Акей Глава седьмая

…Олени замерли, услышав древний зов
И запах тления, дурманящий и сладкий.
Остановилось стадо у распадка,
Увидев груды сброшенных рогов.

И что-то беспокоит вожака —
Сквозь скорбный тлен настойчиво он ищет
Полузабытый запах чужака,
Рога несущего к священному кладбищу.

С недосягаемых  Божественных  вершин
Дикарь прошёл сквозь горных рек истоки,
Сквозь каменные лавы и потоки,
И серые изгибы волчьих спин.

Сквозь горные обвалы и снега
На Север нес он первые рога
И выдернул из кости лобной  с болью,
Камчатку окропив оленной кровью.

***

Дробит на точки время телеграф,
Выстреливает странные декреты.
Столетней паутиной заткан шкаф.
На полках иноземные буклеты.

Сквозь нерпичьи кишки проходит свет.
Стол у окна мерцает самоваром…
Вчера перекрестили камчадалы
Совет деревни в сельский комитет.

Тревожный ветер треплет яркий флаг,
В селе про революцию не знают,
Но жизни новой вероломный знак
Над заповедным миром нависает.

***

Бледнеет месяца на небе кость.
Сверкает снежной чешуёю тундра.
Папаху с красной полосой снимает гость.
Начальство новое покорно греет юрта.

Взметнул позёмку зябкий ветерок.
В рассветной мгле забрезжил первопуток.
Дыхнули горы дымом самокруток.
Еще чуть-чуть…и заалел  Восток.

Полнеба охватил пожар.
Проснулись люди и собаки.
Поднялся над рекой багровый пар.
Живая тундра тонет в алом мраке.

На голове корячки кумачовый плат.
В яранге красной книги и газеты.
Глазами воспалёнными глядят
В пурпуровых бантах вожди с  портретов.

Внутри жилища дым и толковня.
Мороз упрямо в шкурах дыры ищет.
Зачитывает гость указ в жилище
Под стягом первобытного огня.

Разящих искр метётся мошкара
И падает от власти в полушаге.
Над пастухом нависла тень бумаги.
Восходит свет Великого костра.

***

Полночный купол — в северных узорах.
Мощь Божьего потопа — в ледниках.
Вулканов убелённые соборы.
Равнины безупречные в снегах.

Соприкасаются небес низколетящих своды
С краями неулыбчивой земли.
Вдыхают влагу ледяной пыли
Из-под снегов возникшие народы.

Восходят взором к ликам гор священных.
Свершают свой бесхитростный обряд.
Возносит душу за собою взгляд
В долину райских пастбищ белопенных.

Глубинной памятью коряки помнят рай —
Способность разговаривать с природой…
И, как святилище, беречь заветный край
Для них естественно, как пить из речек воду.

Абориген не посягнёт на мать,
Пусть эта мать — простая оленуха.
Посмевший — будет отомщён людьми и духом,
Как падаль, будет сверх земли лежать.

Камнями молча забивали тех,
Кто шёл по нерестилищам лосося…
Ребёнок палкой в Ворона не бросит,
С рожденья зная от отца, что грех.

И всё, что составляет вечный мир —
Озёра, звери, горы – всё – живое!
Здесь каждый гостем приглашен на пир —
Среди хозяев и покоя.

***

В глуби Камчатских недоступных гор
Есть уголок таинственный и тихий.
Там девственен природный договор…
К весне достигнут места оленихи,

Появятся детёныши на свет…
Вражды и злобы здесь в помине нет…
И дикий зверь врачует раны
На мягких мхах, не тронутых туманом…

Течёт с берез прозрачный сладкий сок…
Назвали люди место – островок.

А как найти? – никто и не ответит…
Тропой священной ходят зверь и ветер…
Непроходимы осыпей наросты.
Для человека недоступен остров.

Веками ищут берег безопасный,
Воюют люди, ссорятся напрасно…
А где он, этот берег, — неизвестно.
Но было на земле такое место.


***

Посеребрил мороз вдоль рек ивняк.
Ночь на исходе. Крепко спит яранга.
Не спит Акей – поднялся спозаранку.
Решил покинуть стойбище коряк.

На чёрном небе старой тучи клок.
Оделась тундра в плотные одежды.
Апапель  – сердце тысячи дорог,
К нему несет пастух надежды.

В тисках не тающих веками мерзлых плит
Родство живого обусловил Север.
Когда пурга неделями не спит,
И человеку тяжело, и зверю.

