство

Если станет мне тошно и муторно,
И тоска мою душу сразит,
Выйду в дождь я, в холодный, предутренний,
И пойду, утопая в грязи.

Я село обойду по всем улицам,
Я у каждой избы постою,
Что под небом ненастным сутулятся,
Как солдаты под взрывом в бою.

Погляжу я в глазницы оконные,
Что чернее глазниц черепов, –
Спят в тех избах супруги законные
Под шуршание из погребов.

Я приму их  дыхание ровное,
Словно соки берёзовый ствол,
И почую родство с ними кровное,
И духовное так же родство.

Я впитаю их клеточкой каждою –
Этих спящих по избам людей.
Припаду к ним с любовью и жаждою,
Как трава припадает к воде.

И пускай я уйду им неведомый
В горизонт, что дожди воронят,
Но пойму: наши прадеды с дедами
Нас одною молитвой хранят.

    По праву родства

Далеко-далеко что-то тихо гудит,
Колыхая слегка тишину.
Или это колотится сердце в груди,
Прогоняя по жилам волну?

Мир вокруг – или мир, тот, который во мне?
Где граница меж этим и тем?
Всё сливается в общий поток в тишине,
Всё едино в ночной темноте.

Ничего не деля на своё и ничьё,
Всё беру, никого не спросив.
Я такой же обычный, как  всё мужичьё,
Что от века живёт на Руси.

Я же слеплен из местных, добытых тут, глин –
Я хозяин по праву родства,
Ибо предки мои в эту землю легли,
Как ложится под зиму листва.

Как она, превращаясь в густой перегной,
Удобряет собою поля,
Так и предки мои стали глиной, землёй,
По дорогам их кости пылят.

Если ж глубже копнуть, каждый русский мужик
Мне, наверное, в ком-то родня…
Слушай, сердце, ты этим  родством дорожи –
Никогда его в грязь не роняй.

Исполнение заповедей

Рубят избу мужики:
Ходят волны-желваки,
На плечах бугрятся мышцы,
И лоснятся потом лица.

Рубят избу мужики:
От усердия – жарки,
Их натруженные плечи
Горячее русской печи.

Рубят избу мужики:
Их ладони – наждаки
(Не назвать мозоли кожей),
И горят работой Божьей.

Ну, а Божьим этот труд
Потому они зовут,
Что свой хлеб, питая плоти,
Будут есть, буквально, в поте.

Ну, а так же потому,
Что в построенном дому
Будут жить Иван с Аксиньей, –
Стало быть, жива Россия!

Будут просто, без затей,
Хлеб растить, рожать детей,
Собираться вечерами,
И молиться в Божьем храме.

Веселей стучи, топор!
Русь не сгинет до тех пор,
Пока будут в ней трудиться,
Сеять хлеб, рожать, молиться.



























  Вечность в деревне

Дни становятся короче,
Ночи, стало быть, длинней.
Я живу под крышей отчей
Вот уже сто двадцать дней.

Это может быть и мало
(Правда, я бы не равнял)
Для курортников Ямала,
Но не в русских деревнях.

Здесь, под кровлей избяною,
День считается за год –
Он проходит бороною
По душе назад-вперёд.

Он такие в ней вскрывает
Недоступные пласты!
Он легко с неё срывает
Все шелка и все холсты.

И под временем секущим
Обнажённая душа
Видит прошлое с грядущим
Отдалёнными на шаг.

И тогда она решает
Сделать этот шаг один.
И ничто ей не мешает
Быть свободною в груди.

Так проходят дни за днями,
Каждый вечности сродни…
Нет, с родными деревнями
Заграницу не сравнить.





























          Живая душа

Мы с ним встретились у магазина,
Да и то лишь на пару минут.
Он сказал: «Померла баба Зина.
Вот, хочу по-людски помянуть».

Был он местный алкаш и бездельник,
Дядя Толя, а проще, Толян.
У него каждый день – понедельник,
Потому что вчера он был пьян.

Пол-литровый «пузырь» ширпотреба
И кулёчек с дешёвой халвой
Сиротливо таращились в небо
Из немытых ладоней его.

- Что случилось, Толян? Отчего же
Померла баба Зина? Скажи?
-  Ну, дык, это… на всё воля Божья.
Да и мы ведь с тобой не кряжи.

- Да, Толян, не кряжи, это точно,
И не нам нашу участь решать.
Стало быть, помянуть?.. – Да, заочно.
Всё  ж не зверь, а живая  душа.

Бабу Зину я знал понаслышке.
Много бабок подобных окрест:
Ни детей, ни родных, ни сберкнижки –
Про таких говорится: «как перст».

- Ну, пойду… а то что-то корёжит, -
И Толян стал как будто блажным.
И тогда я подумал: «Быть может
Богу эти Толяны нужны».

Пусть неправильно, пусть за «поллитрой»
(Что же делать, коль мир наш протух?)
Но они хоть такой вот «молитвой»
Поминают забытых старух.
























               
                Деревенский дом

На белый снег ложатся тени,
А на промозглое крыльцо
Ведут три скользкие ступени,
И свет от лампы бьёт в лицо.

Я ногу ставлю на ступени,
Как на седой от соли трап.
Мои ботфорты в белой пене –
Я капитан, а не сатрап.

И пусть ботфорты мои въяве –
Из грубой кожи кирзачи,
Но всё равно корабль мой славен
Тем, что меня сейчас умчит,

Умчит в чудесные просторы
Безбрежной Родины моей,
Где храмы, церкви и соборы –
Как острова среди морей.

Подобно в море капитану,
Искать я стану суть дорог, –
И Книгу Вечную достану,
И в ней прочту, что Слово – Бог.

И по открывшейся дороге
Я уплыву туда, где нет
Ни злых страстей, ни ссор, ни оргий,
А есть любовь, покой и свет.

И строки чудных песнопений
Из сердца чистого рожу…
Я поднимаюсь по ступеням,
Я в деревенский дом вхожу.

























      
Живое село
Над селом встаёт заря
Мощно и крылато,
Рассыпает по чём зря
Серебро и злато.

Серебрится в дымке лог,
Золотятся нивы,
Уползает под порог
Полумрак пугливый.

Вот телёнок замычал,
Вот козёл заблеял –
Всё в предутренних лучах
Сделалось смелее.

Вот раздался скрип дверей –
Вышел дед на грядку.
Сын соседки на дворе
Делает зарядку.

Кое-где уже дымят
Трубы летних кухонь,
И посудою гремят
Бабы и старухи.

Просыпается народ
И округу будит…
Стало быть, село живёт,
Раз живут в нём люди.

      Чудо-мужик

Я дни уверенно листаю,
Идя по жизни широко,
Но всё никак не перестану
Дивиться с русских мужиков…

Стоял декабрь. Под снегом ёлки
Сползали в сон, глаза смежив.
В одном зачуханом посёлке
Мне встретился один мужик.

Коль на него б вы поглядели,
То согласились бы, друзья,
Что человек на самом деле
Произошёл от обезьян.

Простой по виду, как лопата,
Ну, прям, бродяга и ЗеКа,
Казалось мне: он, кроме мата,
Не знал другого языка.

Как оказалось, лишь казалось.
Такой вот вышел пируэт:
Меж нами дружба завязалась –
Он был философ и поэт.

Причём, поэт он был отменный,
А не какой-то графоман.
Всю ночь мы с ним попеременно
Стихи читали, как роман.

Мы говорили с ним о Боге,
Мы поднимались до проблем,
Что человечеству в итоге
Решать придётся на земле.

И думал я: «Да это ж чудо!
И пусть умолкнут пошляки.
Святая Русь живёт по спудом,
Коль есть такие мужики».
























Празднует народ
По селу идёт зима –
Дева-чародейка:
Снегу – полны закрома
Да ещё бадейка.

От мороза снег хрустит
Квашенной капустой,
И в лучах луны блестит,
Как паркет под люстрой.

Под окном любой избы –
От заборов тени,
Филиграннее резьбы
По кости оленьей.

Нынче праздник на селе;
Не до сна народу,
Нынче все навеселе,
Будто были сроду.

Святки празднует народ, –
Не сдержать уздою.
От ворот и до ворот
Ходят со Звездою.

Расшумелась детвора, –
Ночью, без оглядки,
Аж до самого утра
Можно петь колядки.

И летит, как альбатрос,
В небе месяц синий.
А с Небес глядит Христос
На Свою Россию.


























   Правда глубинки

Солнце в снегах отразилось,
И засверкали снега…
Пахнет антоновкой силос.
Пряником пахнут стога.

Воздух калёным орехом
Так и хрустит на зубах.
У воробьёв по застрехам
Спёрло дыханье в зобах.

Но от такого мороза
Всё оживилось вокруг –
Стал по-девичьему розов
Облик у сельских старух.

Иней узорчатый впился
В окна – попробуй, замой…
Эх, до чего ж я  влюбился
В нашу глубинку зимой.

Да и нельзя не влюбится,
И не изведать восторг, –
Сердце, как вольная птица,
Здесь обретает простор.

Я осознал, хоть и поздно:
Правда глубинки проста, –
Здесь даже в треске морозном
Слышится голос Христа.


  Гармония с природой
Покосившиеся избы и заборы
На снега роняют скрюченную тень,
И поэтому понять не может город
Всю загадочную прелесть деревень.

Но когда судить о том без фразы звонкой
И не быть предвзятым к русскому сельцу,
То увидишь: не коттеджи, а избёнки
Нашей Родине единственно к лицу.
 
До того они вплетаются в природу,
Будто сами вырастают из неё.
Ну, а то, что будто тесно в них народу –
Это просто новомодное враньё.

Наши избы хороши на фоне леса,
И снега за ними кажутся белей,
Их  рисунок не навязчив и не резок, –
Ведь живём мы не в домах, а «на земле».
 
Ведь главней всего – красивые покосы,
И важнее – красота взращённых нив,
А не крашенный забор из новых досок
Да кирпичная громадина за ним.

И, наверное, не может быть иначе.
Ну, а что особняки? В особняках
Люди так же веселятся, мрут и плачут,
Как и в избах из простого сосняка.

Серость внешняя и бремя бездорожья…
Нам в России к ним давно не привыкать.
Но гармония с природой – милость  Божья,
Потому что красота – в Его руках.



























               Столпы

Перед правлением колхозным,
Где окна дырами глядят,
Стоят две мощные берёзы,
У комля – чуть ли не в обхват.

Они, спокойно,  без насмешки,
Стоят в  расхлябанной грязи,
Как  две уверенные пешки,
Что чудом выбились в ферзи.

Давно в помине нет колхоза,
Давно одни руины тут.
Но что до этого берёзам? –
Они на родине растут.

Они когда-то были тоньше,
Чем руки у голодных мам:
Тогда могла любая лошадь
Переломить их пополам.

Но годы шли: война, разруха,
Потом – народных сил прилив.
Росли берёзы, и –  по слухам –
Чудесным образом  росли.
 
Всё как-то вмиг переменилось –
Опять разруха на Руси.
Но сила Русская, как милость,
На кронах двух берёз висит.

Они хранят её упрямо,
Пока безмолствует народ.
Они стоят столпами храма,
На коих держится весь свод.




























             Насельники сёл
Тяжёлая гроздь чернокрылых ворон
Свисает с макушки промозглой берёзы.
А вечер крадётся нахальным вором,
Собой предвещая ночные угрозы.

Но это лишь кажется: нет ни каких
Не только угроз, но и, даже, намёка.
Стою я один у замёрзшей реки
И вижу глаза загоревшихся окон.

За этими окнами люди живут –
Народ, что на подвиг был Господом избран.
Натоплены печи: тепло и уют
Царят в их неброских, но искренних избах.

Родные мои, сколько выпало вам
На каждую жизнь испытаний и тягот.
А сколько ещё будет жизненных драм,
Доколе тела ваши в землю не лягут.

Ну, что же поделаешь: так суждено
Святому народу – служителю Бога.
Кому от Спасителя много дано,
С того, разумеется, спросится много.

Родные мои, отвечать нам за всё…
Но это потом, а в преддверии ночи
Не бойтесь угрозы, насельники сёл, –
Хороших вам снов под Десницею Отчей.

  Запой по-русски

Он вторую неделю гулял.
Что же делать: запой – не тётка.
Стала рожа черней угля,
И водою казалась водка.

Он болтался как тот брелок,
Что висит на ключах ненужных, –
Ничего его не брало,
Он мужик был из рода дюжих.

Пил всю ночь, а потом – весь день,
А затем начинал сначала,
И, куда бы ни шёл, везде
Только водка его встречала.

Заблажил мужик, заблажил.
Развернулся душой кричащей.
А ведь долго без водки жил –
Звался дом его «полной чашей».

Что случилось? Зачем запой?
В том-то, собственно, всё и дело:
Ничего не случилось. Тупой
Стала жизнь – и  всё надоело.

- Деньги, деньги. Да день за днём.
Сколько можно одно и то же?
Разве мы для того живём?
Эх, гори всё! А мы поможем!

  Нет, он, пьянствуя, не блажит:
  Он бунтует от жизни зряшной.
Просто это – русский мужик.
Просто это – натура  наша.

Так устроен Русский народ:
Одолеет войну с разрухой,
Но за глотку его берёт,
Жизнь, когда он живёт для брюха.




















