Нефритовая книга 1 октябрь

Информация о Литературной интернет-экспедиции Октябрь 2017,
http://www.stihi.ru/2017/10/06/7164
http://ujmos.ru/literaturnaya-internet-ekspeditsiya-na-starte/




============================================================= Кларисса Маклелан
http://www.stihi.ru/avtor/clarissa1

Не верилось, но под кожу вросло судьбой

                Д.В.

Не верилось, но под кожу вросло судьбой.
Крапленые карты выпали нам с тобой:
Чахоточный свет, тюремный гранит волны,
Пустые кварталы да ледяные сны.

Кому и не знать, как ночи теперь легки,
Как с площади зимней в небо уйдут полки,
В последнем каре построясь на «ать-два-три».
Любуйся на них и голову задери.

Докурят, затушат, выбросят, выйдут вон.
Под  дробь барабана, птичий кандальный звон
И глина, и перекопанная трава
Налипнут на арестантские рукава.


Марфа

Ибо благая доля, да не моя:
Слушать в тени олив, в полутьме жилья
Проповедь мира (яшма и хризолит).
Марфа, сестрица, сердце мое болит.
Что же, пойдем сбирать урожай в саду,
Мыть и готовить в дымном своем чаду.
Вот чечевица, хлеб, виноград, кинза.
Вот на Марию смотрят Его глаза.

Ну, разливай вино, привечай гостей,
Раз уж глуха по части благих вестей.
Деревце, пересохшее на корню.
Вера, как блеф: имею, да не храню.
Так и замри, не отирая рук.
Бог засыпает, гаснут и свет, и звук.
Марфа смешна, во взгляде ее вина,
Пряди ее опутала седина.


***

Отзывай сватов, Фатима-ханым.
Не грусти, сестра моя, не грусти:
Мальчик-праздник ходит по выходным
Весь в расцвете своих сорока шести.

Приносивший розочку с пирогом,
Аккуратно складывая пиджак,
Он смертельным станет тебе врагом -
Перелетный ангел, самец, вожак.

Потаенно всхлипнет струна любви
Среди прочих равнозапретных тем.
Эта птичка - лови ее, не лови -
Посещает нас собирать гарем.

Неземным сиянием окружен,
Он обнимет ноги твои в тоске.
Поувязнут звоночки детей и жен
В полинялых джинсах, что след в песке.

Он-то знает, где у тебя болит,
Потому под боком из года в год.
Адресат бессвязных твоих молитв,
Он сейчас подует, и сам пройдет.

Будешь мыть посуду, стирать белье,
Ездить летом к морю или к реке.
И однажды боль твоя запоет
На невнятном ангельском языке.


Петроградское

В городе детства, где каждый из нас одинок,
Воздух морозный, разлуки негромкий звонок
Преображается, плачется звоном трамвайным.

Сбросить одежду, тянуть из бокалов вино,
Мы, прижимаясь друг к другу, уходим на дно
В сломанной лодочке памяти бликом случайным.

Жизнь ускользает дворами  - поди догони,
Машет оттуда, забытому слову сродни,
Снегом летит с высоты нестерпимой и острой.

Просто обнявшись, над толщей растраченных лет,
Молча смотреть из окна: заметается след.
Падают наискось хлопья на Каменный остров.

Ей бы остаться за литерой в стиле модерн,
Леченной болью своих известковых каверн,
Лаской случайной, морозом и жаром по коже.

Сердце не помнит обиды, но все же болит.
Будешь листать эту летопись стершихся плит -
Вспомни, пожалуйста, господи, вспомни нас тоже.


Вода

Сползая по вьюнкам зеленым,
Ложится солнце на мостки.
Три женщины плывут в червонном
Дрожащем золоте реки.

Еще одна на берегу и
К ней от воды несется смех.
Ищи полвека жизнь другую,
Все выпадет одна на всех.

Калитку древнюю открыли
Прошли сквозь чей-то огород,
Нырнули в лету. Все забыли.
Жара стоит и лес плывет.


Ижора

Так колеблется тень на квадрате песка:
За слоями слои под резцом мастерка,
И ни клича тебе, ни напева.
Стынет ветреный вдох на границе времен,
Но песок на курганах не помнит имен,
Только "Дерево". "Фибула". "Дева".

Уложи ее спать на иных берегах,
Закопай черепки с топорищем в ногах,
Будто боги однажды отыщут
Там, в лесу, где вода необычна на вкус,
Безымянные кости под россыпью бус,
Молчаливое это жилище.

Плачь, владыка, не веря, что там вдалеке
Ты уходишь один в первобытной тоске,
Над тобою сгущаются пятна.
Как песку, тебе ведом ответ на вопрос:
Пляшет солнце в ветвях, словно в прядях волос,
Но никто не вернется обратно.


============================================================= Петр Люкшин
http://www.stihi.ru/avtor/peterluk

Березовый

Он совершает бег на месте,
недвижно в воздухе паря,
последний падающий крестик
из уравненья сентября.

И все сомкнулось: люди, строчки -
одной стеной. Ты снишься мне,
последний падающий летчик
на восхитительной войне.

Пусть объявляют антипраздник
и увяданья катаклизм,
но ты-то знаешь:
смерть прекрасна
ничуть не менее, чем жизнь,

что жизнь - всегда,
а смерть - мгновенье.
И есть еще над смертью Тот,
кто наше каждое паденье
зачтет нам, бедным,
как полет...


