В 37-й...

(1). «Алесю»

Выбачай мяне, Алесю!
Што на мове не змагу.
Што даўно загнаў у крэсы
я мужыцкую тугу.
Не чужынца я, не злодзей.
Бо з дзяцiнствам успрыяў
з навакольным асяродзем
водар iншых слоў i з'яў.

***

Вас, принявших «свет з Усходу»,
смыло бешеной волной.
Мы ж хлебали эту одурь
не в эпоху «параной».
Не пуляли нам в затылок.
«Што дазволена – гутарь».
Мне ж на мове – не пастыла…
Ты прости меня, Дударь!
Ты прости, что «всенародный»
тихой сапой душит нас.
И рукой, от страха потной,
по дешёвке клянчит газ.
«Брат старэйшы» куролесит,
уж который строя Рим.
Выбачай мяне, Алесю!
Бо не знаем, что творим.

27.10.2017
PS:
Настоящее имя Алеся Дудара, критика, поэта и переводчика – Александр Дайлидович. Переводил с русского языка на белорусский – Александра Пушкина и Сергея Есенина, «Дванаццаць» Александра Блока, с немецкого – поэтов Генриха Гейне и Эриха Вайнерта, отрывки из «Фауста» Иогана Гёте, и французского языков. Как поэт дебютировал в 1921 году в газете «Советская Беларусь». У Дудара вышли несколько сборников поэзии: («Беларусь бунтарская», «Сонечнымі сьцежкамі», «І залацісьцей, і сталёвей», «Вежа») несколько поэм и сборник рассказов «Марсэльеза». Был участником театральной труппы Владислава Голубка (его тоже репрессировали – в сентябре 1937). Алесь Дудар год проучился на литературно-лингвистическом отделении педагогического факультета БГУ. Поэту пришлось бросить университет из-за кампании против белорусских студентов-писателей.
НКВД БССР арестовывало Алеся Дудара три раза. Впервые – 20 марта 1929 года за стихотворение «Пасеклі наш край папалам…».
Второй раз – по сфабрикованному делу «Саюз вызвалення Беларусі». Оба раза его отправляли в ссылку в Смоленск. Третий раз Дудара арестовали в октябре 1936 года в Минске. 28 октября 1937 года был приговорён к смертной казни как «руководитель антисоветской объединённой шпионско-террористической национал-фашистской организации». В 1957 году оправдан посмертно. Личное дело № 10861 хранится в архиве КГБ Беларуси.

Беларусь

Край шумлівых лясоў...
Край дрымотных балот...
Край, адвечнаю крыўдай замучаны...
Дзе над доляй людской плакаў сумны чарот
Ды слязіліся вербы плакучыя.
Уладаў хто хацеў гэтай сумнай зямлёй.
Ўсе суседзі на ёй гаспадарылі -
То спраўляў здзек і гвалт пан варшаўскі над ёй,
То тапталіся боты баярына...
І ляцелі вякі... І гаротны народ
Вечна гнуўся пад цяжкай нядоляю...
І марнеў сумны край - край лясоў і балот...
Люд гібеў у нудзе беспатольнай.
Час вялікі настаў... Загарэўся пажар...
Зазвінелі палацаў ваконніцы...
Ўсход агнямі прабіў цяжкі мур чорных хмар,
Заглянула к нам раніцы сонца.
І падняў галаву, разгарнуўся народ,
Разгарнуў сваё цела сталёвае,
І над сумнаю рэчкай шумлівы чарот
Заспяваў, загудзеў песню новую.
Над зямлёю паплыў новы, радасны, кліч:
«Бедакі ўсяго свету, злучайцеся!
Распаляйце ў душы слова вольнага зніч;
Ад смяротнага сну абуджайцеся!»
Новы выгляд прыняў край балот і лясоў,
І здаецца мінуўшчына казкаю...
І не льецца ўжо больш кроў гаротных сыноў
Беларусі рабоча-сялянскае...
1924

Пасеклі Край наш папалам,
Каб панскай вытаргаваць ласкі.
Вось гэта – вам, а гэта – нам,
Няма сумлення ў душах рабскіх.
І цягнем мы на новы строй
Старую песню і чужую:
Цыгане шумнаю талпой
Па Бесарабіі качуюць...
За ўсходнім дэспатам-царком
Мы бегаем на задніх лапах,
Нью-Ёрку грозім кулаком
І Чэмберлена лаем трапна.
Засыплем шапкамі яго,
Ура, ура – патопім ў соплях.
А нас тым часам з году ў год
Тут прадаюць ўраздроб і оптам.
Мы не шкадуем мазалёў.
Мы за чужых праклёны роім,
Але без торгу і без слоў
Мы аддаем сваіх герояў.
Не смеем нават гаварыць
І думаць без крамлёўскай візы,
Без нас ўсё робяць махляры
Ды міжнародныя падлізы.
Распаўся б камень ад жальбы
Калі б ён знаў, як торг над намі
Вядуць маскоўскія рабы
З велікапольскімі панамі.
О, ганьба, ганьба! Ў нашы дні
Такі разлом, туга такая!
І баюць байкі баюны
Северо-Западного края...
Плююць на сонца і на дзень.
О, дух наш вольны, дзе ты, дзе ты?
Ім мураўёўскі б гальштук ўздзець,
Нашчадкам мураўёўскім гэтым...
Але яшчэ глушыце кроў.
Гарыць душа і час настане,
Калі з-за поля, з-за бароў
Па-беларуску сонца гляне.
Тады мы ў шэрагах сваіх,
Быць можа, шмат каго не ўбачым.
З тугою ў сэрцы ўспомнім іх,
Але ніколі не заплачам.
А дзень чырвоны зацвіце,
І мы гукнем яму: «Дабрыдзень».
І са шчытом ці на шчыце
Ў краіну нашу зноў мы прыйдзем.
1928

