Старые тетради

              маленькая поэма

1.
Стихам так не хватает тишины,
Той тишины предутреннего бора,
Когда плывут в тумане полусны
Грядущего торжественного хора
Деревьев, трав и птиц, и насекомых,
И всех существ, доселе незнакомых,
И разного таинственного сора,
Чем на Руси леса у нас полны.

В стихах так редко нахожу сейчас
Простой души природные приметы,
Янтарную смолу и самоцветы,
Как будто все сокрыто про запас;
Как будто просьбы, дремлющие в нас,
Все получили верные ответы,
И ни волненья нет, ни вдохновенья,
Ни пропасти глубокого сомненья.

Зато так много ревности в стихах,
И желчи, и ломания, и злости!
Стихи порой стоят, как в горле кости,
И прахом рассыпаются в руках.
Они имеют нездоровый вид,
Как будто зажимали их в тисках,
Иль чем-нибудь пытались отравить;
Как четные букеты на погосте,
Как черные жуки в консервной банке,
Как брошенные бледные поганки!
И каждый стих избегнуть норовит
Заботливой отделки и огранки.

2.
И я отдал по молодости дань
Всем поискам и всем экспериментам,
Формальным школам, лозунги и брань
Вменяющим в достоинство поэтам.
Сказать по чести, почудил изрядно…
Ну, почудил, покаялся – и ладно.
И речь моя сегодня не об этом,
По крайней мере, не такая грань.

Все, что творится в юности – достойно
Ее самой, и что ее винить
За то, что передергивала нить,
Когда просили пряжу прясть спокойно,
Ведь молодость вовеки непокорна
И не умеет преданность хранить.
Она лишь перед тем благоговейна,
Что дарит ей чудесные мгновенья.


А речь о том, чтоб не сойти с ума.
Ведь вот они, прекрасны и жестоки,
Лежат в тетрадках юношеских строки,
Которые поэзия сама!
И кто неоперенным, озорным,
Назначил им пожизненные сроки,
Своим тузом прихлопнул козырным?
Тетради эти – строгая тюрьма,
Откуда нет побега для поэта.
Все дальше в тень уходит счастье это.
Лишь за железным коробом дверным,
Горит полоска памятного света.

3.
Я разбираю старые тетради.
Вот эти я бы сжег без лишних слов,
Вот эти, лишь воспоминаний ради,
Кому-нибудь я подарить готов.
О, сыпятся из них в слепой отваге,
Обрывки писем, листьев и бумаги,
И лепестки засушенных цветов,
И всякой чуши горы, как на складе.

Зачем держу я этот хлам и ношу,
Храню всю жизнь, как старую вину?
Порой на все рассеянно взгляну
И, прочитав начало, снова брошу?
Пора уже, как сброшенную кожу,
Предать архивы грустные огню,
И одолеть свои воспоминанья,
Где сплошь одни навеки расставанья!

Но вот мне в руки падает листок,
А в нем – далеких дней стихотворенье.
И я, как прежде, чувствую волненье,
От этих чистых и наивных строк.
Их не отдашь на чей-то суд в печать.
Они – души и сердца отворенье.
Они молчать должны теперь, молчать!
Они – мечты несбывшейся исток,
А, значит, раздраженье старой боли.
И как им дать на рану сыпать соли,
И все сначала, с юности начать,
Как будто, Боже, это в нашей воле!

4.
Пора себе сознаться: неспроста
Бумаги позаброшенные живы.
Быть может, ради этого листа
Храню я в доме пыльные архивы.
О, я-то помню адрес юных песен!
Теперь он никому не интересен,
Поскольку выбыл адресат счастливый
Туда, где есть иная красота.

Один листок, примятый и рябой…
И ничего другого не осталось,
Все растворилось в жизни, разметалось,
Все вычищено строгою судьбой.
Любовь ко всем приходит вразнобой –
Моя любовь немного припоздалась,
Но так она мою встряхнула душу,
Что и теперь, ее припомнив, трушу!

А в те, уже далекие, года,
Она была царицей и богиней,
Она меня окутала, как иней
В морозный день под током провода.
И все внутри души моей искрило,
И замерзала на лету беда,
И опадали ангельские крылья
Над этой болью, ледяной и синей,
Не знающей ни жалости, ни меры,
Превосходящей грани и размеры.
Взамен ее блаженного всесилья –
Уже иной не признающей веры!

5.
Да, эту боль я именно храню.
И пусть уже ее земное имя
Ни в чем я, так страдавший, не виню,
Оно сплелось с прощеньями моими.
Но каждый раз, как эту боль терплю,
Теперь я понимаю, что люблю.
И всякий раз, как боль проходит мимо,
Я знаю, что уже не догоню.

А что стихи? Они, как старый ключ
К пустым дверям разрушенного дома.
Уже ничья сердечная истома
Не отворит, как солнце из-за туч,
Или хотя б один заветный луч
Любви, которой жалость не знакома.
Стихам так не хватает тишины,
В которой умереть они должны.

Ведь если их никто не похоронит,
Не даст покоя сердцу и уму,
Они однажды пыльную тюрьму
Покинут черной стаею вороньей
И смертный холод страсти разнесут,
Искрящейся любви потусторонней,
Той, от которой больше не спасут.
Но я в ладони этот лист возьму,
И поцелую в губы ледяные
Слова любви, как существа иные,
Пред тем, как их огню отдать на суд…
А следом – все тетради остальные.