Пророки

Все пророки одиноки, совершают чудеса, пишут пламенные строки, указуют в небеса и, счастливые, как дети, любят шастать и бродить. Одного хотя бы встретить, накормить и напоить. И когда он выпьет много, расспросить: какой он, Бог? почему он видел Бога, а наш батюшка не смог? Почему одет так просто? Где свой крестик покупал? И какой ему апостол в душу более запал?
     А когда за чаркой (лишней!) он устанет говорить, постелить ему под вишней, а с утра опохмелить. Пусть во сне, подобно тучке, он душой плывет в зенит (и носки его, вонючки, подменить, пока он спит) ...

Самарская народная меланхолическая

Ночью всегда не хватает зеленых стекляшек.
как ни проснешься, -
ан, нету зеленых стекляшек.
Ходит по комнате кошка и крыльями машет,
только взлететь не умеет
(и то слава Богу).

Ночью всегда не хватает могучей секвойи,
как ни проснешься, - вот хрен тебе, а не секвойя.
Только поет монотонно стекло дождевое
старую песню,
которой слова не нужны.

Ночью по крышам гаражным гуляет лунатик.
Как ни проснешься, - а он уж, сердешный, гуляет,
как кобелек без хозяина,
только не лает
( правильно делает, надо его похвалить).

...ночью всегда не хватает то друга, то водки.
На станции А

Стук колес. Отвар густой.
Гулкий маятник настенный.
Умирает граф Толстой
от любви несовершенной.

Оттого, то меж людьми
много праздности и шума.
Оттого, что Божий мир
втрое хуже, чем он думал.

Почта, баня, телеграф.
Хоть сто лет еще прибавить,
ничего не может граф
изменить и переставить.

Так же будут на Руси
слушать проповедь вполуха,
жечь дворцы, лежать в грязи
и взлетать к вершинам духа.


Стынет кровь. Стучит состав.
Ищут лежбище медведи.
Нет ли графа, есть ли граф,
все равно состав проедет.

Тише, станция-вокзал.
Слышишь? шепчет, чуть стеная:
- Я бы Господу сказал...
Я-то понял...
Я-то знаю...


Кукловоды

Пьем мятный пунш, горячий как твои колени
и рассуждаем про любовь и снегопады.
А наши куклы
разбрелись, галдя, по сцене.
Один уснул,
а два других дерутся, гады.

Их развести бы по углам и приструнить бы,
но так лазурен наших чувств высокий купол,
но так приятен мятный пунш...
А до женитьбы
осталось три-четыре дня, тут не до кукол.

А куклы пьяны в лоскуты и неумыты,
у них свобода, и кабак, и баррикада.
Один смеется, как дурак,
а два убиты.
И ни хрена не разберешь, чего им надо.

Остынет пунш, иссохнет сыр на чайном блюде.
Возьми свой плащ. Еще не высохла дорога.

Им так хотелось,-
                мать твою! -
                пробиться в люди.
Еще б немного,-
               слышишь, мать?-
                еще б немного...




Он. Зачеркнутый вариант

По темным временам, по кочкам стылым он прыгал, как кузнечик-светлячок и подбирал погасшие светила, и складывал в заплечный рюкзачок. Казалась бесконечною дорога и гулкая размеренная песнь. Он не боялся времени и Бога, он и не знал, что это где-то есть. Что есть трава и снег, и дух болотный, но смутно различал в иные дни лишь силуэты сумрачных животных, не знающих, зачем и кто они. Он понимал, что трогать их не надо, но ведомый неведомой судьбой, придумал речь и разделился на два, и стал вести беседу сам с собой.
И понял: счастье - это, если двое бредут, глядят, беседуют, любя. А после... поругался сам с собою и захандрил, и проклял сам себя.
И снова шел туда, куда идется, скрипел, как дверь и сам себя пугал.
И подбирал... потушенные солнца...
Но новых солнц уже не зажигал.



Абонент недоступен

Дверь в лето слегка приоткрыта,
написано: " Вход воспрещен".
А там виден хутор забытый,
старуха с разбитым корытом,
старик, океаном умытый
(чуть пьян и в старуху влюблен).

Он добрый, соленый и пыльный.
Он шваброю драит причал,
он пьет корвалол и пустырник,
он внуку дает подзатыльник
и долго кричит мне в мобильник:

- Петрович!
Куда ж ты пропал?..


============================================================= Ольга Разумовская
http://www.stihi.ru/avtor/oraora


Придёт серенький волчок...

Опять не сплю… Барашек номер сто
бредет, качаясь и вздыхая сонно,
в тьму за окном, в мой детский страх бездонный -
где тащит зверь в ракитовый кусток…

Декабрь начнётся с чистого листа,
зима откроет белую страницу.
Фонарь луны - в нём контур странной птицы
и так светло, что можно снег считать.
Всю ночь сличать снежинок триллионы,
двух идентичных так и не найдя,
а небо сыплет их, сквозь ночь цедя,
и вот, уже меж нами бастионы...
Мы не враги, но больше не друзья,
и недоступна связь, и бьют куранты,
и расцвели на стёклах амаранты.
Рой белых мух летит к теплу жилья,
на свет в окне, на золотой зрачок,
где на краю у сна я снова с краю...
Не упрекай меня, что я играю,
прижмись ко мне, мой серенький волчок


Предзимнее

улыбаешься, спи – говоришь, убираешь прядь
непослушных волос, не касаясь ладонью лба…
будет вьюга всю зиму неспешно кудельку прясть.
провода будут время растягивать по столбам.
будет снег снисходить, наши прошлые рубежи
засыпая.
и я засыпаю в твоих руках…
как неслышно песчаная струйка в часах бежит,
как тепло и уютно под лампой, внутри кружка.
и потянутся длинные зимние вечера…

