меццо сопрано Александра Ковалевич

из книги посвящения солистке театра "Геликон-Опера" Алекса;ндре Бори;совне Ковалевич      



           Сыну

Сначала снег, затем зима,
Потом придет усталость.
И мне приходится признать,
Что год – уже не малость.
Уже сегодняшняя боль
Забыта днем вчерашним.
Уже останется с тобой.
Вчерашним днем, не раньше,
Ворвется в дом от плоти плоть,
Назавтра став тобою.
Ворвется с ворохом хлопот,
И с искренней любовью.
Войдет смирение и власть
К бессрочному приходу.
Часы пробьют двенадцать раз,
За каждый месяц года.
И за рожденья малыша
Со мной разделит новость
Двенадцать раз на брудершафт
Год, уходящий в новый.
               
       Воспоминания

Я что-то часто переживаю,
Чего-то вспомнил… забыл. Не знаю.
Воспоминанья в душе скребутся,
Похоже, слезы в глаза уткнутся.
Их столько будет. Об этом после.
Кого хоронят? Отца. Я – возле.
Пальто не греет. Стою. Не верю.
Отца не стало. Рыдать не смею.
Гроб возле дома. Здесь многолюдно.
Я лиц не помню, вернее – смутно.
А рядом мама переживает.
Я к ней прижался. Губу кусает.
И, слава Богу, что хоть не плачет.
Пусть так и будет. Боюсь иначе.
Все ждут. Автобус остановился,
Ну, на конец-то, он появился.
Гроб подхватили мужские плечи,
Несут. Я следом – слезам на встречу.
Потом не помню. Ах, да! Волнуюсь.
С отцом прощаюсь и лоб целую.
Потом и мама целует тоже,
А после плачет. И я, похоже.
От слез не прячусь. Текут ручьями.
Туман и садик перед глазами.
Детей забрали – я в нем последний.
Гроза. Мне страшно. Пугают тени.
Пришла соседка по коммуналке,
Я ей: «Где папа? С ним все в порядке?»
Она тревожно так улыбнулась:
«Отец твой умер», – и отвернулась.
Я ей не верю. Наверно, шутка.
Мне было страшно, а стало жутко.
Непроизвольно дрожат колени,
Иду куда-то в оцепененье.
Соседка рядом – та же улыбка,
А может, все же, это ошибка?
Гроб опускают на дно могилы.
Боюсь, что маму оставят силы.
Земля с ладони летит на крышку.
Зачем взрослею, еще мальчишка?
Ко мне и маме подходит пара,
Мужчина тихо: «Мужайся, парень».
В ответ киваю. Все безразлично.
Отца хоронят, а я – о личном.
Вдруг замечаю, что стал спокоен.
Сердечко бьется – оно живое.
Смотрю на маму: «Не плач, не надо.
Меня ты завтра возьмешь из сада.
Сюда мы к папе приедем снова».
Она не слышит: в ответ ни слова.
Народ в автобус спешит садиться,
Нам не мешают с отцом проститься.
Ну, что ж ты, память, как свет, погасла?
Я должен вспомнить. Но все напрасно.
Как было раньше, теперь не будет
Отец в могиле, а мать тоскует.
Не вышла замуж. Я сожалею.
Ах, мама, мама… Уже седею.




            Молчание икон

А вместе с листьями тепло уходит в землю,
С душевным трепетом тоски они как бабочки летят.
И легкий ветерок пугливою газелью,
С осенней грацией чуть задевает золотой наряд.
Но осень без людей, как тишина без птицы
И как российская любовь без осознания греха;
Как отголосок боли вырванной страницы
Под самый корень нищеты в огне осеннего стиха.
Для веры в нищете есть праздники и будни,
И долгий путь в глубины библии
                по комнатным углам.
Любовь молитвой обновит усталый путник,
И в муках истины он голод утолит, чем Бог послал.