       Подспудная сила
Мы вчера с ним пили пиво
Как-то слишком торопливо.
И нервозно он курил –
Мой старинный друг Кирилл.

Я к нему в село приехал
И привёз ему в утеху
Пиво то, что он любил.
Но вчера мой друг хандрил.

Я сказал ему: «Земеля,
Я вопрос к тебе имею.
Ты как будто бы дрожишь.
Что случилось? Расскажи».

Отмахнулся он: «Да ладно.
Все мы дышим щас на ладан».
Я настаивал: «Ну,  всё ж,
Как ты здесь теперь живёшь?»

И ответил он серьёзно,
Глядя в даль полей колхозных:
«Душу ты мою не рви,
Без того она в крови.

Всё до рвоты надоело:
Демократия заела,
Всюду форменный бардак.
Как живу я? Да никак!

Мужикам здесь нет работы,
Водку хлещут до икоты.
Я бы этот весь развал
Оккупацией назвал.

Развели Россию, суки…
Аж, зудят от злости руки.
Эх, сейчас бы АКМ –
Посчитаться б кое с кем!»

Молча слушая Кирилла,
Думал я: «Да  это ж сила,
Та, что (только встанет пусть!)
Возродит Святую Русь.

















                Природа и люди
Сосна и берёза стояли в обнимку
У края опушки лесной.
Вдвоём уплывали в закатную дымку
Берёза с колючей сосной.

Топил в горизонте свою одержимость
Жарою избивший их день, –
Я видел, как мощно на землю ложилась
Их неразделимая тень.

Сосна и берёза – две разные сути,
Что связаны общей судьбой.
Они, как друг в друга влюблённые люди,
Хранили друг друга собой.

Берёза сосну защищала от зноя,
Давая всё лето ей кров;
Сосна же берёзу скрывала зимою
От колких морозных ветров.

Как всё-таки сильно и чутко похожа
Природа на нас, на людей!
Так дай же всегда нам, о Господи Боже,
Людьми оставаться пред ней!






      Провожая зиму

Весна наступила, ушли холода,
Земля обнажилась от снега,
И лёд на реке стал, как будто слюда –
Не вздумай по льду тому бегать!

Природа ещё не проснулась вполне,
Она пока вся в полудрёме.
Свинцом отливает вода в полынье,
И топится печь в каждом доме.

Природа ещё будет долго дремать,
Пока её солнце не вспашет…
А всё-таки жаль, что уходит зима,
В ней есть что-то истинно наше –

Исконное, русское, только Руси
Присущее в каждой примете.
Но в чём эта сущность? – любого спроси,
И он сгоряча не ответит.

Наверно, зима нам близка уже тем,
Что очень на русских похожа:
Красива она, но в своей красоте
Сурова до рези по коже.

Вот так и народ наш: глядишь из дали –
Он мягкий, пушистый и нежный,
Но лучше его без причины не  зли:
Сломает, как бурею снежной.

А всё же зима, всё равно, хороша,
На игры с веселием падка.
Она, как и русская наша душа,
Себя раскрывает на Святках.


























         Простота любви

Когда я прохожу любой деревней,
В душе я говорю себе: «Постой!» –
И преклоняюсь, как перед царевной,
Перед её великой простотой.

Порою не всегда видна бывает
В деревне русской эта простота,
Но, всё равно, везде она – как сваи,
Что держат всю конструкцию моста.

На этой простоте стоит Россия,
Ведь ничего нет проще, чем любовь.
Куда б меня судьба не заносила,
Я был пригрет деревнею любой.

Мне люди незнакомые давали
И кров, и хлеб, и правильный совет.
И сам я понимал тогда едва ли,
Что ничего дороже в мире нет.

Но с каждым годом, с каждой новой вехой,
Что оставлял я на своём пути,
Я понимал: куда б я не поехал,
Повсюду мог Святую Русь найти.

Она везде в любой деревне нищей,
Где ты найдёшь и пищу, и постель.
Её порой всю жизнь напрасно ищешь,
И вдруг находишь в русской простоте, –

В сердцах людей, живущих в тесных избах,
Привыкших лишь любовью дорожить…
О Господи, как счастлив я, что избран
С людьми такими просто рядом жить.




























       Всемирный скотник

Я с Василием год уже дружен,
Удивительнейший он мужик –
Весь идеями так перегружен,
Что, порой, от напряга дрожит.

Тех идей в голове его – россыпь,
Как на пойменных землях травы.
Он решать мировые вопросы
От рождения, видно, привык.

Знает он всё, что в мире творится,
Всех проблем человеческих суть.
Всех политиков знает он в лица,
Как лесник все деревья в лесу.

Он любые конфликты на свете
Может в десять секунд «разрулить».
Им раскрыты все тайные сети
Всех масонских правительств земли.

Он во всем – как уверенный сотник,
Что команду берёт над полком.
А ведь он по профессии – скотник,
То есть больше с навозом знаком.

И таких вот, как скотник Василий,
В ком живая душа горяча,
Я на матушке нашей России
Чуть не в каждой деревне встречал.

Да, мужик наш – философ и мистик,
И хоть жизнь его внешне груба,
Для него – что коровники чистить,
Что всемирный навоз разгребать.





























   
       Древняя ночь

Ночь в деревне кажется особой,
А не то, что нынче в городах:
Мягкая, пушистая, как соболь,
Разом и стыдлива, и горда.

Никакие грязные наросты
Тело не уродуют её,
И летят навстречу взгляду звёзды,
Как жар-птицы, а не вороньё.

Ночь в деревне – из сокровищ редких:
Ею торговать нам не с руки.
Вот в такие ночи наши предки
С Богом говорили напрямки.

Затеплялась у икон лампада,
Замолкал сверчок за связкой дров,
И на половицы звёздно падал
Жаркий пот молитвенных трудов.

Пламенем вонзались в ночь молитвы,
Прожигая личных выгод лёд, –
И тогда выигрывались битвы,
И земля рождала крупный плод.

Ночь стоит над русскою деревней
Так же, как и сотни лет назад.
Ты прими её обычай древний –
Богу по ночам смотреть в глаза. 
Нательный крестик России

Лежу на травах, руки разбросав.
Стоят вблизи берёзовые свечи.
Резным окладом вкруг меня – леса,
А предо мной – сияющая Вечность.

Я – образ Божий, русский человек,
И мне ли Русским Небом не дивиться?
Я, как стрела на звонкой тетиве,
Всё время жажду в это Небо взвиться.

И пусть пока ещё не вышел срок
Взлететь мне в эту высь над Русью милой,
Но я же помню, что сказал пророк,
Когда земле предрёк Эммануила.

И Он пришёл как Вечности залог.
Но был отвергнут племенем упрямым.
И только Русь сказала: «С нами Бог!» –
И стала для Него надёжным Храмом.

А я ведь часть его священных стен,
Кирпичик малый – но один из многих,
И верю в то что, Храм сей во Христе
Весь – целиком! – войдёт в Его Чертоги.

И может быть я меньше, чем любой,
Достоин, чтоб меня Любовь хранила,
Но разве малую мою любовь
Господь отправит в адское горнило?

Я – русский человек,  я не Исав:
Не продаюсь я, как бы не просили…
Лежу на травах, руки разбросав,
Простым нательным крестиком России.




























   Улечу журавлём…

Если мне предстоит умереть,
Не хочу я быть к смерти довеском.
Я хочу, чтоб нашла меня смерть
Где-нибудь на пути деревенском, –

Чтоб я шёл по тропе вдоль жнивья,
Вдоль лесов золотисто-осенних,
И чтоб стала крылом журавля
Дверь, ведущая в смертные сени.

Не слезой на могильной плите,
Не травой, что под нею скосили, –
Я хочу журавлём улететь
С дорогой и любимой России.

Пролечу я над русским селом,
Подчинясь журавлиному клину,
И махну ему сверху крылом
Перед тем, как навеки покину.

И, свободный от кожаных риз
Человеческой давящей плоти,
Я над серыми крышами изб
Зарыдаю в последнем полёте.

Я раскину два мощных крыла
И всё сердце поэта, в котором
Бьются русские колокола,
Я рассыплю над русским простором.

В землю пусть оно ляжет живьём,
Словом песенным в нём прорастая,
Ну, а сам я простым журавлём
Улечу, в Русском небе растаяв.





























      Дверца в Россию
Разве можно в русской деревне
Жить и Родину не любить?
Если только душа как кремний,
И ничем её не пробить.

Ну, а если душа живая
И хранит древнерусский  жар,
Значит, дождь, её поливая,
Превратится не в лёд, а в пар.

Коль в деревне с душой такою
Проживёшь ты хотя бы день,
Не оставит тебя в покое
Обаяние деревень.

Ты познаешь язык закатов,
Ты научишься слушать тишь,
И, соседа любя, как брата,
Никогда ты не загрустишь.

Ты почуешь дух удобрений,
Что по-русски зовут: «навоз».
И тогда ты перед деревней
Удержать не сумеешь слёз.

И внезапно откроешь в сердце,
Что повсюду – Святая Русь…
Да, деревня – в Россию дверца!
Я всегда перед ней молюсь.



  Деревенские  мальчишки
Стучит по крышам мелкий дождь
С таким завидным постоянством,
Что кажется: не переждёшь
Его промозглого упрямства.

Как дед, «посеявший» костыль,
Стоит понурая берёза,
И зябко ёжатся кусты,
Рождая грусть своею позой.

Не тянет даже на крыльцо,
Не то, что в поле, на прогулку,
И только стайка удальцов
Гоняет мячик по проулку.

Я вижу их в своём окне –
То всей ватагою, то порознь:
У них забота покрупней,
Чем  эта меленькая морось.

Их мяч летает, словно жук,
Промокшей живности на зависть,
А я на них в окно гляжу
И отчего-то улыбаюсь.

Звучит победно их галдёж,
Хоть ноют ссадины и шишки…
Играйте, дети! Что вам  дождь? –
Ведь вы же русские мальчишки!

Родины первый снег

Спелый, хрусткий, как из кадки
Малосольный огурец,
Первый снег ложился в грядки
И улёгся наконец.

Я на волю выбегаю
В том, в чём мама родила:
Забываю, забываю
Про заботы и дела.

Предаюсь бездумно снегу:
Хохочу, кричу, скачу,
Разбегаюсь – и с разбегу
В снег серебряный лечу.

Весь я красный, весь я сочный,
Тронь булавкой – брызну весь…
Мир такой большой и прочный,
Если Родина в нём есть.

…Если Родина в нём есть…









     Лишь с тобой

Словно последний грош
В горсти у бедняка
(Нету другой – ну, что ж?),
Песня моя легка:
Где-то шумит рожь,
Где-то журчит река…
Ты без меня проживешь,
А я без тебя – как?

Гордо плывет струг
Вслед золотой ладье –
Это небесный пух
Радует всех людей.
С небом играет луг,
Весь в голубой воде…
Ты без меня – вокруг,
А я без тебя – где?

Как исполин-осётр,
Лёг на поляне стог.
Ветер с собой несёт
Старой ветлы листок,
Запахи русских сёл,
Храмов трезвон литой…
Ты без меня – всё,
А я без тебя – кто?

Я без тебя не берусь
Песни слагать зря.
И без меня ты – Русь.
А я лишь с тобой – я.

                Русский груздь
                В русских сумрачных дубравах
Есть волшебный русский груздь…
Я купаюсь в русских травах,
Я топлю в них боль и грусть.

Я иду по русским тропам…
Да чего там городить:
Я по ним с рожденья топал,
С той поры, как стал ходить.

Я вдыхаю русский воздух –
Мне противен чуждый смог.
Мне дает в дороге роздых
С русским сеном русский стог.

А тоска застрянет в глотке –
Русский квас введет в кураж.
Ну, а кружка русской водки –
Это высший пилотаж.

Мне заплакать здесь не стыдно
И от боли заорать.
Мне терять здесь не обидно
И не страшно умирать.

Даже, если очень грустно,
Всё равно мне здесь легко,
Потому, что сам я русский –
Из крестьян, из мужиков.

               Осень с женой

Мы с тобой по грунтовке бредём:
Слева – лес, справа – ветхий сарай,
Впереди – деревенский наш дом,
Наша гавань, наш маленький рай.

Слышишь? Птицы уже не поют.
Видишь? Зелень померкла в лесах.
Знаешь, мы уже лишние тут
Как седины в твоих волосах.

А какой здесь был сказочный бал!
Нас теперь ослепили навек
Бриллианты росы на грибах
И рубины брусники в траве.

Нас в полон захватил не Кощей –
От стрекоз обезумевший луг…
Но, как всякая сказка вобще,
Наша тоже закончилась вдруг.

Будто раненый голубь-сизарь,
Умирает на западе день,
И глазастая, как стрекоза,
Рядом ты – моя плоть, моя тень.

Мы с тобой по дороге идем:
Слева – лес, справа – ветхий сарай.
Позади остаётся наш дом –
Древнерусский мистический край.


                Здесь Русью пахнет

Здесь Русский дух, здесь Русью пахнет, –
Не просто запахом земным
Лесов, полей, лугов и пахот,
А чем-то всё-таки иным.

То – аромат Богослужений,
Особый русский аромат,
Рождённый не от всесожжений,
А исходящий от лампад,

От восковых медовых свечек,
От ладана с Ливанских гор,
От свежевымытых крылечек,
Ведущих с улицы в притвор.