улыбаешься.
спи – говоришь, выключаешь свет…
закрываю глаза, засыпая  между вчера
и заснеженным завтра.
у вечности в рукаве


Деньское

Мельтешат в луче пылинки.
Утра летнего лубок -
молоко свернулось в крынке,
в простоквашистый клубок.
В кухне солнечные пятна,
тесто всходит, бродит квас,
запах сдобный, хлебный, мятный,
в серебре оклада Спас.
Млеет пенка на варенье,
млеет лето от жары.
Домовитость и смиренье
часть причудливой игры.
Тихо скрипнет половица,
тюль вспорхнёт от сквозняка…

Я такая мастерица -
белый свет держу в руках.
Я в него добавлю дрожжи,
будет свежий белый хлеб.
Будет вечер, будет дождик,
будет ужин на столе.
Тёплый хлеб и тёплый вечер,
взгляд, исполненный тепла.
В небесах ночник засвечен
тонколунного стекла


Уголёк

Я продаю свою зиму, пока в цене -
позавчерашние льды и вчерашний снег,
в косах позёмки серебряных нитей прядь,
прялочку, чтобы метельную пряжу прясть.
Я продаю, не торгуясь, холодный дом.
Всё, что я в нём накопила с таким трудом,
не растеряю, не брошу, а соберу -
не пропадать же накопленному добру.
Не пропадать же добру средь зимы и зла.
Вот и пускай остаётся в печи зола,
а уголёк сохраню, чтобы не зачах.
Чтобы на новом месте сложить очаг,
чтобы горел огонёк и варился суп,
чтобы горячие губы касались губ.
Выкуплю лето, медвяный июньский зной.
Я тебе буду опорой, ты мне стеной.
В домике тёплом под соснами у реки.
С лёгкой моей и надёжной твоей руки



Льняное обнимательное

Прими меня в свои объятья
и долго рук не разнимай.
Пусть нас осыплет благодатью
льняная мягкая зима.
Ледок под валенками хрупнет -
декабрь шагнёт через порог.
И снег повалит чистый, крупный,
и вздрогнет ель под топором..
Мир буколичен неизменно -
наш домик пряничный в снегу
запрятан в центре ойкумены,
на заповедном берегу.
Наверно, выглядит забавно -
ты обнимаешься со мной,
как будто встретились недавно
или не виделись давно.
Повесит ночь над сонной крышей
луны охотничий рожок,
у печки будут сохнуть лыжи,
шуршать за окнами снежок.
В твоих руках я стану слабой…

И не пойду ловить коня.
И пусть необнятые бабы
пожары тушат без меня   



============================================================= Алта Белая (Вера)
http://www.stihi.ru/avtor/alllta


Оленье

В чёрных свастиках оленей связан свитер был когда-то –
 истончились нити в тени,
 день – до трещин циферблата,
 до изнанки мемуаров – всё, что не было и было –
 от родильного угара до чертей на дне бутылок:
 мы бросали, чтобы выжить,
 нас бросали, чтоб вернуться,
 нам язык пытались выжечь рыбьим жиром эволюций,
 рабьим жалом инквизиций...
 но запомнятся едва ли
 шерстяные наши лица с червоточиной печали:
 мы луной кормили скорби, ночь - терпением бумаги...
 собирает время, горбясь, то ли яды, то ли ягель,
 с миру – нитки,
 с нас – по вере, что и в тундре выбор труден:
 то ли люди – те же звери,
 то ли звери – тоже люди.

 скручен свитком день осенний, тень седеет и линяет...
 и бегут за мной олени,
 догоняя,
 догоняя…



Ты не ослеп...

Ты не ослеп, а зренье затаил
 До той поры, когда ты сможешь видеть,
 Когда душа, твой узник-старожил,
 На волю уготованную выйдет…
 И мощь свою достанешь как клинок
 Из вздрогнувшего чрева древних ножен.
 Живую воду, хлынувшую в срок,
 Впитаешь просыпающейся кожей.
 И мир к тебе прибудет на поклон,
 Как к солнцу - переполненное жито.
 Ты не ослеп.
 А просто ждёшь времён
 Когда глаза окажутся раскрыты…



День - ветеран противоречий...

День –
 ветеран противоречий –
 был то смущённым, то смешным,
 торгуя собственным увечьем
 за корку сдобной тишины;
 а я, скопившая так мало,
 что и подать-то было грех,
 калеке сладко подпевала,
 нет, подвывала слаще всех –
 то вещим ветром, то варганом…
 в ладони грош орлом лежал,
 и слыло счастье – окаянным,
 а вечер –
 слепком жил и жал –   
 увековечивал остуду
 опавших листьев и речей,
 сочилась полночь из сосуда,
 где жизнь закончилась –
 ничьей.
 но утро вновь грозилось высечь
 искру для вечного огня,
 и, близоруко щурясь, выси
 гляделись –
 в бренную меня...


Давно

Давно поник искатель истин
 и, артефакты сдав в архив,
 пытает в тихом сквере листья
 и пишет скверные стихи;
 давно гончарных дел заложник
 круги своя отгоревал.
 и я сойду, пустопорожней,
 со всех столбов, шипов и шпал,
 и стану призраком скамеек 
 с валокординовым душком.
 о, боже… 
 нитку поскромнее
 втяни в библейское ушко:
 давно ли я была паскудной
 свистулькой глиняной? 
 давно ль
 мне выдувать пришлось прилюдно
 за правдой спрятанную боль?..
 тончает век,
 и вот – продет он…
 а знать, пожалуй, ни к чему –
 как жечь в себе недопоэта
 и видеть ангелов в дыму


Я тётка-лошадь...

