Картофельный Спас

Ироническая поэма

        И там на картошке с хлебом
        Я вырос такой большой.

               Николай Рубцов


ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Картошечка волшебная!
Как я в тебя влюблен!
Написано в учебниках,
Что ты – простой паслен,
Сорняк, трава немытая!
Твердят на все лады,
Что очень ядовитая,
Особенно – плоды,
Что в землю силой тяжести
Ты загнана в миру,
Что ты пришелец вражеский
Из древнего Перу!
Тобой там время меряли,
И кланялись тебе,
И так по-детски верили
Картофельной судьбе.

Ты под испанским парусом
В Европу приплыла,
И Петр Первый яростно
Тобой в мечтах пылал!
Ты с нашими прадедами
Свершила много бед.
Исконно – кашееды мы,
Пшеница – наш завет!
Ты на Руси прославлена
В картофельных бунтах,
Ты пищей смерти явлена
На дьявольских устах.
Бугристое, как облако,
И проклятое вслух,
О, чертовое яблоко! –
Смутило русский дух.

Но канул век забывчивый!
И в буднях, и в пирах,
Желанною, рассыпчатой,
Легла ты на столах.
Обиды все простила ты,
Пустила семена.
Кормила и лечила ты
В плохие времена.

И я тебя, картошечка,
Люблю, хоть расшибись!
Пожалуйста, хорошечка,
В саду моем клубись!

Как царственному профилю,
Светящему во мгле,
Я памятник картофелю
Поставил бы в Кремле!

АНГИНА

От водителя пахнет бензином
И резиной, и пылью дорог,
А от маминых рук – апельсином,
Что я сам уже чистить не мог.
Я лежу весь в бреду и в горячке
У отца в неудобных руках,
И везут меня осенью с дачки,
Где простыл я на горных ветрах.

У водителя нету бензина.
Он, ругаясь, стоит на шоссе.
У меня золотая ангина
И вокруг меня в золоте все.
Мама долькой мне губы щекочет,
Ой, не надо, мне больно глотать…
Человеку шесть лет, он не хочет,
Он не хочет никак умирать.

Я ведь сам виноват в этой драме,
Говорила мне тетя ничья:
«Не ходи, несмышленыш, без мамы
Босиком по камням у ручья!
Все большие копают картошку,
Чтобы было что кушать зимой…
Ах, оставили, бросили крошку,
Да и времени нет у самой…»

Мама, мама, не плачь, дорогая!
Я же выживу, мне не впервой!
Пусть уйдет эта тетя чужая,
Я ведь мальчик горячий, живой!
Не ругайся на папу, водитель,
Он и так весь в грязи и в ботве…
Четверых он мальчишек родитель –
Без картошки не выжить братве!
Он в две смены работает, папа,
На заводе, где плавят металл.
Кислотою он руки обкапал
И окалиной лоб обметал.
Не умел он жалеть нас и гладить,
Но зато и не бил, баловных…
А еще было трое от дяди,
Что скончался от ран фронтовых.

Вот ведь, помню я запах бензина,
Будто нечего помнить совсем…

Не взяла меня тетя-ангина,
Только был пару месяцев нем.

Я стараюсь, терплю, как ни тошно!
Разожгла моя мама плиту!
Я дышу
   над вареной
         картошкой
Под шарфом,
Весь в соплях и в поту!
Ничего, ничего, я упрямый,
Не ругайся на папу, шофер!
Все равно я ведь выживу, мама,
С горным каменным ветром на спор…

А потом, в окончании драмы,
К потолку меня папа кидал
И шутил: "У тебя, как у мамы,
Нос картошкой!"
Неправда!
Соврал!

Он прямой, никакой не картофель!
Посмотрите, потрогайте – чушь!
Разве это не греческий профиль?
Римский!
Только с горбинкой чуть-чуть...

Но зато как мы ели картошку!
Дайте ложку мне,
Ложку мне! Ложку!
Жрали, чавкая, сколько кто мог!
С хлебом, зеленью – всё напролом
Мы сметали! –
Простите за слог,
Поделом тебе, стих, поделом! –
В соль макая и в общую плошку
С горьким маслом подсолнечным...

Бог!
С нами был за семейным столом!

ЛЮБОВЬ И КАРТОШКА

Я студент.
Рязань, художка.
Первый курс.
Уже влюблен.
Нас послали на картошку
В Старожиловский район.

Ни одной еще картины
Мы не сдали под зачет.
Но уже сломали спины
На картошке.
Вот ведь черт!

Нас искусство не питало,
А в колхозах, как ни жаль,
Рук рабочих не хватало,
Чтоб не сгинул урожай.