Коряк  к Христу не поднимал лица.
Но, по Библейскому завету и укладу,
Олень отставший, как заблудшая овца,
Для сердца пастуха – дороже стада.

Олений мир для пастыря – страна.
Как государство с собственной судьбою.
Потеря вожака для табуна –
Как нарушение сложившихся устоев.

  ***
Всё в тундре изменилось – вмиг:
Оленей у хозяев забирают.
Сухая, злая власть не понимает –
Не может душу ей отдать старик.

…И переполнена Тигильская тюрьма.
Средь несговорчивых – и бедный, и богатый.
Детей увозят силой в интернаты.
От страха сходят матери с ума.

Акей в посёлке батюшку искал.
Чем жить теперь – хотел спросить совета.
Но батюшку, сказали, Бог прибрал,
А в церкви – заседанье комитета.

И не вернуть назад былого мира.
Лихое время гонит всех вперёд,
В отчаяньи коряки режут скот…
Один Токктяв прорвался к юкагирам:

К свободным племенам, к полярным водам,
Не побоявшись гиблого пути.
Его искали – не смогли найти.
Он стал легендой своего народа.

***

Ослепли от больших снегов глаза.
Грудь тяжко дышит, пересохли губы.
Паломника не приглашают небеса.
Грызёт мороз, толкает ветер грубый.

Остановился у святой горы старик,
Накинув капюшон кухлянки ветхой.
Нацелил в небо палец горный пик.
Цепляется за склон кустарник редкий.

Здесь на вершине жил могущий дух –
Средь валунов, разбросанных природой.
Сквозь облачную арку небосвода
На гору поднимается пастух.

Апапель запечатали снега.
Дрожат сухие стебли сухоцвета.
Кругом оленьи посеревшие рога,
Истлевшие от времени кисеты.

Осколок месяца на небесах почил.
Незрелый свет над горным изголовьем.
Сквозь тесноту крепящих камень жил
Течет времён былое многословье.

Языческий алтарь – седой валун –
Дары просящих принимает,
Кровь жертв Богам по каплям собирает,
Пьёт млечный сок разновеликих лун.

Морщины покрывают лик.
На чёрном теле след пожара.
Тревожит камень молодой родник.
Пред валуном застыл паломник старый.

Свое житейское сложил к нему коряк.
Задобрил духов подношеньем.
Рябь света всколыхнула мрак.
Сквозь камень проросли виденья.

…Гул множества копыт, свистит хорей.
По небу движется громада –
Десятки гибких нарт, за ними стадо,
И впереди на рогаче – Акей.

…Картины чередуются, пестрят:
Акей на празднике осеннем –
Приносит в жертву белого оленя –
Росинки крови на траве горят.

На темноту стекает солнца жир.
Звучат слова старинного обряда.
Коряк торжественно встречает стадо
И по-хозяйски возглавляет пир.

…Внезапно изменился цвет.
Покрылось небо пеленой багровой.
Собаки воют у родного крова.
Торчит яранги брошенный скелет.

В ушах звучит смертельный приговор:
«Отдать в колхоз своих оленей нужно».
Над тундрой причитает ветер вьюжный.
Таят  угрозу пики острых гор.

Прощальный всполох, –  и сомкнулись небеса.
Сверкнула туча розовым подзором.
Звезды высокой высохла слеза.
Коряк взглянул вокруг горящим взором.

Вдали – вулкана дымная кудря.
Края зубчатых гор окрасил пламень.
От взгляда старика зажглась заря.
Свет огненной стрелой проникнул в камень.

И зашатался, загудел валун,
Покрылся трещинами от удара.
Огонь испепелил ночные чары –
Рассыпался языческий вещун.

Ничем не смог помочь он пастуху.
Мольбам Акея камень  не ответил.
С гудящей высоты сорвался ветер,
Подмёл с горы остывшую труху.

***
Шаг от костра – мороз и вечный мрак.
Акей глядит в огонь застывшим взором.
Как будто высечен из дерева коряк.
Хранит дыханье запах мухомора .

Текут сквозь небо мысли не спеша.
Старик почти не думает о смерти.
Не спорит с пастухом душа.
Скупое пламя постепенно меркнет.

К востоку головой лежит коряк.
Колючих  жёлтых глаз живые точки
Следят за ним; скребётся тьма  по-волчьи…
В лицо Акея  лижет северняк.
 
Сознаньем смятым ловит вой пастух.
Вонь мокрой псины ощущает ясно.
Голодное зверьё, почуяв мясо,
Вкруг костровища замыкает круг.