Я тётка-лошадь.
 Не та, что пони
 С монгольской чёлкой и бубенцом, -
 Сто вёсен в ужин. Полынь да донник.
 Копыт – четыре. Одно лицо.
 Такие морды идут немногим.
 А, может, многим… Дойдут – как знать!
 В них пыль бессмыслиц и смысл дороги,
 И идиотство – как благодать.
 В горящих избах – первейшим гостем!
 Коням ретивым мой стоп-сигнал -
 Движенье крупом.
 Кобыла? - бросьте…
 Влюбиться можно! Да кто б догнал…
 Грузи, не кайся! Судьба как дышло:
 Чем больше груза, тем меньше долг.
 Свисти – нет денег, Возничий Пришлый,
 Мой выбор – оба из данных зол.
 Сложу богатства: семь жил, умище,
 Звезда на лобной, недетский рост, -
 Ты с пони больше навряд ли сыщешь…
 А мне за счастье – вожжа под хвост!


============================================================= Таня Арсак
http://www.stihi.ru/avtor/tanar1994


В лесной чаще

Я видела это однажды, когда
 Брела на закате сквозь чащу лесную.
 В ручье под пригорком горела вода,
 Лучами вечерний кедрач полосуя,

 Маня; боровой насекомый народ –
 Подёнок, медяниц и орды комарьи.
 Кусты над свеченьем вели хоровод,
 И шумно летели  пернатые твари,

 И гады ползли, и шагало зверьё
 К живой полосе вертикального света.
 Упало с меня человечье моё,
 Как будто до дикой основы раздета,

 Я вдруг ощутила глубинную связь
 Со светом, водой, существами живыми.
 Огнёвки, в воздушном потоке роя;сь,
 Сложили из тел первородное Имя.

 Оно в доархейском настое густом
 Касалось меня разливными волнами.
 Свой город забыв и родительский дом,
 Пошла я туда, на ручейное пламя.

 Застыв от восторга, косматая мгла
 Глядела со мной, как под огненным сводом
 Природа, припав на колени, пила,
 Пила и пила раскалённую воду.

 
Через лес

 Вечер в таёжном лесу первобытно свеж,
 Фырканье лося плутает в косматых елях.
 Страсть не безмолвствует – звательный мой падеж –
 Искры надежд на взаимность. Слова созрели 

 Ягодой сочной – бери сколько хочешь ешь.
 Белые ночи и утренних рос алмазы.
 Узкой дорожкой – творительный мой падеж
 В счастье торопится. Хочется всё и сразу.

 Волки завыли, с болота туман. Рубеж.
 Изморозь. Воздух в осиннике терпкий, дрожный.
 Голову клонит винительный твой падеж.
 Чтобы расстаться – легко ты нашёл предложный.

 Ельник, осинник, а тропочка где-то меж…
 Ночи на иглах сосновых. Готова к снегу
 Чёрная чаща. Родительный мой падеж.
 Тихо. Лосиха с Лосёнком бредут по небу.


Удаганка

У древней скалы над теченьем Бардыма,
 Где славили горных богов Исседоны,
 Творя письмена по базальтовым сдувам,
 Святыни из вещих камней,
 Где ветры и коршуны кружат над прахом
 Веков и событий  – с пророческим смехом –
 Стоит удаганка, избранница духов, –
 Грядущее видится ей:

 Беспечные люди, ленивы и сыты,
 Но мёд ядовитый в жилищные соты
 Собрали туманы. Паук волосатый
 Тенями оплёл города.
 Последним закатом омытые грабы,
 Крушины и вербы, фабричные трубы.
 По склонам пологим гранитного неба
 Скатилась живая вода.

 Камлаты ударили. Лунный огарок,
 Свечной лепесток и фонарный окурок –
 Погасли; и темень с небесных закорок
 Сползла, побрела на восток,
 Читая с прикашлем старинный изморник,
 Стопой приминая раздетый кустарник,
 Шуршащий татарник, и сонный пустырник,
 И па;здерник, чующий срок.

 Пещерные мыши упали со сводов,
 Аморфные массы, кишащие груды,
 Безумные полчища тварей и гадов,
 И духи, текущие прочь…
 От сна пробуждается род человечий –
 Ни утра, ни света, лишь холод собачий
 То лает, то воет; и скрежет паучий,
 И филина хохот. И ночь.


Глухое

Щеглы нарядные (строфа им!) –
 по репухам и лебеде.
 Оштукатурена вайфаем
 неаккуратно, не везде,
 Россия крошится в предзимок
 цветными листьями из крон.
 Дымы затерянных заимок –
 мобильный бог не носит «симок»
 и прогрессивною искрой
 во тьму не светят мониторы,
 а сеть – рыбацкая в умах
 (зато не строятся заборы,
 нет ни замков и ни запоров,
 ну разве что от росомах).

 Быт – по приметам и привычкам,
 за топью гнусовых болот,
 почти у чёрта на куличках,
 где праздник – гвозди, соль и спички
 да продуктовый вертолёт
 два раза в год с мукой и спиртом,
 где чаще слышно «чёрт возьми»,
 чем «Боже, дай» – угрюмый мир там  –
 забыт богами, властью, виртом
 и убежавшими детьми;
 в цене фуфаечная вата,
 на стяге ночи – лунный герб;
 ни предложения без мата;
 где даже ветер воровато
 крадётся вдоль чепрачных верб…

 В лесной замшелой деревушке,
 не знавшей блага и чудес,
 девятый день сидит на чушке
 смешная мёртвая старушка,
 в щепоть зажав нательный крест


Продолжается...