Мы ведь в юности так мало
Береглись – была бы честь!
«Надо!» – партия сказала.
Комсомол ответил: «Есть!»

Жили мы в пустых бараках,
На соломе спали в ряд.
О, как этому, однако,
Я, влюбленный, рад был.
Рад!
Слушал я в ночи дыханье
Той, кому не надо встреч,
Той, которую стихами,
И горящими глазами –
Хоть разбейся с потрохами! –
Я не смог к себе привлечь.

Но ведь стоило
Прилечь,
К темноте привыкнуть взглядом, –
Несказанная, как речь,
Благовонная, как ладан,
Недоступная, как печь, –
Но она дышала рядом!

Я уставший, чумовой,
От работы чуть живой,
Этим всенощным обрядом
Наяву или во сне,
Вроде, был обвенчан с ней.

Эта ночь была длинней
Всей судьбы моей, всей жизни,
Всей картофелевой тризны,
Всей наивности моей!

Печь-буржуйка ворковала,
Ночь так жутко подвывала
В шуме лиственной пурги…

И мечтал я, чтоб...
Враги,
Ну… фашистские солдаты…
Или местные ребяты…
Или... – кто там, боже святый! –
Вдруг нагрянули в ночи
И похитили девчонок,
Горько плачущих спросонок,
Всех – как варежки с печи.

Не успел никто укрыться...
Был врагов несметный рой.

Но явился тайный рыцарь,
Богатырь, джигит, герой!
Долго бьется он с врагами,
И руками и ногами!
И спасает весь полон –
С той, в которую влюблен.

Весь израненный вползает,
Имя девичье шепча.
И у ног ее теряет
Он сознанье сгоряча…

Ты свети, свети, свеча!
Ты гори, гори, буржуйка!
Будь до зорьки горяча,
Чтобы высохла тужурка
И портянки в кирзачах...

Так в мечтаньях засыпаю...

О, приснись, приснись, любовь!

Только снится вновь и вновь
В пояснице боль тупая:
Все копаю я, копаю
Распроклятую картофь...

А с утра – подъем!
И взялись!
За работу! Смены – две!
А потом, назло молве,
О, как сладко мы валялись
На картофельной ботве!

Жгли костры мы на закате,
Пели песни в полумгле,
И картошки той, проклятой,
По десяточку на брата
Выпекали на золе.

А пока она пеклась,
Самогон мы пили всласть,
Без какой-нибудь закуски,
Из одной жестяной кружки,
По глоточку,
   по глоточку,
Вместе все, не в одиночку!

Вразнобой – ночные звуки,
Мысли прямы, чувства тонки,
Вперемешку – лица, руки,
И ребята, и девчонки.

Песни, смех во весь простор!
Мы язычники, ей-богу!
Каждый прост был и хитер,
А кто мог еще, с разбегу
Перепрыгивал костер!

Чуть развеялся дымок,
Подступили плотно джунгли.
Рассыпайтесь искры, угли!
Палкой выкатив комок,
Мы его ломали,
Дули!
Дули, так уж полагалось
Дуть, как предки, на огонь,
И бросали, обжигаясь,
Из ладони на ладонь.
Первобытны мы и грубы,
И стеснение – долой!
Ну, обнимемся, голубы,
Поцелуемся в добой?

Телогрейки, пальцы, губы
Перепачканы золой.

Вместо соли, вместо хлеба
Месяц был и звезды с неба,
И на сердце холодок,
И со станции гудок…

Были собраны все клубни.
Были танцы в сельском клубе,
Под тяжелый рок с кассет
Я спросил ее: «Ты любишь?»
И она сказала: «Нет!»

Что ж, пацан, остынь немножко.
Рано праздновать успех.
Зря с ней шел одною стежкой
Ты по полю и, на смех,
Зря кидал мешки с картошкой
На машину выше всех.
Зря ей тайно под подушку
Клал осенние цветы!
 
И однажды спирта кружку
Выпил с горя без воды.

Зря хамил ей, злой и гордый,
Целоваться лез, хватал,
И по пьяной наглой морде
Зря, наверно, схлопотал.

Нет, не зря…
Не пуст мой разум
И на сердце след глубок:
Полон я ее отказом
И пощечиной, как бог.
Благодарен за науку,
Научился жить с виной…

Кстати, позже эту злюку
Я назвал своей женой...

По чужим краям носила
Столько лет меня беда.
Вот, вернулся я, Россия,
Снова к юности, сюда.

«Помнишь?» – полюшко спросило.
И душа сказала: «Да!»