То – навсегда душе привитый,
Родной для русских деревень
И хвойный запах панихиды,
И дух сенной на Духов день.

И сладковатый дух левкаса
От новописанных икон,
И запах яблочного Спаса
От приношений «на канон».

И райский запах мироточий,
Свежо, как свежесть от реки,
Проистекающий от отчей
Благословляющей руки.

          Да – Русский дух, да – Русью пахнет.
Но этот дух живёт лишь в том,
Кто на Руси солдат и пахарь
Между молитвой и постом.



























        Звуки русской избы

Уютно за печкой трещит сверчок,
А в печке трещат дрова.
Свечке трескучей подставя бочок,
Уютно гудит самовар.

На лавке уютно мурлычет кот,
Под лавкой скребется мышь.
Уютно перья скрепят под щекой,
Когда на перине спишь.

Это – звуки русской избы.
Под их перебор, как могли,
Жили предки мои, и в гробы
Под эти звуки легли.

Уютно лежалось им на столе,
Когда, подправя фитиль,
Дьячёк, уважаемый на селе,
Распевно читал Псалтирь.

Под эти звуки им было легко
Идти в могильную тишь…
И снова на лавке мурлычет кот,
Под лавкой скребется мышь.

И снова пламя гудит в трубе,
И снова сверчок поёт, –
Правда, теперь уже не в избе,
А только в сердце моём.


                Осень в деревне

Осень, поздняя осень
Гонит все помыслы прочь.
Времени – только восемь,
А на дворе уже ночь.

Тихо мерцает лампада,
Свет изливая во мглу.
И ничего мне не надо
В этом медвежьем углу.

Тихо сижу у окна я,
Сам неотмирен и тих –
Кружится тихая стая
Воспоминаний моих.

Памяти узенькой дверцей
Входят минувшие дни,
Перед раскаянным сердцем
Выю склоняют они…

Бог мой противится гордым, –
Сердце! в слезах отмоли
Безблагодатные годы,
Грешные годы мои,

Чтобы они, словно гири,
С совести были сняты.
Чем бы я жил в этом мире,
Господи, если б не Ты?

Жизнь начинается снова…
Господи! дай в этот раз
Не пропустить Твоё Слово
Мимо ушей и глаз.
               

























                Благовест в тумане

Пашни, луга, перелески, 
Гулкий покой  деревень, –
В непредсказуемом блеске
Тихо рождается день.

Тот, кто не спит здесь ночами,
Ведает, как на заре,
Дымка встаёт над ручьями
С гордым названием рек.

Стелется, стелется дымка,
Тянется к ближним буграм, –
Тонет в тумане тропинка,
Лугом ведущая в Храм.

Первый удар колокольный,
Как неожиданный гром,
Даже пугает невольно
В этом тумане сыром.

Но, всё упрямей и шире
Благовест льётся на луг.
И в пробудившемся мире
Всё изменяется вдруг.

Вдруг появляется солнце –
И в деревнях, что окрест,
В каждом окне и оконце
Виден сияющий крест.

     Кровь предков

Я иду по стерне,
А вокруг – луговые покосы.
Притаилась деревня на влажном бугру.
Пахнет кровью травы,
Что смиренно ложится под косы.
Дует ветер с реки в обнажённую грудь.

Я сегодня впервой
В свои руки возьму косовище
И уверенно так же как прадед мой встарь
Размахнусь – и пускай
Над землёй моих предков засвищет
Свежей кровью травы напоённая сталь.

Буду долго косить,
Пока потом не взбухнет рубаха,
А потом наклонюсь над холодным ключом,
И внезапно пойму,
Что с таким же широким размахом
Мои предки умели справляться с мечём.

Я увижу их всех,
Я припомню их всех поимённо,
И, ладонью прикрыв задрожавшую бровь,
Я почувствую, как
Всё течёт под травою зелёной
Их живая горячая красная кровь.




                Деревенский снег

Снег идёт – большой, ленивый,
Мягкий, как медведь из плюша,
Мимо леса, мимо нивы,
Мимо сереньких избушек.

Он идёт себе в развалку,
Как подвыпивший матросик.
Так, ни шатко и ни валко,
Он визиты всем наносит.

Он в одном дворе взобрался
На полковничьи погоны,
А в другом дворе набрался
Крепким духом самогонным.

Третий двор был тёмный, крытый  -
Там не ждали снега в гости.
А в четвёртом, где корыто,
Падал он детишкам в горсти.

Так прошёл он всей деревней,
Всем отмерил равной меркой.
И дошёл туда, где дремлет
Покосившаяся церковь.

Лёг на купол белой смушкой,
Сруб укрыл пуховой шалью:
Стала Божия церквушка
Как невеста под вуалью.
            По наследству

Никогда я не жил на деревне,
Но среди моей дальней родни,
Той, что слала нам в город варенье,
Деревенские были одни.

А ещё говорила мне мама,
В моём доме однажды гостя,
Что наш род основательный самый –
От сохи, то бишь, сплошь из крестьян.

Я ей верил. А как же иначе? –
Если так меня тянет в село,
Если даже на временной даче
Мне уютно всегда и светло.

Я люблю покосившейся дверцей
Выходить на крыльцо по утрам.
И ложится мне больше на сердце
Не кирпичный, а рубленый храм.

Изо всех, мне милее иконы
Те, что сельский писал богомаз.
И люблю я цветник подоконный,
И блестящий на солнышке таз.

И в звучанье имён этих редких
Я люблю наших Нюр и Марусь…
Ох, и прочно ж впечатали предки
В мою кровь деревенскую Русь.

                Дорога в Храм

За храмом пасутся козы
На сочной и низкой траве.
Поодаль три тонких берёзы,
От паперти если –  правей.

А слева – кудлатая слива
И прудик не больше бадьи,
Такая ж кудлатая ива
Склонила там ветви свои.

А к паперти, прямо к крылечку,
Подводит утоптанный тракт.
Бегут ребятишки на речку
По этой дороге с утра.

Идут по ней летом с покоса,
За хворостом ходят зимой.
По ней же на кладбище носят
Окончивших путь свой земной.

Проходят и зимы, и лета,
И люди меняются там.
Меняется всё – но не эта
Дорога, ведущая в Храм.






                В гостях у леса

Чёрные капли крупной черники
Звонко стучат в голенища сапог,
Будто зовут, мол, возьми и проникни
В чащу, где нет уже троп и дорог.

По буеракам, заросшим крапивой,
Через замшелые насмерть стволы,
Мимо речушечки  неторопливой,
Где б лягушонок, и тот не проплыл,

Медленным-медленным шагом (ещё бы:
Как бы в болотину сдуру не влез)
Я пробираюсь в лесные трущобы,
Где от людей укрывается Лес.

Вот, он встречает меня – непричёсан,
Даже неряшливость видима в нём,
Но до чего же прекрасен и прост он
В этом домашнем наряде своём.

Долго сидим мы с ним вместе за чаем
У небольшого, с ладонь, родника,
Пьём – и друг друга во всю изучаем:
Вроде друг другу подходим пока.

Но вот размяк мой хозяин могучий,
Хлопнул упавшим сучком по спине
И пробасил мне корою скрипучей:
«Знаешь, дружище, ты нравишься мне».

        Выбор

Свет ложится на дорожку,
Освещая путь к избе,
Где собака дружит с кошкой
И наличники – в резьбе,

Где весь день на русской печке
Греет бабушка бока,
Где на вымытом крылечке
Стынет крынка молока,

Где скупы на выраженья
И молчат по вечерам…
А за избой, в ста саженях –
Деревенский Божий храм.

Он стоит, крестом белея,
Под раскидистой луной.
И ведёт к нему аллея
Шелестящею стеной.

Ветер колокол колышет
И, слегка качаясь, он
Рассыпает, еле слышим,
Серебристый тонкий звон.

Этот звон тревожит душу,
Будто манит Кто рукой.
И уже навек нарушен
Сердца сонного покой.

И ликует, и страшится
Сердце бедное моё.
И стремится, и стремится
К Богу, в пакибытиё.






































               Русь да я

Хороша Россия и зимой, и летом.
А зимой тем паче, когда ночь бела
И луна такая – хоть читай газету! –
Аж блестят осколки битого стекла.

Я люблю ночами обходить Россию,
Как её надёжный безкорыстный страж,
Где – прямой дорогой, где – тропой лосиной,
Где – по бездорожью: вот такая блажь.

Я люблю безумно хруст ночного снега
И ночного неба крапчатый узор.
А ещё люблю я вдоль заборов бегать
И в сугробы прыгать, вставши на забор.

Ночью я дурачусь, ночью мне всё можно.
Нас никто не видит: только Русь да я.
На душе спокойно, вовсе не тревожно –
Ведь со мной играет Родина моя.

Хороша Россия, хороша до боли,
До сердечной дрожи, до невольных слёз.
Если б можно было, я б заплакал, что ли –
Да уж больно крепок на дворе мороз.

Ничего, Россия, всё равно я плачу –
От любви огромной плачу и смеюсь.
Если я хоть что-то для тебя да значу,
Будь всегда со мною, дорогая Русь.

                Грунтовки

Как много в России грунтовок,
Похожих на тропы, дорог –
Узки, как ремни от винтовок,
Грубы, как подошвы сапог.

И, словно по собственной воле,
Уводят они в никуда:
Одни обрываются в поле,
Другие же тонут в прудах.

Вот эти – в леса упираясь,
Потом не даются ногам.
А те – от сенного сарая
Ручьями струятся к стогам.

Понятны они только птицам
Да путнику с русской душой…
Я сам рядовым пехотинцем
По этим дорогам прошёл.

Ходил я по ним как паломник
В обители Божьи, в скиты.
Но чаще всего – как поклонник
Простой полевой красоты.

Не меряно глины смесил я,
Но тайну грунтовок постиг:
Уводят они нас в Россию,
Чтоб от омертвенья спасти.
      
            Литургия  земли

Плещется в речке плакучая ива,
Луг по над речкой душист и росист.
Вроде все просто. Но как же красива
Эта простая природа Руси!

Солнце встаёт из-за леса –  большущий,
Красный и не ослепляющий шар.
И вслед за солнцем в небесные кущи
Тихо и кротко восходит душа.

Гул колокольный плывёт над округой,
В такт ему вторят шмели и жуки.
А по грунтовке походкой упругой
В древнюю церковь идут мужики.

Следом плывут крутогрудые бабы,
Звонкая стайка девчат и парней…
Чем бы я жил, чем дышал бы я, кабы
Не было б в мире России моей?

Нет, не нужны мне просторы другие:
Здесь я родился и здесь я умру.
Жить на Руси – как служить литургию,
Как принимать постриженье в миру.



                Сказка

Выйду ли в поле широкое,
В бор ли сырой углублюсь, –
Встретит меня волоокая
Девушка, с именем Русь.

Молча ладонь мне протянет,
За руку тихо возьмёт,
Воздух раздвинет локтями,
В сказку меня поведёт.

Там, беззаботно и босо,
Мы побежим по траве
И в ослепительных россах
Вымокнем аж до бровей.

Будем гонять по над речкой
Глупых стрекоз и шмелей,
Будем играться с овечкой
И от восторга шалеть.

Сплаваем вместе на остров,
Весь в шелковистом песке.
Будет легко мне и просто,
Как не бывало ни с кем.

В мир, где скрываюсь под маской,
Я без тебя не вернусь, –
Стань навсегда моей сказкой,
Девушка, с именем Русь.
               
                Чудо

Это ли не предвкушение чуда?..
Утка выводит на берег утят,
Ивы склонились над тихой запрудой
И зачарованно в воду глядят.

Хрупкой макушкой от солнца берёзов,
Мальчик над удочкой смирно сидит –
Этакий, знающий тайну, философ,
Только ему далеко до седин.

Рядом лежащие хлебные корки
Пахнут, как спелая рожь по утрам.
А за прудом, на пологом пригорке,
Белой копной возвышается храм.

И тишина… Будто в замершем мире
Стали небесные звуки слышны.
Будто на многие вёрсты и мили
Нет ничего, кроме сей тишины.

Нет ничего, кроме ив над запрудой,
Мальчика, церкви да уток в пруду.
Это и есть ожидание чуда.
Это Отец… Это Сын… Это Дух…   
 






                Русский лес

Какие мощные грибы!
Такие крупные, тугие…
Кто хоть однажды здесь побыл,
Не одолеет ностальгии

И возвратится в этот лес,
В его болотца и низины,
Чтоб ощутить повторно вес
Грибами груженой корзины.

Здесь в кронах слышен гул веков –
Теперь понятен мне мой пращур,
Что защищал от всех врагов
С таким упорством эту чащу.

Вот и меня сюда влечёт
Опять во мне оживший предок…
Рюкзак заброшу за плечо
И затеряюсь среди веток.

Я долго буду там бродить,
Пересекая лисьи тропы,
Пока не выжгу из груди
Озоном леса яд Европы.
      
          Случай на охоте

Кончался день, и на его закате
Мороз крепчал и вьюга замела.
И нам пришлось найти на старой карте
Квадратики ближайшего села.

Мы бросили палатку до рассвета
(Кому бы в голову дойти сюда взбрело?)
И, продираясь через сети веток,
По компасу мы вышли на село.

Село… смешно сказать… одно названье.
Я не бывал ещё в такой дыре:
Пяток живых дворов среди развалин,
Зияющих на скорбном пустыре.