Воет ветер. По марту гуляет
 Казнь цветов, снеговой геноцид.
 А Москва, как при дяде Гиляе
 Потребляет чужой антрацит,

 Дурит пришлых, да греет «хитровку»,
 Не меняя купеческий хват.
 Рассыпается небо перловкой
 На метёный таджиком асфальт.

 Лижут Спас восковые метели.
 Нрав мундира по-прежнему крут.
 Но, грачи, как всегда, прилетели
 И на кладбищах гнёзда плетут.

 Продолжается сага, и ветер
 Носит лай беспризорных собак.
 Только клён придорожный заметил,
 Как заходит Есенин в кабак.


Честное слово

Когнитивная серьёзность
 Не приемлет кондачка.
 — Мир физический – миозный, –
 Говорит Уильям Кант.
 Капулетти и Монтекки –
 «Быть – не быть?» – нашли ответ.
 Я была в библиотеке.

 Папа верит, мама нет.

 — Да учусь я – не гуляю –
 Ньютон, Пушкин, Левенгук.
 А Гуляев – что Гуляев? –
 Он сокурсник. Просто друг.
 Начихать мне, кто что скажет –
 Пересудам не запрет.
 Мы не целовались даже.

 Папа верит, мама нет.

 Сыплет снег и днём и ночью
 В сопроматный мадригал.
 Стрекотню несёт сорочью
 Архимедова пурга.
 Данте создал «Калевалу»,
 Фет открыл «парад планет».
 — У Наташки ночевала.

 Папа верит, мама нет.

 Выгорает бром на стыке
 Энтропийной теплоты.
 Во дворе поют таджики
 И февральские коты.
 — Что Гуляев? – что зараза? –
 Он чинил мне интернет.
 Никогда, никак, ни разу…

 Папа верит, мама нет.

 Плюс по воздуху заплавал,
 Снежный наст окостенел.
 Фотосинтез твёрдых сплавов –
 Как икона, на стене,
 В мониторе – «Герцог Нулин» –
 Менделеева сонет.
 — Я рожу в конце июля.

 Мама верит, папа нет.


============================================================= Новикова Таня
http://www.stihi.ru/avtor/tatanova1


Текuchка

Выходной отмечаешь по списку:
 в девять — танцы, к обеду — английский.
 И глотает ребёнок транскрипции
 вместо супа — зе тейбл, зе бас.
 В ожидании чуда и чада
 в вестибюльной укрывшись засаде,
 где мамашки галдящие рядом,
 вдруг на мысли поймаешь себя,
 что суббота закончится — стерва.
 Послезавтра — отчёты и нервы.
 Брать придётся на офисной ферме,
 как обычно, быка за рога.
 В воскресенье больной притвориться:
 сериал, тёплый плед, чай с корицей.
 ...и бегут сумасшедшие тридцать...
 ...всё бегут и бегут к сорока...


Задворки сна

...Там, кажется, на серых облаках,
 похожих на комки вчерашней манки,
 гуляют кошечки, слонята, обезьянки,
 больное солнце спрятав за бока.
 И смотришь — меж лечебных корпусов
 идут стада лошадок беззаботно.
 Они стучат копытами по окнам,
 по крышам и гогочут в унисон.

 В инфекционке детской тишина.
 Но слышно, как снаружи ливень бродит.
 Мальчишка сквозь больничную утробу 
 полночи ходит по задворкам сна.
 По сентябрю — по жёлтым лоскутам
 блуждает возле крохотной часовни.
 ...Ему не больно, Господи, не больно.
  А остальное — ерунда...


Бовари

Во сне стрекозка -Эмма Бовари
 тревожит  чёрный блеск пруда кругами.
 И местный  муравей ей говорит:
 прелестная Вы дама.

 Её досуг  — плясать на берегу.
 И в промежутках  прыгать к холостому
 и очень симпатичному жуку,               
 чтоб с головою  в омут.

 А утром — явь, где призрачный уют, —
 привычное с немилым «жили-были».
 Здесь вместо яду  корвалол нальют,
 ещё подрежут крылья.


у бабушки

Здесь облака — на потолке лепнина,
 пылает солнце — лампа Ильича,
 а на лужайке, что ковёр, картина —
 бабуля в окружении зайчат.

 Один — с облезлой краской, деревянный.
 Второй — весь в каше, с дырочкой по шву.
 А третий, издыхая, вторит вяло
 фальцетом: айлавью,...лавью, ...лавью.

 Четвертый, если честно, то не заяц,
 но всех других собой давно затмил.
 Хохочет, и от бабки убегает,
 и изучает мир


Проваливаться в сон

Проваливаться в сон беззвучно. Без кокетства
в карете к счастью ехать (не пешком).
И гнать туда , где затерялось детство
и лето укатилось колобком.
Здесь рады гостье — воздухом прогретым
и маминым бисквитным пирогом,
игрою в прятки, бабкиным запретом,
на вырост платьем и слепым щенком,
который, как и я,  не верит «в понарошку»—
молочная неспелая душа.
И слышно как соседский мальчик на гармошке
играет про Антошку не спеша...

Лишь ты во мне живи ребяческое лето —
листом, жуком и взмахом вольных птиц.
Храни меня всегда — от ночи до рассвета,
как целое хранится из частиц.



============================================================= Смирнов Роман    
http://www.stihi.ru/avtor/romnismi171717


Человек на лавке в парке

Сидишь один на лавке парковой,
бухой, больной, ещё не раковый,
пустым стеклом в пакете брякая,
и куришь, думая о том,
 
что дни летят, как письма Постуму,
что смерть заходит в гости просто и
что выпить с другом надо по сто бы –
зажечь свечу перед крестом.
 
