Поэма Последнее письмо

 Яровой Зое, матери моей,
 с благодарностью.
               
               
                ***
                (1)
                В тиши комодов, в душной тьме углов,
                Со дна шкатулок- тайников забвенья-
                Взывают строки постаревших слов,
                Глядят глаза другого поколенья.
                Приходят дни и взрослые сыны
                Читают пожелтевшие страницы;
                На фотографиях времён войны-
                Отцов убитых молодые лица.
                И взрослый сын представит этот миг,
                Свой дух к нему примерив виновато:
                Последний бой, последний смертный крик,
                Последний шаг сражённого солдата.
                …Я долго ждал - и вот оно само,
                Листком поблёкшей маленькой открытки,
                Последнее отцовское письмо,
                А для меня, как память и открытие.
                Сквозь толщу лет проглядывает, строг,
                Неторопливый и спокойный даже,
                Туманный бисер карандашных строк;
                Число и год застыли будто стражи.
                Вот чёткий номер почты полевой,
                Три штемпеля проглядывают хмуро,
                Есть адрес: «Чкалов, Зое Яровой»
                И штамп в углу: «Проверено цензурой».
                Письмо отца - мне пропуск в те года,
                Что ветром смерти обжигают душу;
                Я осторожно загляну туда,
                Я их суровой правды не нарушу.

                (2)
                В белёсой мгле мне виден Сталинград -
                Кровавый и гремящий ад планеты;
                Три месяца клокочет этот ад,
                Три месяца встают в дыму рассветы.
                Три месяца упрямо рвётся враг
                В спокойные Заволжские равнины,
                Но бьют и бьют свинцом сквозь дымный мрак,
                Стократ уже спалённые руины.
                Сжимаясь и твердея в злом огне,
                Вновь атакуют, сдерживая стоны,
                В шинельной, ватной, марлевой броне,
                Измотанные наши батальоны.
                Для них теперь за Волгой нет земли,
                Для них одно - погибель иль победа;
                «Стоять! Держать!»- так совесть им велит,
                И Родина, и долг, и слава дедов.
                Тайком, ещё врага не покарав,
                И не изведав настоящей славы,
                В Заволжье танки шли до переправ,
                Ночами, чтоб успеть на берег правый.
                Там, вросши в грунт, уйдя в сухой бурьян,
                Легли в степях дивизии охвата.
                Семь дней до операции « Уран»,
                Семь дней ещё - потом придёт расплата.
 
                (3)
                Я вижу полк, зарывшийся в песок,
                Изгиб траншей ползёт с холма отлого;
                Я слышу, как застуженный басок,
                «Стой, кто идёт!»- разматывает строго.
                «Сосед- кубанец,» - узнаёт боец
                И, наконец, смягчает взор суровый.
                И я узнал- так это ж мой отец-
                Из кавполка спешит сюда, в стрелковый.
                Он щёки трёт, он мчал во весь опор;
                Оставлен конь в ракитнике овражка.
                Я слышу перезвон казачьих шпор,
                Клинок к бедру, шинель, башлык, фуражка.
                Вот он легко над бруствером возник,
                Прислушался, откинув набок шею,
                Вгляделся вдаль, в снега, подумал миг
                И мягко спрыгнул в трещину траншеи.
                Из низких гряд вдруг выплыл мерный зуд,
                Он в небе рос и ширился упруго.
                «Товарищ командир, кажись, на нас идут.
                Опять сейчас бомбить начнут по кругу.
                Вот и вчера прояснело к утру-
                Они уж тут. Досталось обороне.
                Психует фриц, ему не по нутру
                Сегодня самому сидеть в загоне.
                Бомбёжка - хуже нет ёё терпеть
                И ждать, когда же вытряхнут изнанку;
                Товарищ командир, вам к штабу не поспеть,
                Пожалуйте скорее к нам в землянку.»

                (4)
                Вошёл. Из тьмы ударил дух тепла.
                «Армейский, наш»,- вдохнул его, довольный,
                Поднялись трое: «Здравие жела…»
                Остановил: «Здорово, хлопцы, вольно.»
                Забегал дымный факел каганца,
                Метнулись тени на песчаных сколах.
                А там, вверху, на полк и на отца
                Смотрела смерть с ухмылкой псов весёлых.
                Застёгивая каски на бегу,
                Спешил расчёт к укрытому орудью;
                Сержант, биноклем шаря по врагу,
                Считал, на бруствер навалившись грудью:
                "Шесть Юнкерсов, да восемь Мессеров;
                Не густо их, видать с горючим сложно.»
                «И эти наломают, будь здоров.
                В укрытье! Воздух!»- донеслось тревожно.
                …Вот первый, завалившись на крыло,
                Рванулся вниз, как пёс, дрожа и воя,
                Вложив в свой вой всю ненависть и зло,
                На землю и на всё, что в ней живое.
                На этих странных русских под собой,
                Не знавших сроду рабского удела;
                На этот чёртов снег, на этот бой,
                На всю войну, которой нет предела.
                И перед тем, как снова прыгнуть ввысь,
                Две капли страшных выпустил из плена;
                Они пошли, помчались, понеслись-
                И вот уж – два яйца, вот- два полена.
                И вспух бугор, вздымаясь и пыля,
                Подъятый грозной силой аммонала;
                Живою плотью вздрогнула земля,
                Забилась, затряслась и застонала.