И постучались мы в окно избёнки,
Стоящей на околице села.
«Не заперто! – раздался голос звонкий, -
Входи во внутрь, кого Господь послал».

И мы вошли. На лавке, возле печки,
Седой старик дратвой чего-то шил:
То ли силки, то ли ремень уздечки,
Не знаю, в деревнях я мало жил.

Здоров, отец! «Здоров, сынки, здорово».
А можно ли спроситься ночевать?
«Да ради Бога. Вот и снедь готова.
Сейчас закончу – станем чаевать.

А вы пока согрейтесь, отдохните…»
И снова он склонился над дратвой.
А я подумал: «Боже Вседержитель,
Ведь это же я слышу голос Твой.

Ведь это как же нужно людям верить,
Чтоб посреди разрушенной Руси
Вот так легко открыть любому двери
И в дом впустить, о цели не спросив?»

…Потом мы пили чай и до рассвета
Неспешно разговор «за жизнь» вели.
И так мне согревала душу эта
Святая простота Святой земли.


















               Ты есть!

Люблю тебя, моя Отчизна,
Любовью чистой и простой.
Голубоглаза, златоризна,
Светла небесной красотой.

Пока ты есть, я, даже, мёртвый
В твоих просторах буду жить.
Мне  дорог, даже, этот сор твой,
Что вдоль твоих дорог лежит.

Я становлюсь надолго болен,
Срываюсь в крик, теряю сон,
Когда с церковных колоколен
Не слышу я твой перезвон.

Не дай мне Бог тебя лишиться
Хотя бы и на краткий миг –
Металл, и тот, начнёт крошиться
В руках трясущихся моих.

Любовь к тебе не объяснима,
И не прошу тебя: «Ответь…»
 Но без тебя невыносима
Не только жизнь, а даже смерть.

Ты есть! и этого довольно,
Чтобы могла моя душа
Легко, безстрашно и привольно
Планетным воздухом дышать.

             Перед страдой

Земля запаровала, наконец, –
На старт выходит полевая гонка.
И Ферапонтыч, сельский наш кузнец,
Давно забыл, чем пахнет самогонка.

Без перерыва в кузне звон и лязг –
От искр летящих даже ночь редела.
Прошла пора точения баляс,
Настало время молча делать дело.

За пару дней преобразились мужики:
Серьёзней стали и вдвойне весомей;
На бритых скулах заиграли желваки,
И зазвучал металл во всяком слове.

А жёны присмирели в эти дни,
У каждой взгляд – чуть виноват и кроток.
Нутром природным чувствуют они:
Грядёт мужская, тяжкая работа,
Где предстоит мужьям их порадеть
За хлеб насущный для сестёр и братий.
Святая Русь готовится к страде,
И ничего не может помешать ей.

Из века в век, из рода в род, всегда
Одно и то же в сёлах происходит…
На поле брани, на поля труда
Россия одинаково выходит.



      Бабье лето на селе

Я опять иду дорогой сельской:
Надо мной – сияющий зенит,
Паутина в поле тонкой леской
Блещет, извивается, звенит.

Воздух до того густой и вкусный,
Ну, ни дать ни взять – ядрёный квас.
А душа играет, словно гусли,
Что с утра настроены на пляс.

Пахнет перегноем и грибами,
А ещё – соляркой невпопад.
И давно стоит над погребами
Свежих разносолов аромат.

Вся ботва давно в компостных ямах,
Сложены в поленицы дрова.
А над всей природой – купол храма,
Будто с пылу-жару каравай.

Говорят, что сёла Бог обидел:
Нищета, развал, сивушный чад.
Ну, не знаю… Я другое видел,
Правда, там, где Божьи храмы чтят.







    Насущная забота

Выйду утром по первой росе,
Прогуляюсь к сенному сараю –
Погляжу, как на новой косе
Перламутром росинки играют.

Вот уже паутину успел
Под застрехой сплести паучина –
Я её ненароком задел,
Когда клал под застреху точило.

Просыпается живность в хлеву:
В третий раз мой петух кукарекнул.
А по синему небу плывут
Облака пуховые за реку.

Там, за мелкой, но чистой рекой
Широко разметались покосы;
Я пойду туда влажной тропой,
Голенищами черпая росы.

Уж короче становится тень.
Жизнь торопит насущной заботой…
Слава Богу, что начался день.
Слава Богу, что есть в нём работа.








   Наши старики

Встану утром у реки,
Свистну во все пальцы:
-  Эй! Старухи-старики,
Хватит претворяться!

Ну-ка, слезьте-ка с печей,
С лавок да с палатей,
Да ругнитесь горячей,
И урок нам дайте.

Научите нас прожить
Так, как вы прожили,
Чтоб могли мы дорожить
Каждой каплей в жиле.

Чтоб мы так же, как и вы,
Шли путём державным,
Чтоб до смерти нам не выть
Над корытом ржавым.

Дайте ваш энтузиазм,
Тот, что без истерик
Сокрушал любой сарказм
Денежных «америк».

Впереди планеты всей
Вы когда-то были.
Ну, а мы пасём гусей
На хромой кобыле.

Но ржаветь нам не с руки,
Как стальным пружинам…
Эй, старухи-старики,
Вы ещё нужны нам!





























            На реке

С веток сыпется роса
Звонкими монетами.
Вдоль реки стоят леса,
В синеву одетыми.

Я плыву к себе домой,
Веслами играючи,
И резвятся за кормой
Солнечные зайчики.

Дождик только что прошёл
Мелкою порошею.
До чего же хорошо
В это утро Божие!

Ветер облако несёт
Над дубами старыми.
Неужели это всё
Бог даёт задаром мне?

Но хочу я оплатить
Всё, что очи видели…
Дай мне, Господи, доплыть
До Твоей обители!
               




           Берёзка на храме

Посредине забытого Богом села,
Доживавшего век у дороги окольной,
На разрушенном храме берёзка росла
И венчала собой колокольню.

Трудно было понять, чем держалась она
И откуда брала для корней своих соки?
Только всё-таки стала святая стена
Для неё пьедесталом высоким.

Год от года ветра пролетали над ней,
Шли густые снега и дожди моросили,
Но берёзка от них становилась сильней –
Ведь была она древом России.

Для неё этот полуразрушенный храм
Стал родной колыбелью, питательной почвой,
А не грунт, что безплодно лежал по дворам,
От безбожия тронутым порчью.

Но будила берёзка глаза и сердца
Мужикам полупьяным, неделю небритым,
И несла им надежду, что не до конца
Богом русские сёла забыты.





                Момент созерцания
                Поседели берёзы в лесу –
Стали видимей жёлтые пряди,
Как у нищенок, что Христа ради
Свою немощь по миру несут.

И как нищенки в тёмных сенцах
Будят жалость, что в людях осталась,
Так и русских берёзонек старость
Сострадание будит в сердцах…

Высох пролитый в борозды пот, –
Всё земля возвратила сторицей.
И хоть снова страда повторится,
Но светло опечален народ.

Осень русскую не отделить
От судьбы его, Богу угодной:
В эту чашу любви всенародной
Ничего невозможно долить.

Каждой осенью тысячу лет
В деревнях и в селеньях окольных
На границе труда и покоя
Наступает особый момент.

Вся Россия на пару недель,
В созерцательном сне замирая,
Видит блеск сокровенного рая,
Как мерцание звёзд на воде…

Осень русская Богом дана
Лишь природе Святого Народа,
Чтобы он до конца, год от года,
Об утерянном рае стонал.



























       Дорога на Небо

Дорогу, ведущую в Небо,
Искал я со школьной скамьи,
И где только в жизни я не был
За долгие годы мои.

Конечно, я знал: не на Рейне
Тот путь начинает разбег.
Но мной он был найден в деревне –
В сосновой крестьянской избе.

Деревня… Глубинка России –
Исконной Руси глубина…
Пригрел меня скотник Василий,
И дети его, и жена.

Хозяин мой матом ругался,
Вернее, на нём говорил,
Но если за дело он брался,
«Пахал» от зари до зари.

Супруга его, тётя Шура,
Во всём дяде Васе под стать:
И водочки выпить не дура,
И матом любого послать.

Но духом и сердцем красивей
Людей я ещё не встречал…
Деревня… Глубинка России –
Начало исконных начал…

Да, вроде, обычные люди,
И, вроде, обычно грешат,
Хоть хлеб их насущный и скуден,
И нет за душой ни гроша.

Но корка насущного хлеба
Здесь честно лежит на столе…
Я понял: дорога на Небо
Проходит по Русской земле.
























               
                Зрячий слепой
                Между посёлком  и селом
Два километра – вроде, мало.
Но снегу столько намело,
Что все тропинки заровняло.

А полем шёл слепой старик,
На ощупь шёл, как ходят бродом,
И видно было, что привык
Он к этим странным переходам.

Порой терял он верный путь,
Ища тропу под снежной кашей,
И рвал его больную грудь
Сухой, уже предсмертный, кашель.

Зачем же с горем пополам
Столь непосильный труд вершил он?
А всё затем, что Божий храм
Его манил своей вершиной.

Он шёл на звон колоколов
И на тончайший запах дыма, –
Его на службу в храм влекло
То, что ему лишь было зримо.

Он так ходил из года в год,
В жару и холод, в сушь и слякоть.
Его святым считал народ,
Да он и был святым, однако.

Но он не знал, что он святой,
И не оценивал дорогу, –
Он просто шёл дорогой той
Лишь потому, что верил Богу.

В награду всем его трудам
Ему хватило двух саженей
Земли кладбищенской, –  тогда
И стал он истинно блаженным.



















               
                Русская  красота
                За всё время, пожалуй, нигде
В этом мире, подверженном скверне,
Не встречал я красивей людей,
Чем живут в нашей русской деревне.

Красоту их измерить нельзя
Ни в рублях, ни в иных единицах,
Что печатью трёхзначной скользят
На рекламных да импортных лицах.

Лица эти – как складки гардин,
На которых воланов – по пуду:
Только трупы во что ни ряди,
Всё равно они трупами будут.

А у русских людей красота
Не рушима исходом летальным.
Но завеса ещё не снята
С этой русской мистической тайны.

Всё откроется позже, потом,
Когда мир, от безумия корчась,
Вдруг увидит в Народе Святом
Исполнение древних пророчеств.

И поймёт осквернённая плоть
Мировой человеческой туши:
Красота наша – это Господь,
Что вошёл в наши русские души.

  Оттого и нетленна она,
  Как сокрытый под глиною кремний.
Оттого она так и видна
Не в столицах, а в русской деревне.





























         Белое безмолвие

Наступит осень, а потом зима,
Завоет ветер в трубах русских печек,
В снега по пояс ухнутся дома,
И тропки побегут от всех крылечек.

И белое безмолвие вокруг
В свои права войдёт не старцем слабым,
И не походкой сморщенных старух,
А поступью красивой русской бабы.

Но тётя Клава, бывший педагог,
Опять превозмогая боль в коленях,
При встрече тихо скажет: «Дай вам Бог
Скорей дожить до тёплых дней весенних».

Ах, тётя Клава, добрая душа! –
Я улыбнусь в ответ на пожеланье
И промолчу, чтоб, словом не греша,
Не навредить нам с ней в духовном плане.

Да,  я люблю возврат пичуг лесных
И первое мычание коровье,
Но, всё равно, я жду уже с весны,
Когда наступит белое безмолвье.

Я погружусь в него всем естеством
Без суеты и видимых усилий,
Чтоб ощутить великое родство
И с тётёй Клавой, и со всей Россией.

Молчание заснеженных полей,
Лесов и рек, и обнажённых  веток
Мне говорит о Родине сильней,
Чем все слова, что в честь неё пропеты.





























               
                Безотказный плотник

Рубил он избы, клал стропила,
Колодцы ладил по дворам.
Но вдруг болезнь его срубила.
И он поехал к докторам.

Врачи ему нагнали страху…
Да что ему диагноз – рак?
Надел он чистую рубаху
И ненадёванный пиджак.

Коль помирать настало время,
То всё должно быть «по уму», –
Пошёл прощаться он со всеми,
Кто с детства был знаком ему.

Он обошёл село по кругу
И всем прощальный дал поклон,
И даже школьную подругу –
Теперь уж бабку – встретил он.

Но пролетали дни за днями.
А смерть не трогала никак,
И он остыл к могильной яме,
И снял парадный свой пиджак.

И взял опять топор он в руки,
И снова стал «пахать», как вол,
И благодарные старухи
Молили Бога за него.

Неспешной поступью коровьей
Прошли с тех пор пятнадцать лет…
Да, видно, Бог даёт здоровье
Тому, кто нужен на земле.





























               
                Мужики
А кто-то скажет, что в России
Давно нет крепких мужиков:
Мол, честь отцов до дыр сносили
И Русь пропили до портков.

Над теми, кто, вот так считая,
Себя позорит, я смеюсь, –
Ведь до сих пор стоит Святая
Отцами строенная Русь.

Но только, медный лоб набычив,
Её в притонах не ищи –
Она живёт в сердцах обычных,
Непримечательных мужчин.

Их не увидишь в гей-салонах,
Ни в казино, ни в кабаках.
Они сокрыты, как солома
В надёжно скрученных тюках.

Они растят детей и внуков.
И верность женщине хранят.
Насущный хлеб их горше лука,
Но дух надёжней, чем броня.