Не трудно спутать жалость с завистью,
когда отмечен сроком давности.
Сидишь на лавке в парке в августе.
Дай Бог вот так и в сентябре,
 
вести бесцельное сидение,
следить за сменой поколения,
и в каждом встречном видеть гения,
как все сто лет назад в тебе.


Чтение

“О чём бы этим летом ни писал,
Всё сводится к тому, что жизнь фигОва”,
я вычитал, зайдя на некий сайт,
в стихах, мне неизвестного N…ова

Ещё там было что-то про любовь,
про истину, вино, и дно цитаты…
Мелькнула мысль: “Да, это не Ли Бо.
Тем более, не Блок в году двадцатом”

Вот кто-то так же где-то и меня
читает, козыряя Станиславским.
В народе больше ценят имена
ушедшие в народ с посмертной маски.

Но к чёрту лесть. Ссыпая в жернова
отобранные зёрна, жду и верю.
И мука эта, в общем, не нова.
Библейских мукомолен не новее.

Всё те же ищешь взгляды “свысока”.
Всё та же дрожь: “А хлеб мой ароматен?”
Вот так Гварнери очи опускал,
держа в руках изделие Амати…


Как неминуемо-наглядно

Как неминуемо-наглядно
Скрипит колёсико времён,
От веток вербы до гирлянды,
Под хор взрослеющих имён:
И эти смены декораций –
Забвенья с вечностью альянс
Давным-давно сберёг Гораций
Тем, что донёс его до нас.
Начал начало неизменно.
Финал, тем более, един.
А чья-то жизнь в стакане мерном,
А чей-то путь неизмерим,
И часто крах и возведённость,
Две равных вмятинки в судьбе,
Как эти линии ладони –
Не о тебе, не о тебе.


Уроки труда

Выпив кризиса среднего возраста
полторашку за несколько лет,
психану – ну чего со мной возятся
осень, ангел, и кореш-поэт?!

Я ль разглаживал шрамы и оспины?
Я ли заново ладил мосты?
Я ли руки заламывал: “ Господи,
помоги, посоветуй, прости!”?

Мне ли истины винные вылились
левым боком и бабской слезой,
так что разом единым повывелись
блуд и пьянство, как высшее зло?

Мной ли долгие-долгие пройдены
вслед за Пушкиным  десять шагов –
тех дистанций, которыми Родина
защищала себя от врагов?

Нет, друзья. Нет, поэт, собутыльник мой.
Нет, мой ангел и осень-сестра.
Неспроста перезрелая лирика
у меня обоюдоостра.

Так чего же вы плещете розжигом
на меня,   то сюда, то туда.
Я давно уже понял о прожитом –
это были уроки труда…


Рыбы

долгие долгие зимы
мутные проруби дней
дворники черные мимы
резкие смены теней
серые здания шубы
улицы взятые в плен
был бы неузнанным Шуберт
там где не к месту Шопен
города поднятый ворот
пальцами каменных труб
прячутся псиные своры
в полуподвальный тулуп
встречные люди что рыбы
чувствуют Божью уду
ловкую ловкую ибо
небо есть прорубь в пруду


============================================================= Елена Севрюгина
http://stihi.ru/avtor/vslava2009


Монолог Старого Маяка

Скрипнет пыльная половица старой лестницы винтовой
(Ей, наверное, тоже снится, что Смотритель ещё живой)
Храм не храм, если он - без Бога! Но поймут меня только те,
Кто хоть раз освещал дорогу заблудившимся в темноте…

Были точным ориентиром для бесстрашных морских вояк
Разноцветных огней пунктиры – день и ночь им горел Маяк,
А Смотритель, седой и старый, гладя рёбра зеркальных линз*,
Каждый раз говорил устало: «Слава Господу! Добрались!»

Смесь чужих языков сегодня станет песней для старых стен –
Вот уже опускают сходни – и толпа дорогих гостей
Устремляется к нам на берег…улыбаются  и поют
Капитаны, ещё не веря, что смогли отыскать приют…

Ныне где паруса тугие? Где пиратских галер хребты?
Лишь горят маяки другие – что с прогрессом давно на «ты»,
Но познавшим судьбы изломы и летящим на яркий свет
В маяке не увидеть Дома, раз Смотрителя дома нет…
________________

* В XIX веке светом, спасающим жизнь, стала линза Френеля,
делающая свет маяка наиболее ярким и видимым издалека



Нефаустовское

Ты спокойно ложишься в свою постель,
Ты доволен уютом и рад теплу -
Разрушая безмолвие серых стен,
Чёрный пёс недовольно рычит в углу.

Ты его прогони – отпихни ногой,
Завещай его ночи, дворам, котам!
Пусть о нём позаботится тот, другой,
О котором у Гёте давно читал.

Потому что не страшно, а просто лень
По углам соблазнять молодых девиц,
Строить хрупкие замки, искать Елен
И пред грудами золота падать ниц…

О таком даже в самом тревожном сне
Ты подумать не мог, и мечтал едва ль –
Рыцарь в латах, с копьём, на лихом коне
Отдаёт свою жизнь за святой Грааль…

Благородных мечей не ржавеет сталь,
Именам и событьям потерян счёт –
Ты кричишь, ты взываешь ко всем постам,
Что тебе незнакомы ни Бог, ни Чёрт!

Есть работа и дом, и не пуст карман –
И не надо ни слёз, ни случайных жертв,
Ты закончил обыденных дней роман
И вперед лет на сто расписал сюжет!

Царский трон опустел, и не ты - герой,
Тихо ангелы спят у небесных врат –
Только хочешь ли знать, почему порой
Ты потерян и словно себе не рад?