                (5)
                Надвинулась завеса душной тьмы,
                Взревело небо в чёрных пятнах сажи.
                Зениток лай…В просветах кутерьмы-
                Мелькание крестов и фюзеляжей.
                В землянке смолкли - страх, он враг словам;
                Просыпал грунт глухой озноб наката.
                «Что,хлопцы, страшно? Но скажу я вам,
                Бессилья страх - не страшный грех солдата.
                Бомбёжка- хуже нет её терпеть,
                Гадать и ждать, прощаясь с белым светом,
                Но нынче, знать, не срок нам помереть-
                Есть у меня хорошая примета.
                Огня поближе, дайте ящик сесть;
                И, знаете, по фронтовой привычке,
                Я напишу письмо сейчас, вот здесь,
                Жене, семье, не больше пол странички.
                Все письма, как примета мне велит,
                Писал и начинал я при бомбёжке;
                Как видите, не ранен, не убит-
                Казак и смерти может дать подножку.»
                Улыбки расползались по губам,
                И таял страх, борясь с отцовским взглядом;
                Отец шутил - он цену знал словам
                Весёлым, если смерть гуляла рядом.
                Смотрели все: чудак, кавалерист,
                Вот этот капитан, в шинели новой;
                И невелик, и ликом неказист,
                А ничего себе, видать, толковый.

                (6)
                Я вижу, как отец раскрыл планшет;
                Чуть слышно щёлкнул листиком открытки,
                Пригнулся на колеблющийся свет,
                Забыв на миг про бомбы и зенитки.
                Что там увидел потеплевший взгляд,
                В том довоенном, невозвратном, давнем?
                Сирень у старой хаты, летний сад,
                Возню птенцов в стрехе, над синей ставней?
                Пахучий сумрак земляных полов,
                Уют печи, прохладу тёмных сенцев,
                Мажару с сеном, сонный бег волов…
                Всё это в прошлом, всё теперь под немцем.
                Вот о семье не так болит душа-
                Всё ж за спиной, в тылу его кубанцы.
                И дрогнул острый нос карандаша,
                И закружил в замысловатом танце.
                Он вывел: « Здравствуй, милая семья,
                Жена и няня, и родные дети;
                Желаю вам спокойного житья-
                Что лучше есть в пучине лихолетий?
                Пишу в землянке. Пыль, гудит накат,
                Бросают бомбы вражьи самолёты,
                Есть малый страх, но громовой раскат
                Не заглушит единственной заботы;
                Забота наша до конца ясна:
                Быстрее раздавить фашистских гадов;
                Для этого не жаль трудов и сна,
                И жизнь не пожалеем, если надо.
                Так требует от Армии народ
                И нынче мы сильны его веленьем,
                И наш Октябрь, наш двадцать пятый год,
                Мы встретили с отрадным настроеньем.

                (7)               
                Тут ахнул близкий бомбовый разрыв,
                Землянка, охнув, покосилась, села;
                Ворвался вихрь, всех разбросав и скрыв;
                В углу, стеная, завозилось тело.
                Вставали с пола, чистились, кряхтя,
                Ругались глухо, кашляли, хрипели;
                Один без шапки просипел, шутя:
                «А панихиду немцы рано спели.
                Товарищ командир, вот это да..а,
                Ещё б чуть - чуть…А как письмо, готово?»
                «Нет, не успел. Да вот ещё беда-
                Плох был огонь - не стало и такого.»
                Сказал боец: «А если я зажгу,
                Газеты жгут- ведь будет видно строчку?
                Давайте до конца, назло врагу,
                Товарищ командир, поставьте точку.»
                Зажгли огонь, смотрели, не дыша;
                Лёг на планшет чуть смятый лист открытки,
                И снова резвый нос карандаша,
                Петляя, закружил, от дрожи прыткий.
                Отец закончил: «Жду от вас вестей.
                Вы в сердце у меня живёте зримо.
                Работай, Зоя, береги детей,
                Целую всех, пиши. Жму руки. Тима.
                Спасибо, хлопцы, маловато, жаль,
                Да суть не в этом: главное-   мы живы.»
                Там, наверху, не бесновалась сталь,
                Стих ураган и удалялись взрывы.

