Угасает, а может уже погасло

Ты так уверен, что ты меня знаешь.
При этом, когда правды не тая,
Я у колен твоих главу склоняя,
Шептала, что я навсегда твоя.

Ты обольстился, принял все как должно,
Забрал весь свет горящего огня.
Не ты виновен. Я сказала – можно…
Забрал. Весь мир избавил от меня.

Хранил как птицу, запирая в клетке,
Как дорогой фарфор в пыли держа.
Ты как охотник, выстреливший метко,
Вонзивший «прямо в яблочко» кинжал.

И от любви (от боли) я ослепла.
И отдавала то, чем я жила.
Пока огонь не оказался пеплом –
Тем, что я отдавая обрела.

А трепетный огонь горел в надежде,
Что ты почувствуешь его тепло.
И будешь топливом ты его прежде,
Чем угольком тебя не обожгло.

Огонь все гас. Но ветер не сдавался.
Он раздувал его, покуда дым
Неистово на волю с ветром рвался,
Доставив неурядицы другим.

И когда снова трепетно желая,
Ты ожидал привычного тепла,
Ты думал, что любовь моя, пылая,
Себя еще пока не изжила.

Утих тот ветер, что прослыл надеждой,
Утих. И тогда спала пелена.
И в сердце основалось то, что прежде
Мы именуем по просту – вина…

Вина перед собой, не перед кем – то.
Что расстилаясь, предала себя,
И повязав глаза шелковой лентой,
Все повторяла шепотом – твоя…

В ответ дарил ты птице свои взоры,
И лаской нежной клетку наполнял.
Чтоб не заметила она оковы,
«Оберегал» ее, от солнца заслоня.

Она тебе глупышка щебетала,
Могла и день и ночь тебе отдать,
Пока в конце концов немой не стала,
От невозможности тебе солгать.

Как говорят, любовь живет три года,
Тогда моя по факту умерла.
Лились «люблю» беспрестанной одой.
Не стало в нем ни смысла, ни тепла.

Еще сказали, что любовь не слышно.
Она предпочитает тишину.
Ведь сердце, что любовью дышит,
Не просит доказательства тому.

И вот, когда холодною порою,
Ты вновь разжечь пытаешься огонь.
Дожди его соленые укроют,
И пеплом выгрязнит твою ладонь.

Ты попытался все вернуть, исправить,
Увы, не вышло. Ты меня прости.
Не все, что сломано, дано направить.
Мы выбираем разные пути.