Загляни в свою Душу, смелее! Там
Мефистофель рыдает на самом дне
От того, что давно соблазнять устал
Измельчавшего Фауста наших дней…

Оттого-то ночами горит звезда,
И предательски сердце твоё болит,
И настойчиво тянет тебя туда,
Где встревоженный пёс до утра скулит…


 
Миры

Небо брызжет лунным молоком,
Утомлённый ветер спит под лавкой…
Я с тобой, но где-то далеко –
В лабиринтах дремлющих веков,
Рядом с неприступным замком Кафки.

Стынет след у кроличьей норы,
Не найти фламинго для крокета –
Слышишь, как заплакали навзрыд,
Разбежались по небу миры,
Снова не опознанные кем-то?

Их себе возьми, как Божий дар,
И на жизнь нанизывай, как чётки,
Открывая страны, города –
Может быть, в одном из них тогда
Мы с тобой на миг пересечёмся.

Чью-то тайну прячут камыши,
Звезды снова начали фиесту.
Вслед за мной лети, живи, дыши –
Просто осознай, что для души
Нет конкретных времени и места…

Глянет ночь в открытое окно
И опустит дрёму на ресницы.
Ты у сна в объятиях давно -
Я же с Землемером пью вино
Где-то на шестнадцатой странице.

 
Мой личный ад

здесь день и ночь рыдают ливни гулко,
меж берегов не сводятся мосты.
мой город – мир пустынных переулков,
где никогда не появлялся ты.
у главных врат дежуря до рассвета,
садовник-страж, угрюмый, как Танат*,
сажает розы траурного цвета
(здесь неуместны прочие тона).
в домах, где заколочены все двери,
жильцов в помине не было... и нет -
ни слов, ни слёз, ни веры, ни безверья…
а где-то там, на светлой стороне,
моя любовь звучит забытым скерцо,
и голос твой зовёт меня туда,
где я могу остаться и согреться –
на время? или всё же навсегда?
но кто-то снова шепчет заклинанья
в угоду древним дьявольским делам –
и мир из тёмной части подсознанья
выходит, как маньяк из-за угла.
мой личный ад, и явственный, и зыбкий,
в который раз из сердца вырвет свет,
произнеся с презрительной улыбкой:
а вот и я - соскучилась? привет!
свой личный ад - души привычный камень -
однажды сброшу… отдадут концы
колодцы сердца в стиле Мураками
и башен заострённые зубцы…
я столько лет жила ему в угоду –
пусть чёрный цвет уступит белизне,
а монстры обретут свою свободу,
устав бесцельно маяться во мне.
________________

* Танат, Танатос - в греческой мифологии олицетворение смерти,
сын Нюкты и Эреба, брат-близнец бога сна Гипноса



 Сказочная любовь

Солнечный свет струится в дверные щели,
Мы от любви и солнца уже устали….
Ты для меня – иголка в яйце Кащея,
Если сломать иголку, меня не станет!

Редкое счастье выпало нам на долю,
Может, о нас писали стихи и песни?
Ты для меня - колодец с живой водою,
Только с тобой для радости я воскресну!

Тысячу лет знакомы – так сводит случай,
Видишь, опять тону я в глазах бездонных!
Ты для меня – клубочек в лесу дремучем,
Только с тобой найду я дорогу к дому!

В спальню ворвётся запах кофейной пены…
Стынет в тарелке мясо…Тебе с подливой?
Я для тебя – все сказки одновременно!
Не сомневайся: в каждой конец – счастливый!



============================================================= Юрий Октябрёв
http://www.stihi.ru/avtor/blacksmithjur


И пролилась на город тишина

http://www.stihi.ru/2014/05/06/8275

…и пролилась на город тишина,
настолько осязаема, плотна,
густа и клейка в новой ипостаси,
что заслонила внешний мир она,
и звуки все исчезли в одночасье,
как будто в свой таинственный мешок,
завязанный на тонкий ремешок,
их побросал незримый декоратор,
чтоб на обочинах совсем других дорог
в другом пространстве высыпать когда-то.

А тишина, смешавшаяся с тьмой,
текла по декорации ночной,
по шляпкам звезд, из швов её торчащих,
стекая вниз невидимой рекой
и заливая спящих и неспящих,
застав последних в сумраке дворов,
в подъездах обездвиженных домов,
в салонах дорогих автомобилей –
везде, где стрелки острые часов
в одном немом мгновении застыли.

Я наблюдал всё это с высоты,
паря над тёмной бездной немоты,
но крыльев за спиной не ощущая
и тишиною стянутые рты
трёхперстием всевышним осеняя,
чтобы на миг полученную власть
облечь в на миг дарованную милость
и видеть, как легко и белокрыло
одна душа на небо вознеслась,
а ей навстречу новая спустилась.

 
Коридор
http://www.stihi.ru/2014/10/18/9219

 
Когда дождёшься третьего звонка,
зовущего в финал житейской драмы,
нечаянно потянется рука
рвануть одним движеньем створку рамы,
чтоб сразу избежать дальнейших ссор
и дележа несбывшихся желаний,

но память быстро сложит коридор
из надвое расколотых признаний,
и вновь заставит по нему пройти,
приоткрывая на секунду двери,
за каждой из которых взаперти
томится неизжитая потеря.

За этой на пол брошена фата,
за этой скрипнет детская кроватка,
из этой, чиркнув кончиком хвоста
по голени твоей, скользнёт украдкой
та кошка, робко сделавшая шаг
через порог ещё пустой квартиры…

И ты опять поднимешь белый флаг
перед ущербным, но живучим миром,
что продолжает прятаться в тебе,
звенеть порою памяти ключами
и тупо ныть бессонными ночами
постылой лихорадкой на губе.