Они потомки неизвестных,
Но Русь не предавших солдат.
Они наследники Небесных
Христом обещанных палат.

И пусть мы нищие, босые,
И в латках наши пиджаки.
Но коль жива ещё Россия,
То, значит, есть в ней мужики!





























          Очарованный странник

Брожу по тропинкам, что тянутся к свету,
Без страха влезаю в лесное нутро, –
Грибы собираю, которых, уж, нету,
А счастлив, как будто набрал их ведро.

А, впрочем, грибы – это  только лишь повод,
Чтоб снова быть с Родиной наедине,
И вновь ощутить тот невидимый провод,
Который идёт от России ко мне.

Текут по нему запредельные токи,
В любовь превратив судьбоносную нить, –
Питают они меня чувством высоким,
И с ним ничего невозможно сравнить…

Ты даришь, Россия, мне счастье такое,
Что даже нельзя его словом назвать:
Душа, как у схимника-старца, в покое,
А плоть моя, как у мальчишки, резва.

И в этой мистической жизни на грани
Меж миром телесным и миром души
Рождается дух – очарованный странник,
Который уже никуда не спешит.






            Родина
Может, кто-то скажет мне, что Русь –
Это лишь пустая огородина.
Я в ответ спокойно улыбнусь,
Потому что это – моя Родина.

Я-то знаю, как далёк привал,
И как много троп, что ею пройдено.
Я б за все ей ноги целовал,
Потому что это – моя Родина.

За неё готов я умереть,
И не нужно мне за это ордена:
Только бы в глаза её смотреть,
Потому что это – моя Родина.

Пусть она унижена судьбой,
И своим народом в рабство продана,
Всё равно люблю её любой,
Потому что это – моя Родина.

Задаю себе один вопрос:
Сам-то для неё на что-то годен я?
Не могу писать о ней без слёз,
Потому что это – моя Родина.








                Познание себя

Гляжу в глаза российских мужиков,
Как в зеркало глядеться я привык,
И всё пытаюсь выяснить: каков
Он – русский наш загадочный мужик?

Порою необуздан, как вулкан,
А временами тих, как бубенцы;
Порой подобен бешенным волкам,
А иногда безпомощней овцы;

Способен совершить смертельный грех
И тут же его кровью искупить;
Пугливо в мир смотреть из-под застрех,
А с полночи разбойничать в степи.

Его считают пьянью и вором
Все те, кто не вернул ему долги,
И пьют за счёт его коньяк да ром
В заморских ресторанах дорогих.

В него весь мир плюёт, как в слабака,
А, между тем, с ним драться не хотят
Не потому, что он намнёт бока,
А – просто растерзает, как кутят.

Твердят вокруг, что глуп он и ленив,
А между тем шестая часть Земли
Познала радость им взращённых нив
От Балтики по Беренгов пролив.

Я думаю с утра и до поздна:
Где правда, а где злобное клише?
Мне очень важно правду распознать,
Чтоб разобраться  в собственной душе.

Да, грязи много в русских мужиках,
А, значит, это всё есть и во мне,
Но чужд мне суд на чуждых языках
Во время «собирания камней».

Пора отсеять зёрна от трухи,
И, в собственном обличии представ,
Познать свои – реальные! – грехи,
Чтоб, каясь, не обманывать Христа.


















             Генная память

Как на  угли босыми стопами,
Становлюсь я, когда говорят,
Что трусливы и пахнут клопами
Души нынешних русских ребят.

Да, гнилые до самых кореньев
Есть у нас, как в народе любом,
Но… я кланяюсь русской деревне,
Припадая к земле её лбом.

До сих пор в эту землю ложатся
Те, кому не дано постареть,
Потому что умели сражаться
И достойно смогли умереть.

…Полдень. Жаркие камни Кавказа.
Но попробуй с камней этих встань!
Начат бой, как всегда, без приказа,
Ведь засада – внезапная дрянь.

Пули чуть ли о пули не трутся –
Так их много летит из лощин.
Десять русских мальчишек дерутся
С полусотней матёрых  мужчин.

Да, юнцы ещё! Да, ещё дети!
«Сдайтесь в плен и живите ещё!»
Только русские мальчики эти
Жизни свой предъявили расчёт…

На скупых деревенских погостах
Я в солдатские фото всмотрюсь –
Эти мальчики равного роста
С теми, павшими прежде за Русь.

Камуфляжи – такие же латы,
Так же раны под ними болят,
Но, коль в землю ложатся солдаты,
Значит, это – живая земля!

Больше в душах не пахнет клопами,
И становятся души смелей –
Просыпается генная память
У мальчишек, рождённых в селе.
















         Вне логики
Снег покрыл ночные дали –
Стало видно всё вокруг.
Ветер, что с утра скандалил,
Улетел куда-то вдруг.

Тишина висит такая –
Хоть наматывай на сук,
Даже страху потакает
Сердца собственного стук.

Но ни кто-то рядом ходит,
А балует свой же пульс…
В этой замершей погоде
Есть один огромный плюс:

В тишине такой внезапно
Открывается душе
То, чего Восток и Запад
Не вместят в себя уже.

Посреди природы строгой,
Со снегов Святой Руси
Можно слышать голос Бога
И о всём Его просить.

Это трудно объяснимо
Нашей логикой простой,
Но всегда в такие зимы
Русь мне видится Святой.

        Божье чудо

Родной мотив напевней,
Чем импортные стансы,
Но что с моей деревней
За эти годы сталось?

В тени её деревьев
Я слышу речь чужую,
Как будто не в деревне,
А в Лондоне хожу я.

Но ясно всё теперь мне:
Враги Руси и Бога
Лютуют по деревне
С упёртостью бульдога.

Растлением накернив,
Костяк её ломают,
Убить хотят деревню! –
И я их понимаю.

Пока жива деревня
В любом своём обряде,
В любом устое древнем,
С Россией им не сладить.

Но западной таверней
Не станет Русь, покуда
Над русскою деревней
Вершится Божье чудо:

Уже почти нигде в ней
Не слышно русских песен,
Но Русскою Деревней
Остались наши веси.




























               
                Деревенский философ
    Мы сидели с ним на лавочке
И курили «Беломор».
Он, помахивая тапочком,
Вёл неспешный разговор.

Обстоятельно и плотненько
Он выстраивал слова.
Был он столяром и плотником,
А ещё рубил дрова:

Не за деньги, не за водочку –
Просто, бабкам помогал.
Ну, порой, пропустит стопочку,
Вот и весь его «магар».

Так о чём же вёл беседу он?
Обо всём и ни о чём:
То на власти наши сетовал,
Нервно дёргая плечом;

То давал отпор политикам –
Резал прямо без ножа;
То талантом аналитика
Он внезапно поражал;

То философов цитировал,
Сыпал будто в закрома,
И проблемы всего мира он,
Мне казалось, понимал.

Но, скурив три «беломорины»,
Подводя всему итог,
Он сказал: «Беда – не горе нам,
Если с нами будет Бог».

Я спросил его: «А будет ли?
Ведь грехов у нас не счесть».
И ответил он без удали:
«Нет, не будет – уже есть».























            Планетарный дом
Расплавленной каплей пасхального воска
Осеннее солнце стекало за лес,
А он в своей хвойной одёжке неброской
В туман предзакатный по пояс залез.

Но в этом холодном осеннем тумане
Я видел сокрытую тайну души.
И чувствовал я, что меня не обманет
Под серым туманом лежащая ширь.

Туман подползал к одинокому дому
Всё ближе и ближе, как брошенный пёс,
Неслышимо крался к перилу витому –
И так свою тайну ко мне он донёс.

И я погрузился в туман вместе с лесом,
С опушкой, с рекою и с домом своим.
И в этом внезапном содружестве тесном
Я понял, насколько я близок всем им.

А так же я понял, что этим туманом,
Который, быть может, Вселенной мерзлей,
Покрыты все люди, стоящие станом –
Да, временным станом! – на этой земле.

И вдруг я почувствовал тайные токи
От каждой живущей на свете души.
И с этой минуты мой дом одинокий
Вобрал в себя всю планетарную ширь.



      Жена синеокая

А в деревне такая зима,
Что в словах передать невозможно,
Прям, как будто Россия сама
По России идёт осторожно.

Нет, не думайте: я не грешу
Неудачной словесной игрою,
Но, когда о России пишу,
Не найду я сравнений порою.

Я, действительно, чувствую Русь
Как живое создание Бога,
И когда я за ручку берусь,
Мне становится страшно немного:

Не задеть бы её естество
Да неправильным словом не ранить.
И земля она, и существо –
Я её воспеваю на грани.

Но на грань эту я восхожу,
Облачась тишиной неземною,
Тем безмолвием, что нахожу
Ночью в поле, и чаще – зимою.

И поэтому только в селе,
Или где-то в деревне далёкой,
Обращаясь к России-земле,
Обращаюсь к Жене синеокой.

Руку мне она вновь подаёт –
Хоть в подарок цветы подноси ей…
Вижу я, как Россия идёт
По земле, что зовётся Россией.   




























                Рабочий посёлок

Посёлок…в сущности, деревня,
Но в нём спокойно, без прикрас
Смешались, как в лесу деревья,
Крестьянский и рабочий класс.

Повсюду здесь родные лица
И судьбы, скрученные в жгут.
Посёлок – это не столица:
В нём люди русские живут.

Они давно уже здесь жили –
С тех пор, как пущен был завод.
Их руки – в связках сухожилий,
У глаз их – борозды забот.

Насущный хлеб их горек очень,
Им бедность – как родная мать,
Но, всё же, путь их безпорочен,
Как ни пытались их сломать.

Они, конечно, пьют порою,
По-русски, так, чтоб на всю жизнь,
А если матом уж покроют,
То так покроют, что держись.

И, всё же,  это – наносное,
Не суть их, а, скорей, игра.
Живёт в них чувство запасное,
Что не даёт зайти за грань.

И это чувство – чувство Бога,
Хоть обезбожены они:
Следят за ними предки строго,
Чтобы от бездны заслонить.

Другой народ давно бы канул
На  дно всеобщего блуда,
Прилипнув к пьяному стакану,
Случись с ним русская беда.

А наш народ среди разврата,
Молитвой пращуров храним,
Стоит, стоит, как брат за брата,
И, значит, Бог доселе с ним.



















      
  Мировая загадка
Какой загадочный мужик
Живёт в деревне русской! –
Он строит чудные Кижи,
А спит в каморке тусклой.

Он в кураже порой крушит
Годами нажитое,
А после в простоте души
Рыдает, в храме стоя;

Он бьёт сильнейшего врага
И мордой тычет в лужи,
А через день лежит в ногах
И сам ему же служит;

Ему порой бывает лень
Сходить на час к соседу,
И тут же – шапку набекрень! –
Айда бродить по свету.

Он иногда теряет сон
От мировых вопросов,
И даже водку хлещет он,
Как истинный философ.

Да, необузданно широк
Наш мужичонка русский, –
Цивилизованный мирок
Ему в размахе узкий.

Его стесняют города,
И потому он скромен…
Ему без Бога – никуда,
Ведь только Бог огромен.




























               Скит

Я не стану уходить в затвор,
Где лесами горизонт заужен,
И бежать от мира до тех пор,
Пока миру я хоть каплю нужен.

Но когда замёрзшие дома
До конца уже заиндевеют,
И повиснет в воздухе туман,
Что в мороз подобен суховею,

И снега сухие захрустят,
Как пески в Египетской пустыне,
Вот тогда пускай меня простят
Все, кому был нужен я доныне.

Между мной и миром не пески –
Лягут наши русские сугробы,
Превращая дом мой в древний скит
Самой высшей монастырской пробы.

Господи! Какая благодать!
Тишина, покой и – отзвук некий…
Всё пройдёт и канет без следа,
А покой останется навеки.

И в покое этом будет Бог,
Что Един таинственно в Трёх Лицах,
И тогда я выйду за порог,
Чтобы снова с Божьим миром слиться.

                Две судьбы

А в деревне целый день – тишина.
А в деревне не поют петухи.
А деревня та уже не нужна.
За какие за такие грехи?

А в деревне той все «квасят» вино,
И от бедности разводят клопов.
А в деревне той когда-то давно
Расстреляли мужики двух попов.

Расстреляли и пошли пировать,
Бросив мощи двух святых на снегу…
До сих пор не удаётся прервать
Даже внукам их тот пьяный разгул.

Вот и пьют они до ночи с утра.
Их всё меньше остаётся и – глядь! –
Скоро будут лишь ворьё да ветра
По деревне их угрюмой гулять.

А в соседнем от деревни селе
Всё не так, и всё там наоборот:
Там никто не ходит «навеселе»,
Когда полон рот забот и хлопот.

Там посмотришь на любую избу,
И от радости душа запоёт.
Там не сетует никто на судьбу,
Там Христа благодарят за неё.

Там среди села красуется храм,
Что сумели их отцы отстоять,
И плывёт над тем селом по утрам
Колокольный звон, а с ним – благодать.




























        Зимнее искушение

Закружит, завертит слепая метель,
Собьёт ненароком с пути,
Заставит бродить до утра в темноте,
В которой дорог не найти.

И будешь бродить до тех пор, пока сам
Рукой не махнёшь на свой  путь,
Пока не поверишь чужим голосам,
Что лучше прилечь и уснуть.