(2). «Тодару»

Адгарэлi заранкi. Цымбалы адгойкалi.
Адляцела, як лiсце з галiн, маладосць.
Васiльковае шчасце слязiнкаю горкаю
i апошняй пакутай табе адлiлось.
Выйшлi з нетр цямрукi, што нашчадкi Жахлiвага.
Падманулi спакусай пра волю з нябёс.
Колькi знiшчылi вас людаеды-калiгулы?!
Колькiх выбiў няўмольны бязлітасны лёс?!

***

У есенинских образов – не рязанский раскрас.
В них озёрная синь и дубровы туманные.
Комсомолит весна, и под чад папирос
маяки замигали обманные.
Разойдутся круги вековечных обид –
панской ласки и жезла державного…
А на сердце – туга! А ночами знобит.
И слова зачерствели дежурные.
«Спахмурнела заранка». Стальные ветра
ледяные заторы навесили.
Догорает в острожном притворе тетрадь.
Серп и молот орлуют на вензеле.

27-28.10.2017
PS:
По воспоминаниям писателя Павла Прудникова, Тодара Кляшторного в своё время называли «белорусским Есениным» из-за сходства стиля и настроения стихотворений. Тодар Кляшторный – автор интимной, пейзажной и философско-медитативной лирики. Его произведения – это стихи-песни, стихи-обращения, стихи послания, стихи, близкие к народному творчеству. Была публицистика, байки и пародии (в том числе пародия на Кондрата Крапиву) и эпиграммы. Также Кляшторный был переводчиком – в том числе перевёл на белорусский пятую часть «Швейка» (в соавторстве с З.Астапенко), Произведения самого Кляшторного переводились на литовский, русский и украинский языки. Он работал на радио, в республиканских газетах и журналах. Был участником литературных объединений «Маладняк», «Узвышша», «Белорусской ассоциации пролетарских писателей», неформального объединения «Таварыства аматараў выпіць і закусіць» – попытка объединить белорусскую богему, создать оппозицию «пісьменьніцкаму калгасу». В разное время участниками были и другие репрессированные поэты. Многие произведения Кляшторного при жизни осуждались со стороны защитников партийно-классового подхода к культуре.
Критика осуждала несоответствие идеологическим требованиям эпохи, наличие упадничества, пессимизма, есенинщины и богемного отношения к жизни.
Арестован 3 ноября 1936 года. Как и остальные, осуждён внесудебным органом НКВД 29 октября 1937 года в 11.00 как «член антисоветской организации». Был реабилитирован в 1957 году. Жену Кляштоного, Янину Германович, также арестовали (28 ноября 1937) и осудили особым совещанием при НКВД как «члена семьи изменника родины» до 8 лет лагерей.

Хачу жыць,
Захлынацца і верыць.
Піць каханьня нязведаны боль…
Дай руку мне,
Дай вусны, дай сэрца,
Дай мне воч тваіх чад-алкаголь.
Сёньня п’яны вячэрнія далі,
Сёньня п’яна вячэрняя боль…
Прамінайце, юнацкія хвалі
Прамінайце жыцьцёвую мель.
Прамінайце, жыцьцёвыя стыні.
Хай заранкамі дні зіхацяць…
…Прамінайце!..
А ў гэтых прамінах
Ёсьць адвечная існасьць жыцьця:
Маладосьць –
Гэта дзіўная казка,
Непаўторная ў нашым жыцьці…
…Ападаюць
Чароўныя краскі,
Ападаюць,
Каб больш не цьвісьці…
Дай руку мне,
Дай сэрца надломы,
На калені прысядзь, абнімі;
Прасьпявай пад вячэрнія бомы
Пра затлеўшыя ў сэрцы агні.
Ападуць залатыя лілеі.
І каханьне чароўным віном
Вечна чулае сэрца не грэе,
Вечна душы не паліць агнём.
Хай сягоньня ў туманнай дуброве
Захлынаюцца шчасьцем вятры.
Мабыць, заўтра
Не мне, а другому
Будзеш дзіўную ружу дарыць.
Мабыць, я,
Каб любоў дарагую
Ад цябе і сябе захаваць,
Не кахаючы, буду другую,
Як асеньні «піон», цалаваць.
А сягоньня
Мне хочацца верыць…
Піць каханьня нязьведаны боль.
Дай руку мне,
Дай вусны, дай сэрца,
Дай мне воч тваіх чад-алкаголь.