                (8)
                В проём землянки втиснулся боец
                В примятой каске, пыльный, как не бритый:
                «Все целы? Выходи на свет, конец.
                На взвод - три раненых, один- убитый.
                И немцам тоже, стать - не привыкать,
                Не все зенитки били мимо цели:
                Один в овраг заехал, землю жрать,
                Да два дымят и тянут еле- еле.
                Вам повезло с начала до конца:
                Ещё б три метра – и считай фигуры.»
                Бойцы глядели, молча, на отца
                И хитро улыбались, как авгуры.
                Я вижу, как отец закрыл планшет,
                Ремни поправил и расправил плечи;
                Стоял здоровый, стройный в тридцать лет;
                Ну, мне пора, товарищи, до встречи.»
                «Теперь в бою, товарищ капитан.
                И этот бой, по нашим слухам, скоро.»
                «Согласен, скоро, хоть приказ не дан,
                Погоним до Берлина эту свору.»
                …Он шёл; пылали маки свежих ран,
                Сквозь дым качались сани медсанбата…
                Семь дней до операции «Уран»,
                Ещё семь дней - потом придёт расплата.
                …Уже поздней узнал я, наконец,
                Восприняв весть, по - детски, без волненья,
                Как миной утром был убит отец
                За пару- тройку дней до наступленья.
                Обрёл и полк печальный свой удел,
                Обычно славясь удалой красою;
                Как тучный луг, он втрое поредел
                Однажды под свинцовою косою.            
      
                (9)
                Вороньи крылья бурок распластав,
                Кавполк уже недели две в движеньи
                И казаки, от рубки не устав,
                Ещё пьяны азартом окруженья.
                А вот степное тихое село,
                Что по себе в те дни был случай редкий;
                И это в заблуждение ввело,
                В село вошедший эскадрон разведки.
                И тут беда: попал в засаду полк,
                (Что ж, на войне бывает и такое),
                Когда свинцовый ураган умолк,
                Дымился снег под красною рекою.
                Клубком - тачанки, грудами - тела;
                Клинки сжимают мёртвые ладони.
                Глазами молят пристрелить без зла,
                Живые и растерзанные кони.
                Для многих казаков в тот страшный час,
                Споткнувшись, вдруг, остановилось время;
                Не встать с земли, не бросить зычный глас,
                Позвав коня, не бросить ногу в стремя;
                Не видеть дождевые пузыри,
                Не слушать гимны солнечных восходов,
                Не гладить ус, не трогать газыри,
                Не возвращаться к милой из походов.
                Немало слёз прольётся в Тихий Дон,
                В Кубань - реку из глаз казачек вдовых;
                Осиротеет, сникнет отчий дом.
                Забудут дети ласку рук отцовых.

                (10)
                Лучили радость мамины глаза,
                И в нас, детей, летели искры смеха.
                Письмо пришло! Кто мог тогда сказать,
                Что это лишь убитой жизни эхо?
                Убитых мыслей спящие слова,
                Убитых рук застывшее движенье…
                Вся с проседью у мамы голова,
                Легли морщины - тени утомленья.
                Она нас берегла, забыв себя;
                Всё было в жизни - счастье и отрава.
                Две матери растили нас, любя,-
                Она и мать - Советская Держава.
                С вершины лет гляжу в глаза отца,
                И сердце гложет ложная досада:
                Он не прошёл со славой до конца,
                Случайно пав от мины иль снаряда.
                Стой сердце! Пусть одним не повезло
                Случайно, но смертельно, чрезвычайно;
                А кто остался жив, схватив за горло зло,
                Тем тоже, значит, повезло случайно?
                Выходит, непреложный ход войны –
                Цепь случаев удачных и ужасных?
                Но среди страшных жертв моей страны,
                Мне кажется, что нету жертв напрасных.
                Всегда, везде, любой, кто падал мертв,
                Он чем - то ослаблял врагов Отчизны;
                Нет, не было в войну напрасных жертв,-
                Всяк умирал во имя чьей-то жизни.
                Передо мной стоит пример отца,
                И я горжусь его духовной силой:
                Он принял на себя заряд свинца,
                Чтоб на других зарядов не хватило;
                Чтоб, не хватило, может, на меня,
                А там на внуков, правнуков, поверьте…
                Недаром пламя Вечного Огня
                Над прахом павших, славу их храня,
                Есть светоносный символ их бессмертья!

                ******
               
                Ноябрь - февраль  1989г.