И в этот момент, разбивая искус,
Ты крикнешь: «Господь, помоги!»
И вдруг огонёк, словно тоненький пульс,
Забьётся в тенетах пурги.

И ты на него, ускоряя свой бег,
По рыхлым снегам побежишь,
И выскачешь вдруг прямо к русской избе,
Как будто при помощи лыж.

Приветит тебя некий русский мужик,
Уложит на русскую печь.
И, веки в истоме блаженной смежив,
Ты сбросишь все тяготы с плеч.

И будешь ты счастлив до самой  зари,
И будет уютно тебе,
И будешь ты Господа благодарить,
Что вывел Он к русской избе.

      Крестьянский погост

На погосте деревенском – тишина,
Даже птицы там щебечут в полсилы.
Иногда приходит чья-то жена,
Что платок свой вдовий третий сносила.

Иногда туда зайдут мужики,
Чаще – выпить, чем припомнить кого-то,
Потому что там зудят лишь жуки,
А не жёны попрекают работой.

Там растят ежихи малых ежат, –
На погосты за грибами не ходят.
На погосте том крестьяне лежат,
День и ночь лежат, при всякой погоде.

Привыкать ли им к родимой земле?
Под землёй они лежат, как под стогом.
Кто вошёл в неё в добре, кто во зле,
Только все они крестьяне пред  Богом

И для всех для них один монумент –
Нивы, что они взрастили под солнцем.
И когда-нибудь наступит момент,
Когда всем им возвратиться придётся.

Перед Богом встанут все, как один,
В Третьем, ими же возделанном, Риме –
Иисус Христос прижмёт их к груди
И за труд соборный в Царствие примет.

     Народное средство

Помню: с русским мужиком,
С чьим-то дядей,
Мы пошли за молоком
На ночь глядя.

Шли мы с ним в ночную темь
По дороге.
Было мне тогда лет семь,
Недотроге.

Я боялся темноты,
Аж,  до судорг.
Мне мерещились хвосты
В чёрных грудах.

Мне казалось, эта мразь
Выйдет разом,
На меня из тьмы косясь
Страшным глазом.

И, заметив мой испуг,
Русский дядя
Мне сказал: «Не бойся, друг.
Всё в поряде!

Если страшно – не робей,
А, напротив,
В темноту иди, и  бей
Всех, кто бродит.

Ну, вперёд!» И я пошёл –
Стыдно ж было.
Ну, и что я там нашёл?
Шиш да мыло.

Это ж листья на кустах
Шевелятся!..
С той поры я перестал
Тьмы боятся.

Жизнь плывёт из года в год
Крепким стругом…
Исцелил меня народ
От испуга.




















       Просто русские
Какие люди в деревнях
Порой ещё встречаются!
Пускай не ездят на санях,
И в школах обучаются;

Пускай привыкли говорить
Заморскими словечками,
Привыкли «Мальборо» курить
И жить с электропечками;

Отвыкли в погребе хранить
Капусту с баклажанами…
И всё же странные они
В сравненье с горожанами.

И эта странность их не в том,
Что курят на завалинках,
И ходят в импортных пальто,
Но в деревенских валенках.

Их странность в том, что с хитрецой
Все внешние повадки их –
Идут по улице с ленцой,
А на работу хваткие.

Их странность в том, что за душой
Обиды их не копятся,
А если праздник небольшой –
Столы от ястий ломятся.

Их странность в том, что искони
Земля любовью платит им…
Да просто русские они,
Как деды их и прадеды.




























                Осеннее солнце

Предзакатное солнце не грело,
А хлестало с размаху по коже,
И метало холодные стрелы…
Только солнцем оно было всё же, –

Было животворящим светилом,
Несмотря на глухую усталость:
Даже в мареве сером и стылом
Всё равно оно им  оставалось.

Я глядел в остывающий слиток
С  любопытством застывшего зала, –
И следил, как походкой улиток
Солнце тихо за лес уползало.

Я любил его даже такое,
Потому что светило не судят,
Ведь над этой землёй и рекою
Никакого другого не будет.

И, облитый негреющим светом,
Я одно понимал в полной мере:
Всё изменится будущим  летом,
Нужно только в приход его верить.

Искушение солнцем осенним,
Умирающим в каждом оконце
Перед летним его воскресеньем,
Научило любить меня Солнце.
      Звуки судьбы

               В доме моём деревянном
Каждому звуку – почёт.
Словно елеем по ранам,
Время по брёвнам течёт.

Дальний гудок электрички,
Близкие брёхи собак,
И петухов переклички…
Всё принимает изба.

Звуками полнятся сени,
Горница, погреб, чердак.
Так, между двух воскресений,
Строится дней  череда.

В каждом услышанном звуке
Чья-то скрывается жизнь:
Вечные встречи-разлуки,
Действия правды и лжи.

Горы стенаний и стуков
Время наносит в избу –
Из мировых этих звуков
Строю свою я судьбу.

Знаю, что мне во спасенье
Этот мирской тарарам –
В сердце своём в воскресенье
Я отношу его в храм.

Там я в Божественном свете
Слёз не скрываю под бровь:
- Господи, звуки мне эти
Дай переплавить в любовь.




























       Русские лица

Когда бывает грустно мне,
И трудно отогреться,
Гляжу я в лица русские,
И согреваюсь сердцем.

Не то, чтобы в них видел я
Особенность какую,
Но даже в жаркой Индии
Без них я затоскую.

Я в эти лица верю, как
В своих коней хозяин,
И никакой Америкой
Мне заменить нельзя их.

Проснулся или спал ли я,
Но рад, что не в Бостоне.
Вся ихняя Испания
Двух русских глаз не стоит.

Я не страдаю манией,
А подчиняюсь фактам,
Ведь Франция с Германией
Им не по росту как-то.

Пускай они попроще, чем
Телеги гужевые,
Но с ними легче поприще,
И все они – живые!

        Русская печь

Задуют ветра ледяные,
Завоют шальные метели,
И так же, как принято ныне,
Тепло потечёт из котелен.

Но я в своём доме сосновом,
Таская дрова по крылечку,
Топить буду снова и снова
Привычную русскую печку.

И пусть говорят мне: «Пора бы
Исправить житейское кредо», –
Но дом мой – как  древний  корабль,
Что верному парусу предан.

Живое тепло мне дороже,
Чем жар батарейных подвесок:
Оно оставляет на коже
Живое дыхание леса.

А в треске горящих поленьев
За воем раскатистой вьюги
Я слышу задорное пенье
Какой-нибудь летней пичуги.

И что бы мне ни говорили
Владельцы шикарных имений,
Но все батареи и грили
Мне русскую печь не заменят.

                Лунный свет

Руки чёрные ночь протянула,
Будто хочет за горло схватить.
Я встаю, как обычно, со стула –
Подправляю лампадный фитиль,

Чтобы лучше лампадка светилась
Золотистым духовным огнём,
Чтобы в мире царящая стылость
Не врывалась в мой дом вороньём.

А за окнами темень такая,
Что не виден соседу сосед,
Но всё больше в неё проникает
От лампадного пламени свет.

Чёрный ветер по-прежнему свищет,
Но чем жарче в ночи я молюсь,
Тем за окнами ярче и чище
Открывается мне моя Русь.

И уже над увиденной Русью
Я провижу грядущий Восход…
Я возьму свои верные гусли
И пойду с ними в русский народ.

Я ударю по огненным струнам,
Затаённым в глубинах души,
Чтобы песней, как лучиком лунным,
Эту ночь мировую прошить.

  Я увижу во мраке соседа,
  А сосед мой увидит меня,
И пойдём мы по лунному следу
Прямо к Солнцу грядущего дня.





























        Покой среди покоя

Из раны небесной кровавится дождь,
По серым деревьям и крышам сочась.
По далям проходит предсмертная  дрожь,
Как будто бы жизнь их прервётся сейчас.

Но в этой погоде и в этом дожде
Душа обретает нездешний покой,
Несвойственный зависти, страху, вражде,
И, всё-таки, в чём-то привычный такой.

Наверное, где-то в глубинах души
Живёт он извечно, от мира таясь.
Его невозможно совсем задушить,
Но можно навеки утратить с ним связь.

Он страшно боится мирской суеты,
Его укрывает покров корневой.
Его можно чувствовать чувством шестым,
А можно всю жизнь и не знать про него.

И только лишь здесь, в одинокой избе,
Которую дождь сиротливый облил,
Покой проступает подобно резьбе,
Что скрыта под слоем ненужных белил.

О, если бы мог я покой сохранить
Среди безпокойной мирской суеты,
Уже никогда не прервалась бы нить,
Связавшая плоть мою с Духом Святым.


     Жемчужное зерно

Мне говорят порою люди:
«Какую ты  Россию ждёшь?
Рассвета Русского не будет –
Ты посмотри на молодёжь.

Их мозг развратом искорёжен:
Сплошная пьянь да наркота».
Согласен, много их. И, всё же,
На самом деле всё не так.

В пророки я не притязаю,
Но отвечаю головой.
… В одном посёлке под Рязанью
Я встретил парня одного.

Обычный парень деревенский,
Взращённый лесом и рекой,
Он был в суждениях не резкий,
Но основательный такой.

Он крупно мыслил о России,
Он гордо говорил о ней,
Что тайный враг наш агрессивен,
Но Русь втройне его сильней.

Он стать стремился офицером,
Чтоб за Россию постоять.
Да, может быть, в посёлке целом
Ему подобных не сыскать.

Но если есть в бурте навозном
Одно жемчужное зерно,
То, значит, рано или поздно
Алмазом прорастёт оно.

И тем единственным алмазом
Оправдан будет весь навоз.
Всё дело в том, каким вы глазом
На Русь глядите? Вот вопрос.

Ведь, если посреди разврата
Рождает Русь таких сынов,
То знайте: всяким супостатам
Не сокрушить её основ.



















  Исступление сердца
Я выхожу на крылечко
С утренней томной ленцой,
И неожиданно речка
Свет мне бросает в лицо.

Воздух лучами пронизан,
Будто бы сканью прошит
Сверху до самого низа,
До оснований души.

Огненный воздух вдыхаю
С радостью детской игры.
В небе снежинки порхают
Перьями с ангельских крыл.

Как называется это,
То, что течёт с высоты?
Свет! Ничего, кроме Света!
Господи! Это же – Ты!

Это Твои перелески,
Речка Твоя и поля.
В неописуемом блеске
Это Твоя ведь земля.

Сердце моё в исступленье –
Как хороша Твоя Русь!
Господи, я на колени
Перед Тобой становлюсь.


     Огненный лебедь
Раскрылась над миром завеса
Из облачных тёмных гардин.
Идём мы с женою вдоль леса
И в звёздное небо глядим.

Открыто небесное плато
Сиянию поднятых лиц.
А звёзды – как будто цыплята,
Что вылупились из яиц.

Играют они и теснятся:
То в даль устремятся, то – в близь.
Им нечего неба стеснятся,
Ведь в нём они и родились.

И мы родились в этом небе,
Пускай и на грешной земле.
Любовь наша – огненный лебедь –
Летит сквозь созвездия лет.

И годы, как звёзды, играют:
То стаей – поди, раздели! –
У жизни по самому краю,
То где-то мерцают вдали.

И в зареве звёздного блеска
Мы чувствуем Бога-Отца.
Идём по дороге вдоль леса –
И нет у дороги конца.



                Дверь наружу
                Чей-то след меня уводит
По снегам в ночные дали.
Я иду, спокойный, вроде,
Но не ведаю – туда ли?

Ночь на плечи давит прессом,
Но мосты я все сжигаю –
В направленье неизвестном
Без сомнения шагаю.

Только тьму вокруг я вижу, –
Для меня на всей планете
Ничего сейчас нет ближе,
Чем цепочка вмятин этих.

Почему я следу верю,
Как асфальтовому треку?
Просто, вижу, что не зверю
Он присущ, а человеку.

Я иду за человеком,
До меня здесь проходившим,
За неведомым, за неким,
Может быть, как сам я, пришлым.

До чего ж нужны друг другу
Все, живущие под небом:
Мы же связаны по кругу
Меж собой, как зёрна хлебом.

Научи меня, о Боже,
Распахнув наружу двери,
Человеку верить тоже,
Как я в след его поверил.




























          
                Мать
Шла дорога мимо деревушки, –
О таких вот говорят: «В глуши».
И глядели серые избушки
На чреду мелькающих машин.

Пожилая женщина рыдала,
У дороги сидя на пеньке.
Никого она не ожидала
В этом захолустном уголке.

Было ей сегодня одиноко,
Но никто не жал на тормоза,
И глядели из машинных окон
На неё проезжие глаза.

Два чужих, почти враждебных мира
Время автострадою свело:
Город, задохнувшийся от жира,
И в труху истлевшее село.

Пожилая женщина рыдала,
Теребя платок в худой руке.
Всё-таки она чего-то ждала
На своём берёзовом пеньке.

Вдруг машина модного окраса
Заслонила тенью окоём, –
Вышли парень с девушкой на трассу,
Подошли к той женщине вдвоём.

Оба – в навороченном «прикиде»,
Возрастом своим – ей сын и дочь:
- Мать, скажи нам, кто тебя обидел?
Или, может, чем-нибудь помочь?

Свежестью повеяло из сада.
Посветлели серые дома:
- Ничего мне, милые, не надо,
Кроме дорогого слова «Мать».
























