Послание в Звенигород

В синагоге: утро небыль жаркое.
Почитай мне, мальчик, тору.
Наивно и легко: до дьявола бел снег со суздальского вега.
А я читал до одури, и гуру сдул ненависть в гул вагона бед.

Белла, твои стихи размазаны, как будто
берёзки по Руси.
И парусина жамкала так нежно,
что казалось немыслимым восторгом -
убийство царя в неразличимости эгрегора-Григория.

Мерси
за твои пределы и размахи.
И всё началось со случая в грехе:
день-брег-рождение Моше.
А убийство и рождение - равны до иже.

Уже и в несколько смертей - забавны.
Твоё всевоплощенье - наискось искоренять неверие
вельмож, когда предназначенье - страх,
царапать и коробить глум в твоём и мне.

Сие знаменье
наводит пороха седой в извне карА и тум.
Но и насколько, теперь не суждено, и влавствие
насилию возможно, когда всеобщий дух non-stop паденью дум.

Влеки меня, всеведущее око, ко всевозможным, да и не
твоим-чужим и празднествам субботы.
Теперь челны отплыли в пышный булл.
Всё решено.

Убийство невозможно, да, ничего.
И только бег.
И день субботний кажется расстрелом:
июнь-звени-город-уста-и всевозможность пылкость новолунья.