Ночь замерла, не движется старик.
Мороз и ветер завладели телом.
Над полумёртвым пастухом встает двойник
В слепящем одеянье белом.

Душа Акея в воздухе парит –
Легка, как пух, свежа, как дуновенье.
…На тело распростёртое глядит,
На тундру и на дымное селенье.

Как малахай, над юртою  туман…
Той самой, где однажды утром,
Акею выход подсказал шаман:
«Оставь, пастух, до срока эту тундру.
 
Река бежит, поймай ее,  Акей!
Среди родни, и то не стало лада.
Когда уверен, что погибнет стадо –
Уйди и сам в край облачных людей».

Он, словно ворон, каркнул впалым ртом:
«Я стар, но  я не слеп – все подмечаю:
Тех, кто бежит на Север с табуном,
Находят и безгласно убивают.

Когда-нибудь мы встретимся с тобой.
Пусть духи защитят безвинных души.
Ты заслужил заоблачный покой.
Поторопись – над кровом вурон   кружит».

***
Качается луна на облаках.
Душа Акея видит смерть оленей,
Пустые пастбища, безлюдные селенья,
Седую церковь на семи ветрах.

Дом без костра, в стеклянном шаре – свет,
Дощатый пол, нетрезвого коряка.
Бегут по улицам железные собаки.
Теряется во тьме оленя след.

Летит по небу лодка, как звезда,
Везёт продукты, огненную воду.
Скупая горсть ослабшего народа
Спасти пытается последние стада.

…И в развесёлой бабе на крыльце
Акей сквозь призму ледяного царства
Признал дочь Ктэп – с татуировкой  на лице –
Забытым знаком бывшего богатства.

***
…С лица земли пропали небеса.
В груди Акея сердце заболело –
Душа вернулась в каменное тело –
По обмороженной щеке прошла слеза.

Всплеск памяти:  там камнем – волчий вой.
Наст свежей кровью подплывает.
От боли обезумевший  Согжой  –
В петле рычащей, возбуждённой стаи.
 
Немало вод стекло с тех давних гор,
Но  сердце помнит каждое мгновенье.
Трагедия свободного оленя
Жива в душе коряка до сих пор.
***
… Пастух, окутанный дыханьем января,
Как наяву, увидел волчью стаю –
На южном склоне, где от солнца снег подтаял,
И впереди – знакомца-дикаря.

На бурой шкуре ярко-белый блик.
Вожак бежит огромными прыжками,
Играя снисходительно с волками…
Дымит от бега на морозе бык –
Гривастый, плотный, с крепкими ногами.

…Десяток свежих, застоявшихся волков
Наперерез ему несутся ходко…
…И повернул вожак к ближайшей сопке…
…И не хватило нескольких прыжков.

Вцепился в челюсть мощный зверь.
Другой – подбрюшье дикаря терзает.
С боков и сзади навалилась стая.
И – завертелась волчья карусель.

Оленя пожирает серый цвет –
Как выброс пепла, накрывает тушу.
На сухожильях держится скелет.
Смертельный круг становится все туже.

Тесней, тесней, сливается в пятно
На чистых складках тундры полусонной…
Волчьё насытилось… Клюют вороны
Хребта оленя белое звено.

***
Зашевелилась стая вкруг костра.
Метнулся к горлу зверь мохнатой тенью.
Пастух решил – пришла его пора,
И стало явью давнее виденье:

Шаман был прав. Волков настала власть –
Весь Север загородят жердью…
Ночь глубока, черна, как волчья пасть.
Старик спокоен. Он пришел за смертью.

Услышав пастуха прощальный зов,
Сурово вздыбились и загудели горы.
Земля шатнулась, потеряв опору,
Усыпал пепел вкруг костра покров.

Упал луч света ангельским гонцом
На малахай, разодранный клыками,
На голову – с нетронутым лицом,
С открытыми, замёрзшими глазами.

***
Утешься, братюшка родной, и не ропщи
На новых угнетателей России.
Монголы были, а теперь иные.
И на безбожников управы не ищи.
Ты их жалей, мой друг, не осуждай.
Они по-настоящему несчастны.
Устроив на земле свой грешный рай,
Иссохнут, как трава, уйдя от власти.
Сдирая золото с соборного креста,
Навязывая идолов народу,
Они работают на веру, на Христа,
На Божью мельницу льют воду.
Поддавшись дьяволу, не знают, что творят –
Они его пособники – и только.
И в свой черёд сойдут тенями в ад,
В тьму бесконечную, и возрыдают горько .