    Заключённый  Василий

Наломал я дров немало,
Аж в  глазах от них рябит.
Ждёт меня не пляж Ямала,
А российская Сибирь.

Поделом же мне морока.
Ничего, душа, не трусь!
Отсижу свои полсрока
И с амнистией вернусь.

Я же русского замеса,
Мне без воли, ну, никак.
Выйду в поле, что у леса,
И напьюсь из родника.

Брошу оземь свою шапку,
На груди рвану бушлат,
Зачерпну цветов охапку,
И – душа в разгул пошла!

Закружу берёзку в вальсе
По расплёсканной траве –
И пускай наколка «Вася»
Ей запомнится навек.

- Эх, гуляй ЗеКа Василий,
Душу волей теребя:
Ты ж не можешь без России,
А Россия без тебя.

Ох, как трудно жизнь итожить,
Когда нужно крест нести.
Помоги мне, Христе Боже,
И прости меня, прости…





























    Сталинская закалка

День был серый, как болото.
Ветер лужицы рябил.
На ветру мужик работал –
Избу новую рубил.

По лицу хлестала морось,
Только жилистый мужик,
Ни о чём не безпокоясь,
Топором тесал кряжи.

Он работал рьяно, с пылом,
Даже ухало в груди.
А ему по виду было
Лет за семьдесят, поди.

Я  ему в сыны годился.
Но какой был в нём накал!
Чтобы я вот так трудился?
Да ни в жизнь! Кишка тонка.

Где уж нам, живущим ныне?
В нас не тот огонь горит.
Отчего же так нас клинит
Для отцов привычный ритм?

Ведь и мы не из под палки
Труд свой жизненный вершим.
Видно, сталинской закалки
Не хватает для души.

Пусть отцам бывало плохо,
Но они – стальных пород.
Значит, чем трудней эпоха,
Тем добротнее народ?

Да, когда народ он – русский…
С топором чтоб так дружить, –
Тут нужна не сила мускул,
А стальная мощь души.























        Белая икона

Опять снега заволновались,
Как Ледовитый океан,
И морю Чёрному на зависть
Разлилось море молока.

Белым-бело по всей округе
До горизонта и за ним.
Плывут по снегу, словно струги,
Стога, стоящие средь нив.

Ещё не видно троп и тропок
Между деревней и селом –
Пушистый снег глубок и топок,
Им даже трассу занесло.

Такой небесной чистотою
И безпорочной белизной
Не только любоваться стоит,
Её б вобрать в оклад резной;

И как икону бы поставить
Её на видном месте в храм,
Чтоб люди грешными устами
К ней прикасались по утрам;

Чтоб то, что Бог даёт природе,
Они в сердцах своих несли…
Вот так на Русь земную сходит
Небесный Иерусалим.


           Русский воздух

Я русский воздух пил ещё младенцем,
Мешая с материнским молоком.
По венам прогонял его я сердцем,
И в тело проникал он глубоко.

Насквозь я русским воздухом пропитан –
От кончиков волос и до ногтей.
Я – русская, народная элита,
И вне Руси мне места нет нигде.

Я проходил по русским деревенькам,
По русским сёлам, русским городам,
Я поднимался в храмы по ступенькам,
Что помнят домонгольские года.

Я в русской форме с русскими парнями
Прошёл свои солдатские пути.
Я строил дом и русскими камнями
Его фундамент на века бутил.

Я на своей измученной Отчизне
Все русские участки застолбил,
И всех людей, что встретились мне в жизни,
Я как-то по-особому любил.

Ни под каким заманчивым предлогом
Я не смогу уже нерусским стать.
Ещё я почитаю Русским Богом
Распятого евреями Христа.

Теперь скажу, наверное, о главном,
О том, что с детства ведала душа:
Я русский потому, что Православным,
А значит – Божьим воздухом дышал.


    

























                Две дороги

Под ногами хрустели сосновые шишки,
Как ракушки на пляже хрустят.
И ремни коробов натирали подмышки
У измученных насмерть крестьян.

Шли они не спеша по грунтовой дороге –
Гнул хребтины им груз коробов,
Увязали в грязи их истёртые ноги:
Но зато было много грибов.

Шли крестьяне и Господа благодарили…
А за лесом, у кромки реки,
Пили водку и жарили мясо на гриле
Из шикарных машин мужики.

Кроме мяса там было достаточно снеди:
Осетрина, икра, балычок.
А ещё на закуску – две юные «леди»,
Чтоб пикантнее был шашлычок.

Только Господа если там и поминали,
То лишь так, что уж лучше молчать,
Ведь тяжёлая мысль о плачевном финале
Не могла им сердца омрачать.

А крестьяне всё шли по дороге грунтовой,
От усталости живы едва…
Потерпите, родные, для вас уж готово
Место в Царстве, где царствовать вам.

    Праздник природы
Лунный свет заборы выбелил
В их столетний юбилей,
И стоят они без выбоин,
Как из новых горбылей.

До того луна огромная –
Хоть в ладони прячь лицо.
Под луной избёнка скромная
Представляется дворцом.

От берёзок – тени чёткие,
И чернее, чем грачи,
Чем начищенные щёткою
Чёрной ваксой кирзачи.

Мы с женой идём дорогою,
Что выводит нас к реке.
Мы луну руками трогаем,
Пусть она и вдалеке.

Этой ночью всё возможно нам
Под десницею Творца,
Ведь природа вся обожена,
Если Бог живёт в сердцах.

И хотя сердца в нас разные,
Но зато едина плоть.
Вся природа с нами празднует:
Где любовь – там и Господь.


     Малая церковь
Дядя Сеня – тракторист
С многолетним стажем.
На работе он – солист:
Чисто брит и важен.

И пока идёт страда,
Он – ни капли водки.
Но зато потом – беда:
Нет лужёней глотки.

Лет под семьдесят ему,
Но за ним в разгуле
Не угнаться никому,
Как стреле за пулей.

И тогда уж он солист
На житейском поле:
Дебошир и скандалист,
Истинный «соколик».

И хотя он водку пьёт,
Как из самовара,
Но жену свою не бьёт –
Бабушку Варвару.

Да и то сказать: она
Лучшая в деревне.
Всем примерная жена –
Нет её смиренней.

Бога любит, мужа чтит
      В дни его пороков,
Да ещё и защитит
От чужих попрёков.

Вот Семёновы слова:
«За её терпенье
Я готов ей целовать
Руки и колени».

Их семейный монолит
Не изъеден ложью.
…Просто, их семья хранит
Заповеди Божьи.



















                Новый догмат

До утра просидели мы с ним на крыльце.
Звёзды бились в оконные рамы.
А когда он курил, на суровом лице
Были явственно видимы шрамы.

Старый воин, афганец, прошедший Чечню,
Но по духу как юный  курсантик,
И, пожалуй, ни грамма не присочиню,
Коль добавлю: и вечный десантник.

Говорили мы с ним о пленённой Руси,
О былом и о нашем грядущем.
И под самый конец он внезапно спросил:
«Что такое понятие – Сущий».

Я ответил ему: «Это имя Творца.
Означает: Единственно Живый».
И сказал он, дымок отмахнув от лица:
- Значит, прочие жизни все лживы.

- Да, – помедлив, ответил я. – Вроде, того.
- Что ж, – он выдохнул, – так я и думал.
Всё на свете сгорит прошлогодней травой.
Разбежится крысятник из трюма.

Я, не вычленив логику мысли его,
Растерялся слегка: «Ну, и что же?»
- Ну, а то! Наша Русь будет вечно живой,
Раз она называется Божьей.

Он сказал, как навскидку рванул автомат –
Деревенский мужик, русский воин.
И настолько был твёрд этот новый догмат,
Что я стал за Россию спокоен. 




























         Лебединая песня

Если мне предстоит умереть,
Как сорваться с высот поднебесных,
Я б хотел напоследок пропеть
Лебединую песню.

Я отрину гордыню и спесь
Перед тем, как сложить свои крылья,
И, любовью рождённую песнь,
Из груди своей вылью.

Я в слова этой песни вложу
Всю тоску по пленённой России.
Я душой пробегу по ножу,
Чтобы кровь моросила.

Я до мозга костей убеждён
В том, что кровь мою пажити вземлют,
И она благодатным дождём
Ляжет в русскую землю.

Я, Россия, тебе отдаю
Всё, что в сердце вмещаю.
Лебединую песню мою
Я тебе посвящаю.






      Сельские  батюшки
Священники, простые иереи,
Молитвенники русского села,
В наш век, что от бездушия звереет,
Какая сила вас произвела?

Как правило, вы все – интеллигенты,
Привыкшие к комфорту городов.
В какие переломные моменты
Любой из вас на подвиг стал готов?

Художники, поэты, музыканты –
Всё это было в прошлом, а теперь…
Широкий путь сулили вам таланты,
Но вы пошли по узенькой тропе.

Входили вы в разрушенные храмы,
Чтоб Литургии первые служить,
А ветер дул в разломанные рамы,
И нагло в алтарях дерзал кружить.

Как танковые броневые люки,
Вы открывали Царские Врата, –
К потиру примерзали ваши руки,
Когда морозный пар витал у рта.

Недосыпали вы, недоедали –
И храмы поднимались из руин,
Кресты глядели в сумрачные дали,
И в сёла возвращался Божий Сын.

Художники, поэты, музыканты,
Сегодняшние батюшки села,
Вы – рядовые Божии солдаты,
Но чем бы Русь без вас теперь была?





























Воскрешение Руси
Стали рыхлыми снега –
Полный швах на тропах:
Увязает в них нога,
Как в болотных топях.

Сани, хоть и порожняк,
Не проедут – где же?
Даже старая лыжня
Лыжника не держит.

Ни дорог и ни путей,
Всё разъела сырость,
Но такая канитель –
Просто Божья милость.

Потому, что каждый год
По таким дорогам
По Святой Руси идёт
Пасха Христа-Бога.

Всюду слякоть, ну, и пусть,
Ведь в недели эти
Воскресает наша Русь
Из морозной смерти.

В горсти талый снег беря,
В небо поглядите, – 
Ждёт Святая Русь Царя,
Чтоб из гроба выйти.

     Распятый справа

Я с Семёном был на «ты»,
Хоть он старше был намного.
Мы до самой темноты
Говорили с ним про Бога.

Тёплый вечер над селом
Расчехлял свои  знамёна,
И звучала как псалом
Речь маститого Семёна.

И вплетал он в  разговор
Из Евангелия строки…
Был он в прошлом тать и вор –
«Отмотал» три полных срока.

Он чужое не копил,
Шёл легко на срок свой третий:
Сладко ел и сладко пил…
А на зоне Бога встретил.

Не рассказывал он, как
Бог вошёл в него Дарами, –
Только прежний вор-ЗеКа
Нынче сторож в сельском храме.

Весь зарос он бородой
И живёт в своей сторожке,
И почти за хлеб с водой
Топит печь, метёт дорожки.

Видно было: счастлив он.
И душою не остынет,
Раб Господень Симеон,
Бывший тать, святой отныне.




























   Сила  Русская

Выйду за околицу,
Брошу шапку оземь –
Пусть земля расколется,
Задрожит всей осью.

Силу неуёмную
Чувствую в размахе –
Тяжесть неподъёмную
Подниму, не ахну.

Разгуляться хочется
Силе богатырской,
И судьбу-пророчицу
До смерти затискать.

Я ли не из русичей,
Витязей былинных?
Я, во всяком случае,
Слеплен не из глины.

Я замеса русского:
На крови и стали.
Мне все земли – узкие,
Кроме русских далей.

Не терплю измены я:
От неё нет средства.
      Крестное Знамение –
Вот моё наследство.

Дух во мне без проседи,
В сердце жив мой предок.
Будь уверен, Господи,
Я Тебя не предам








































 
             Семя
Старый плотник, мужик-непоседа
Мне сегодня с утра рассказал,
Про погоду, и что у соседа
Окотилась намедни коза;

Что приехал вчера к бабе Нюре
Из Москвы её старший внучок;
Что Матронина девочка курит –
Мать узнала про то, и… ничё.

А ещё рассказал старый плотник,
Что Петрович взял деньги на шланг
И заначил тайком две полсотни,
А жена ту заначку нашла.

Рассказал, как у Шурки обедал,
Когда ладил ей двери в чулан…
Обо всём старый плотник поведал,
Что случилось в деревне вчера.

Эх, деревня, деревня: большая,
Только дружная, всё же, семья –
В ней живут, никому не мешая,
Будто в коробе ворох семян.

Сохраняет Господь это семя –
Ангел крылья над ним распростёр.
Упадёт оно в Русскую землю
И великой страной прорастёт.

                Вифлеемская ночь
                Звёзды глазами коровьими
Кротко на землю глядели,
Тонко слезинками вдовьими
В редких росинках блестели.

Ночь вознесла над деревнею
Месяц в сиянии белом –
Юное это и древнее,
Мёдом пропахшее тело.

Мне оно мощно напомнило
Ясли и Богомладенца –
То, что однажды наполнило
Русла засохшего сердца.

Был я ненужнее ветоши,
Грязной, помоешной псиной.
Господи, но ведь не где-то же –
Встретил Тебя я в России!

Здесь мы рождаемся нищими
И в нищете умираем,
Но от рождения ищем мы
Путь, что венчается раем.

Господи, лишь бы не поздно я
Принял в себя Твоё семя…
Ночь над деревнею звёздная –
Как и тогда, в Вифлееме.

