Об Александре Ткаченко

 Стихи и поэмы. Художник Виктор Скрылев. М. МП
    "МИК". 1993. 205 стр.
    
    Новая книга стихотворений Александра Ткаченко - седьмая по счету - выглядит
    внушительно. Большого формата, толстая, на хорошей бумаге, в глянцевом
    переплете, с иллюстрациями. Раньше такие книги выходили только у
    номенклатурных поэтов - от Исаева до Вознесенского.
    В сущности, здесь две книги под одной обложкой. Художник Виктор Скрылев -
    соавтор полноправный.
    Еще не прочитав ни строчки, только полистав бегло иллюстрации, можно понять,
    что "облом" - это символ наших времен: клубки человеческих тел, слепленных
    то ли любовью, то ли ненавистью. Эмоциональной чрезмерности поэта, "сильному
    магнитному полю чувств" как бы соответствует изобразительная чрезмерность
    шаржа. Но последний, неся заряд чрезмерности, несет одновременно и заряд
    иронии, несколько остужающий эмоциональный накал. Очевидна полемика
    художника с поэтом: спокойнее, не надо так возбуждаться - мир неизменен, на
    смену старой глупости приходит новая, еще более соблазнительная. И наши
    упования и разочарования - все это, увы, не ново. Так же, как и бумеранги,
    поражающие метателей (то бишь мечтателей). И вообще: все это было бы так
    грустно, если бы не было так уродливо и смешно.
    Хотя моменты иронии и самоиронии ("Лихорадочный мэн"), даже сарказма
    присутствуют и у поэта, но они вовсе не определяющи. Если художник смог
    преодолеть современность - пусть только в шарже, - то поэт все еще в
    процессе никак не удающегося преодоления. На сломе времен он чувствует себя
    "одним из обломков империи Сталина".
    И даже когда я обнимаю любимую, она
    шепчет -
    "У тебя объятья - ну прямо железные..."
    А я не хочу быть железным,
    ибо знаю происхождение этой силы,
    но поделать ничего не могу -
    я сын своего отца,
    а отец мой - сын своей эпохи,
    эпохи железного занавеса.
    Даже страсть к обновлению и неукротимое желание все изменить и самому
    измениться - тоже из прошлого, привыкшего насиловать и подминать.
    В сущности, и стиль Александра Ткаченко можно определить как
    волюнтаристский. Двери истины он хочет вскрыть немедленно. Взрывая заряды
    метафор (точнее - фейерверки, предназначенные скорее украшать, чем
    работать), орудуя ломом рассудка, насилуя синтаксис, он наконец утомляется и
    соскальзывает в рефлексию, с независимым видом прохаживаясь у так и не
    открывшейся двери. Читать книгу трудно - утомляет возбуждение, которое ничем
    не разрешается.
    А. Ткаченко иногда называют учеником Вознесенского. Влияние, которое оказал
    на Ткаченко Вознесенский, очевидно. Можно сказать, что, если изобретательный
    волюнтарист Вознесенский, потоптавшись у запертой двери, отвлекает наше
    внимание ярким и живым тропом - этаким сквознячком из ее замочной скважины,
    то Ткаченко - волюнтарист наивный - наоборот, с помощью метафоры у нас же на
    глазах старается вскрыть эту чертову дверь, но - безуспешно. Ткаченко
    пытается идти дальше именно с того места, на котором Вознесенский
    остановился. Но, увы, без смены метода это вряд ли возможно. Потому,
    наверное, у Вознесенского и нет последователей...
    Удачи Ткаченко, на мой взгляд, там, где он сменяет экипировку, остужает
    накал, сдерживает размах ассоциаций. Тогда на смену сбивчивой одержимости
    приходит проясняющая внятность, тогда - в основном в свободных стихах -
    возникает "пас из темноты": пусть не солнечный свет, но "солнечные блики". И
    они есть в этой трудной, репортажно-современной, очень нервной и
    растерянно-мучительной книге, в которой неблагополучие мира - в ней нет
    счастливых сюжетов - рифмуется с неблагополучием личности.