 
Звук

http://www.stihi.ru/2015/10/13/8815

 
                Этот звук, непохожий на слово
                И похожий на слово «люблю»,
                Повторяю я снова и снова,
                Обрываю, намеренно длю.
                Л. Васильева

Пролетит торопливая стая,
разделив пополам небосклон,
и метнётся к земле, затихая,
то ли вздох, то ли сдержанный стон.

Словно лопнула в выцветшем небе
под неловким аккордом струна,
и не вспомнится музыка, где бы
так печально пропела она.

Но чутьём, обострённым в разлуке,
я проникну в осеннюю высь
и на миг различу в этом звуке
замирающий шёпот «вернись».
 
И чем дольше мгновение длится,
тем сильнее уверенность в том,
что не просто последняя птица
отзывается в небе пустом.

Что срывается снова и снова
этот звук, еле слышен и скуп,
отголоском забытого слова
с пересохших от нежности губ.


 
Тот дождь
http://www.stihi.ru/2016/06/25/8007

Когда твоей щеки коснётся дождь,
такой, каким запомнился из детства,
ты в тот же миг отчётливо поймёшь,
что не найдётся действеннее средства,
не разрывая память на куски,
попасть туда, где ласковые струи
на смуглоте мальчишеской руки
прозрачные созвездия рисуют,
на поиски которых поспешил,
не зная срока будущей разлуки…

Ты вдруг поймёшь: на донышке души
ещё живут касания и звуки
того дождя, который иногда
в других дождях пытаешься услышать,
но все они – не больше чем вода,
уныло барабанящая в крыши.

И всё же ты его упрямо ждешь
желанным завершением сюжета,
поскольку уходить из дома в дождь –
все говорят – хорошая примета.

 
А был ли мальчик?
http://www.stihi.ru/2017/06/02/9100

 Когда в широкий лоб капота
ударит звонко детский мячик,
не заводись с пол-оборота
и не ищи – а был ли мальчик?

А вдруг всё это не случайно,
и мячик – вроде чёрной метки,
что неизбежно получает
любой, привыкший к тесной клетке?

А вдруг таким нехитрым тестом
судьба тебе диагноз ставит
душевной фобии к протестам
и исключениям из правил?

А к ней в придачу – вирус нала,
анализ банковского счёта
и патология скандала
вокруг царапины капота.

Синдром налаженного быта
и кризис перепланировки –
а детство намертво залито
куском асфальта на парковке.

Лишь иногда оно прискачет
нежданным мячиком-вопросом
на твой капот – а был ли мальчик,
или родился сразу взрослым?


============================================================= Галья Рубина-Бадьян.
http://www.stihi.ru/avtor/badyang


Со взрослой высоты
http://www.stihi.ru/2017/02/06/11303

Мелькают пёстрые платочки,
и чей-то шарик рвётся ввысь.
И папа маленькую дочку
несёт сквозь праздничную жизнь.
Мигают окна магазинов,
а двери приоткрыли рты.
Мне хорошо, и сверху видно -
с надёжной взрослой высоты -
людское море...Мягко щурясь,
мой папа смотрит в объектив...

Я раньше времени проснулась,
его о главном не спросив.

 
Иверия
http://www.stihi.ru/2016/09/29/8985
 
Проплывают дома, виноградники -
деревень одичалые стражники,
пёс бродячий на ржавом багажнике
повидавшего виды авто.
Но в тонэ* - свежий хлеб. Изобилие.
На столе - сыр, вино, чахохбили, и
льётся песня по горной извилине
с нарисованных Богом холстов.

Тонкокостная строгая женщина
всякий раз - грациозно и медленно -
заплутавшие волосы медные
убирает с худого лица.
И словам её искренним верю я.
Изнемогшая в битвах Иверия -
рассечённая, скорбная, древняя -
подаёт мне вино у крыльца.
___________________
*печь-жаровня

 
Aрбуз
http://www.stihi.ru/2017/08/19/3047
 
Когда мне будет грустно, ты придешь
и принесешь арбуз в дырявой сетке.
Мы пригласим соседа и соседку.
Ну, потому что очень уж хорош

протяжный треск зеленой кожуры.
А мякоть, истекающая соком,
расцветит нам носы и подбородки,
спасая от рутины и хандры.

А после, на тарелках - там и сям,
останутся несъеденные скибки.
Их странные чеширские улыбки
мы раздадим задумчивым котам.

 
Иерусалимские коты
http://www.stihi.ru/2017/07/17/6329

 Иерусалимские коты
ходят беспрепятственно повсюду.
С Яффо повернув на Бен-Йехуда,
по камням ступают золотым.
Что им спор религий? Ушлый кот
мягкою кошачьею походкой
обогнет старинную решетку
у Дамасских каменных ворот,
полежит в тени у медресе,
промелькнет на Виа Долороза...
Знаком постоянного вопроса -
хвост на пограничной полосе.
Тут и там - библейские врата,
зной и камни, камни, камни, камни.
До чего ж понятна и близка мне
жизнефилософия кота!

 
Вне времени
http://www.stihi.ru/2017/02/28/11727

В этот дом приходит вечер
сквозь окно на чердаке,
опускается на плечи
старых платьев в сундуке.
Здесь не скрипнет половица,
не метнется чья-то тень.
Дремлет в кадке дряхлый фикус,
золотарника желтей.
Заткан плотной паутиной
деревянный метроном.
И бежит непоправимо
время к ночи за окном.