          Земля чудес

То ли небо вниз опрокинулось,
То ль земля запрокинулась вверх,
То ли это всего лишь приснилось мне:
Снизу – облако, сверху – снег.

На Руси это дело привычное.
Ничего необычного нет.
Здесь порой даже берег коричневый
Обретает оранжевый цвет.

Что ни озеро здесь, то и Ладога –
Чайки-ангелы кружат над ним.
Здесь встаёт над землёю не радуга,
А сверкающий святостью нимб.

Здесь закат на рассвете кончается,
Потому что – повсюду Восток.
Здесь земля с вечным Небом встречается
И берёт из него свой исток.

Здесь увидишь всегда по-хорошему,
Если в сердце своём не лукав,
Под ногами не снежное крошево,
А плывущие в рай облака.

Чудеса на Руси всюду водятся.
Почему так? Не надо гадать.
Просто это – Удел Богородицы,
И –  Небесная Благодать.

                Звуки тишины

В моём доме стоит тишина,
А часы, что меня охраняют,
Как сквозь пальцы крупинки пшена,
В безконечность секунды роняют.

Я прислушиваюсь к тишине.
Боже, сколько в ней жизни и звуков.
Вот за жёлтой вагонкой в стене
Мышь скандалит – наверное, злюка.

А вдали за стеною избы
Слышен лай деревенских собачек,
И, как будто бы кем-то избит,
Скорый поезд колёсами плачет.

Он несётся навстречу звезде,
Маяком на пути его вставшей.
Слышу вздохи уснувших людей
И биенье сердец их уставших.

Слышу грохот больших городов
И безмолвие малых селений,
Слышу стон опечаленных вдов
И гармонию тайных молений.

Слышу всё, что над Русью звучит,
Неподвластное сонной  истоме…
Боже, сколько же звуков в ночи
Собралось в моём доме.

     У истока весны

Превратятся в ручьи снега,
Переплавятся в тёплые лужи,
А на пажитях да на лугах
Солнце белые пашни расплужит.

А пока что на белой земле
Все проплешины – словно заплатки,
И весна, ещё не осмелев,
По дорогам крадётся украдкой.

Ей свой мир предстоит изваять
Из природы, застывшей на грани.
Всё вернётся на круги своя,
Всё проснётся и к жизни воспрянет.

Это будет потом, а пока
Всюду лишь ожидания знаки,
Как в рядах штурмового полка
Накануне победной атаки.

Я стою у истока весны,
На крыльце деревенского дома, –
Над полями, что нынче грустны,
Слышу отзвуки майского грома.

И душа моя верой полна
В то, что Бог мою Русь не бросает,
И когда-то воскреснет она,
Как природа её воскресает.

                Широкий лес
                Живу в селе уже почти что год
Среди простого русского народа,
Привык ко всем превратностям погод
Уже всех четырёх сезонов года.

Мой дом повёрнут к озеру лицом –
Сквозь камыши блестят его осколки.
Из дома, если выйдешь на крыльцо,
То сразу – за околицу посёлка.

А за околицей стоит дремучий лес.
Он хоть дремучий, но широк весельем:
Он чуть ли в огороды не залез
И весь покос осинками засеял.

Весной и осенью, и летом, и зимой –
Всегда он держит собственную марку.
В него войдёшь с порожнею сумой,
А выйдешь из него всегда с подарком:

То ягода, то гриб, то зверобой,
То елка к Рождеству, то голос птицы,
А то и, просто, воздух голубой,
Что празднично по жилам заструится.

Широк наш лес, а, главное щедрот
Ему не занимать у рощ заморских –
Он, как и русский щедрый наш народ,
Уж, коль даёт, то горстью, а не горсткой.
        Утро в селе

Солнце взошло над селом –
В стёклах окон отразилось,
Красным огромным веслом
В небо оно погрузилось.

День над землёю поплыл
Мощно и непреткновенно,
Выплеснув юный свой пыл
В сердце России и в вены.

Воздуха розовый шёлк –
В кипельно-облачной пене,
А по селу вдруг прошёл
Вал петушиного пенья.

Встала с перин своих Русь,
С  хрустом расправила плечи –
Отозвалась эта хрусть
В тёплых сердцах человечьих.

Ожило сразу село
Звуками и голосами.
Их ветерком понесло
Над голубыми лесами.

И, в эти звуки вплетя
Медную нить для баланса,
Радуя русских крестьян,
Звон колокольный поднялся.

Избы, деревья, кусты,
Что над рекой парусились –
Тут же всё стало святым,
Как и должно быть в России.




























               
                Праведная смерть

Рано утром, на закате лета,
Сразу после Яблочного Спаса,
Умирала бабка Лизавета,
Верная подруга деда Власа.

Умирала тихо и смиренно.
Никого она не разбудила,
Уходя из жизни этой бренной
Так же, как по ней и проходила.

Умирала с кротостью овечки.
А в светёлке спали дочка с зятем,
Спали внуки, спал супруг на печке, –
Лизавета не хотела помешать им.

Вот такой она была по жизни:
Кроткая, смиренная, тихоня,
Никогда, бывало, в укоризне
Слов она обидных не проронит.

А бывало всякое порою:
Влас гулял по молодости рьяно,
Представляясь этаким героем;
Вся в отца пошла и дочь Ульяна.

Да, порою всяко-разно было:
- А кому легко, скажи на милость?
Лизавета кротко всех любила,
И молилась за родных, молилась.

Годы пролетели незаметно:
Влас давно уже остепенился,
И своей супругой Лизаветой
Втайне пред сельчанами гордился.

Дочь давно живёт с хорошим мужем.
Внуки золотые, слава Богу…
Да, вся жизнь была тяжёлым  гужем,
Но пришла к хорошему итогу.

Умирала бабка Лизавета,
Сон людей любимых не нарушив.
И стоял над нею Ангел Света,
Тихо ждал её святую душу.

















              Знамение весны

Всё оттаивает постепенно,
И в тенёк уползают снега, –
Вот уже обнажились полено
И забытая кем-то слега.

Открываются мусора кучи,
Что зимою не видимы нам.
            Спотыкается солнечный лучик
 О пустые бутылки и хлам.

Всё ещё неприглядно и серо.
- Ох, уж лучше бы всё, как вчерась…
Но уже пробуждается вера
В то, что новая жизнь началась.

Да, природа выходит из спячки,
Ручейками спросонья ворча, –
Пусть её покрывают болячки,
Но они уже кровоточат.

Это значит, что тело живое!
Это значит, что всё заживёт,
И пурга уже больше не взвоет,
Надрывая от воя живот.

Пусть ещё угрожает простуда,
Но видна уже летняя синь…
Это вечное Божие чудо
Год от года даётся Руси.

И в знамении этом природном
Мы должны бы давно разгадать,
Что проснётся душа у народа,
И на Русь снизойдёт благодать.   





























      Накануне Пасхи
Снег ещё до конца не растаял
И лежит ещё коркою тонкой,
Но уже рыбаки наши стали
Конопатить свои плоскодонки.

Речка лёд разломала на стрежне –
Изогнулась, расправила тело,
И, вскормлённая влагою вешней,
В раскалённых лучах заблестела.

Им рыбак, забывая усталость,
Подставляет небритую щёку, –
Нынче щука в реке заметалась,
А за ней ожидается окунь.

Гладит солнце лучистой ладонью
Всё, на что оно только не взглянет.
И становится небо бездонней,
Чем глубины в любом океане.

Наливаются сонные земли
Благодатной энергией жизни.
Вся природа ещё полудремлет,
Но лишь тронь её – соками брызнет.

Пахнет квасом и прелью сенною,
Днём труба ни одна не дымится…
Хорошо в русских сёлах весною,
Незадолго до Светлой Седмицы.

По Руси боголепно и чинно
Жизнь идёт – препоясаны чресла.
И, ей-Богу, нет в мире причины,
По которой бы Русь не воскресла.




























  Непреложная истина

Я шёл дорогами России,
Я отдыхал в её логах, –
А по утрам уже косили
Крестьяне сено на лугах.

Я подходил к ним поделиться
Своей дорожною судьбой,
И видел, как светлели лица,
Разгорячённые косьбой.

Простые люди, и в заботах
Кружилась жизнь их без конца,
Но были чище мёда в сотах
Их утруждённые сердца.

Они безхитростно делили
Со мною снедь свою и кров,
И деликатно не будили,
Гоня на выпасы коров.

А провожая за ворота,
Когда к пути я был готов,
Они всегда давали что-то
От своих праведных трудов.

Любовь, которую я встретил
На нашей матушке-Руси,
Не растерять до самой смерти
И в суете не раструсить.

Одно я понял непреложно,
В душе лампадку затепля:
С таким народом быть безбожной
Не может Русская земля.




























   Преодоление мрака
Как будто пятернёй огромной
Закрыло облако луну,
И я в своей светёлке скромной
К стеклу оконному прильнул.

Хочу я разглядеть во мраке
Хотя б какой-то силуэт,
Но слышу только брёх собаки,
И ничего во мраке нет.

Но, всё же, взгляд свой напрягая,
Гляжу, как сквозь завесу лжи,
И верю, что за ней другая,
Пусть мне не ведомая, жизнь.

Гляжу, гляжу, и, в самом деле,
Я начинаю замечать,
Что мрак во окне моём редеет
От прикровенного луча.

Его не видит глаз, но всюду –
Уже не тьма, а полутьма:
Я вижу поле, лес, запруду
И деревенские дома.

И пусть размыты силуэты
В стекле оконном, что до дыр
Прожёг глазами я, но это –
Знакомый мне и близкий мир.

Я в этот мир открою двери,
Взломав ночного страха клеть…
Наверно, нужно просто верить,
Что мрак  возможно одолеть.



























               
                Люди Святой земли
   Сегодня я русских людей воспою, –
И кто мне скажет хоть слово против!?
Я видел этих людей в бою,
Я видел этих людей в работе.

Я видел их в дни великих бед,
И в дни, когда приходил к ним праздник;
В парадном зале, в тюрьме, в избе –
Короче, видеть пришлось их разных.

Но как бы их ни пришлось встречать –
В шинелях, в ватниках, в робах, в блузках –
Всегда я видел, сколь горяча
И сколь огромна душа у русских.

Они готовы идти на смерть,
Когда хоть что-то грозит России;
Они способны взять и посметь,
И дерзко любую цель осилить.

Они вмещают в себя весь мир –
В быту им тесно и очень узко.
Попробуй их на излом возьми –
Познаешь силу Идеи Русской.

Они опасны в пылу атак,
Их клич боевой суров и хлёсток.
…То ли земля их взрастила так,
То ли они ей пришлись по росту…

Они умеют землёй дорожить,
И хоть иным племенам неймётся,
Другие люди не могут жить
На этой земле, что Святой зовётся.




























               
                Свадебный наряд
                Летит над Русью благодать –
Ширококрылая, большая.
А реки рвут оковы льда,
И ничего им не мешает.

Им не мешают отражать
Полёта Божьей благодати
Ни иноверческая ржа,
Ни у границ чужие рати.

И кто посмеет помешать
Святой земле в её служенье
В тот час, когда её душа
К Творцу стремит своё движенье?

А Русь уже идёт к Творцу,
Как Лазарь шёл к Нему из гроба,
И ей, воскресшей, не к лицу
Сегодня лагерная роба.

Ей нужен свадебный наряд,
И чтоб фата легла на плечи.
Глаза невестины горят,
Ведь к ней Жених грядёт навстречу.

И Он ещё издалека
Прислал её свадебное платье, –
А сей наряд во все века
Зовётся Божьей благодатью.

     Русский колосок

Стоит пшеничный колосок,
Забытый всеми в поле:
Не низкоросл и не высок –
Как пятиклассник в школе.

Он мощью стати не блистал –
Обычный колосишко.
Но он средь поля простоял
Уже полгода с лишком.

Его косил октябрьский дождь,
Ломал ноябрьский ветер;
Его ввергал в озноб и дрожь
Оскал морозной смерти.

Затем прошли над ним снега
Судьбой неотразимой:
Метель, позёмка и пурга
Секли его всю зиму.

Весной сломались от потерь
Зима и иже с нею.
Ожили нивы и теперь
По новой зеленеют.

А этот хрупкий колосок,
Как ветеран могучий,
Подставил свой седой висок
Под животворный лучик.

Но как сберёг он жизни нить
Назло таким нагрузкам?
Всё очень просто объяснить:
Был колоском он русским.



























                Образ Троицы

Жеребёнком, не знавшим подпруги,
Скачет резвый апрель за селом…
Три берёзки, три верных подруги,
Взявшись за руки, вышли на холм.

Поднялись они, будто поплыли,
И, своей наготы не стыдясь,
До того они чистыми  были,
Что боялась их всякая грязь.

Они ветви свои возносили
По-монашески, трепетно, вверх,
И, наверное, Бога просили,
Чтоб излился Он светом на всех.

Разве может в Отечестве милом
Кто-то быть им не люб и постыл?
Три берёзки стояли над миром,
Как на куполе храма кресты.

Возвещали они, что настанет
Светлый Праздник Христов на Руси.
И с надеждой глядели крестьяне
В безконечную вечную синь.

И хоть жизнь их сечёт, словно розги,
И в глаза им въедается дым,
Но являлись им эти берёзки
Богом, Сыном и Духом Святым.