Зазімак

Мёрзлы месяц з-за гор васількамі
Перасыпаў азёрную сінь.
Стыне ўсё...
Ледзянымі сярпамі
Выйшла восень рабіну касіць.

Тоўпы зор снегавым пералівам
Разматалі ў палях павады.
Быццам коні з намыленай грывай,
У пацёмках застылі сады.

Хтосьці там, у шырокім прыволлі,
Дзе узмежкі гараць серабром,
Заспяваў пра шырокае поле,
Засвістаў ледзяным салаўём...

Эх, як рвецца душа у прасторы,
Штосьці хочацца вечна кахаць
І дзіцячае радасці зоры
Ў ледзяных перазвонах збіраць.

Мёрзлы месяц з-за гор васількамі
Перасыпаў азёрную сінь.
Стыне ўсё...
Ледзянымі сярпамі
Выйшла восень рабіну касіць.
(1927)

Спахмурнела чамусьці заранка,
Спатыкаючы скаргі гусей...
Пакахала да болю сялянка
Нечуваных дагэтуль гасцей.
Гаварылі ёй сталыя людзі:
– Выкінь з думак турботы і сум,
Ён паедзе... Пакіне... Забудзе...
Не губі ты, дзяўчына, красу!..
Ты загубіш дзявоцкі убор,
Каб сказаць: «Гэта птахі чужыя,
Гэта птахі не наскіх азёр».
Ой, дзяўчына, пабойся ты бога!..
Гэткіх птахаў мы бачылі шмат...
(1927)

PS(PS):
Это – лишь часть «посылки». «На примете» – ещё кому-то из белорусов, закатаваных в ту ночь (вероятно, Михасю Чароту) и (обязательно!) кому-то из шести наших же еврейских поэтов. «Берманы» (Сталины!) не жалели тогда никого!
Да. Опять-таки. Автор живёт в русском языке. И мыслит из него. Но то, как у нас поступили с мовой… Как с ней (лукаво ухмыляясь) поступают и сейчас… Большая Тема!  Жгучая…

(3)«Моисею»

Вбираешь Мир напевом мощных струн.
Хмельным вином из амфоры старинной.
И льётся свет нездешних хладных лун,
и капает в бокал аквамарином.
Там чашечек японских слышен дзен.
И русские камлают колокольцы.
Немыслимый! Космический концерт.
А рядом балаганят комсомольцы…

29.10.2017
PS:
Думаю, Моше простит меня, что я не могу обратиться к нему ни на идише (на котором он писал свои прекрасные стихи), ни на иврите (на который он тоже переведен).

Моисей Соломонович Кульбак (Мойше КУльбак; 1896, Сморгонь, Виленская губерния, ныне Гродненская область, Белоруссия – 1937, Минск) – еврейский поэт, романист, драматург. Писал на идише.
Обучался в еврейско-русской каз;нной школе, посещая вечерами образцовый хедер, затем в Свенцянской, Воложинской и Мирской иешивах. Навещал своего дедушку в Кобыльнике (совр. Нарочь) и в одном из стихотворений описал местечко. В годы Первой мировой войны работал учителем в еврейском доме для сирот в Ковно. В 1918 году жил в Минске, затем в 1919 выехал в Вильно.
Уехав из Минска в 1919-м, Кульбак вернулся в Белоруссию только в 1928 году и уже очень популярным поэтом. Из Вильны его провожали как классика: «Вильна теряет поэта... пусто станет в Вильне. Как мы восполним этот пробел?» – писала газета «Вильнер тог». О ком еще так говорили и писали при жизни? И переводить его будут с любовью – Семен Липкин, Юлия Нейман, Рахель Баумволь, Юлиус Телесин, Р.Моран... Поэт об этом не узнает... Он не узнает многого – ни хорошего, ни плохого – он уйдет из жизни в 41 год. Он не узнал, что 5 ноября 1937 года, вскоре после того как его осудили, арестовали и его жену, Зельду, а детей, и старшего 11-летнего Элю, и младшую 3-летнюю Раю, разбросали по детдомам. И она, его Зельда, хоть и прожила еще целую жизнь, до 1973 года, так и не узнала ни как, ни когда и ни где он погиб. После 8 лет ссылки и еще года на поселении, она вернулась в Белоруссию и, преодолевая страх, стала добиваться истины, каких-нибудь документов, добралась даже до Москвы и там ей цинично бросили: «Июль 40-го Вас устраивает?». Что она ответила? Молча кивнула. Да, ее устраивало. Хоть какая-то определенность. И во все книги и энциклопедии вошла эта дата смерти – 1940 год, иногда, правда, под вопросом».