ЖАРКА КАРТОФЕЛЯ

Что мы едим,
То мы и есть на свете.
Что лечит нас,
То Богом нам дано.

Картошку с маслом кушают лишь дети.
А жаренную – за базар в ответе! –
На сале мы готовим,
И оно
Как раз сегодня с почты нам попало
В посылке из Житомира.
Мой друг,
Художник-повар, получает сало
Один раз в год из бабушкиных рук.
По два кило, спеленутые круто
В холстине домотканной с серебром.

Хай живе украинская валюта!

Несли ее мы с почты всемером.

О, это восхитительное сало!
Задорней только ножки в варьете!
Оно так упоительно скворчало
На прокаленной чуть сковороде.
Румянилось и пенилось, и пело,
Подпрыгивая, брызгало, смеясь,
И, сбрасывая корочку, шипело,
Само себя глотая, как змея.

Тут есть секрет, что знает каждый повар:
Нельзя на сало зреть, как на товар,
Оно живое!
Разве что слепого
Не восхитит и дух его, и жар.

Так смотрит в магму домны сталевар.

Как жаль, что нет названья саловар!

Стоял бы он, трясясь, как над вулканом,
В глубокий транс поверженным шаманом,
Во имя света победившим зло,
Сковороду
     вращая
        над конфоркой
И плазму сала двигая в жерло.

Не надо крышек!
А иначе коркой
Покроется кипящее стекло,
Где происходит чудо превращенья
Слоеных льдов в молочное варенье,
В густую лимфу, плещутся в которой
Кусочки беломраморных пород,
Нетронутые айсберги раздора,
К психозу приводящие народ.

Окончена прелюдия...
И вот,
Сырые кубы резанной картошки,
Безжалостно гонимые взашей,
В слюне и соке жертвенных ножей,
Посыпались, как пленники, из плошки,
Тесня друг друга, бросились в бега.
И кто-то мимо адской головешки
Свалился на пол в поварской оплошке,
Измазавши в пыли половика
Бесстыдные крахмальные бока.
И весь полон из плоти обнаженной,
Взревев,
   в огонь
        взяла
           сковорода,
И взвизгнула, и взорвалась вода,
И новый дух, дух кожи обожженной,
Дохнул, поплыл по кухне, словно хвост,
Парным протуберанцем
За пять верст.

О, мать честная!
Кто не голодал,
Тот пищи настоящей не едал...

Вот здесь, когда душа огнем объята,
Один совет,
Который стоит двух.
Разлита водка по сто грамм на брата.
Пьем натощак.
Под самый русский дух.

И – разошлись.

Хозяин сковородки,
Отважный пан,
От важности дрожа,
Губами, непросохшими от водки,
Снимает пробу
С кончика ножа.

Картошечка!
Прими, голубка, соли!
По две щепотки на пяток голов!
Вся в золоте поджарки из неволи
Дохни еще раз пламенем без слов!
И лезь под крышку, благородный джин,
Шипи, сопи там, фыркай и дрожи!
Кругом война, тревога и аврал!

А повар сыт на третьем перемесе...

Но тот не смыслит в жизни ни бельмеса,
Кто лук в картошку рано заправлял.

Его нельзя заранее нарезать!

Теперь – пора!
Под збруей золотой,
В семи плащах из кожицы скабрезной,
Лежит,
Как хан,
Лук репчатый, полезный,
И вспоминает жизнь свою в тоске,
И ждет секиры
Сочный хруст железный
На лобном пне –
Разделочной доске.

О, твой палач имеет слезный опыт!
Сорвав одежду с шелестом банкнот,
Тебя водой холодной он затопит,
И, крайней плоти отхватив кусок,
Себе за ухо левое воткнет,
Чуть потерев затылок и висок,
И не моргнув, тебя располовинит,
Потом еще, еще – заподлицо,
Пока из брюха белого не вынет
Последнее горючее кольцо.

И крышка снята!

В омуте молочном,
На самом дне, лопаткою подъят,
Настил пригара вывернется сочно
И примет лука ароматный яд.

Здесь чуть пригасят черти топку ада,
Тела безгрешных пленников томя,
Которым ничего уже не надо –
Они срослись и сплавились, дымя.

Но нет, не всё!

Не кончились мученья!
Дающая особое значенье,
Есть кода там, в конце, у песняка,
Которая ясна нам, охламонам:
Кладут два-три зубочка чеснока,
И лист лавровый, сбрызнутый лимоном
Поверх густого жгучего перченья,
И зелень сада, полную свеченья,
И пол-щепоти сахару-песка...

И уходи.

Долой из кухни, повар!
Ты сыт по горло духом пресвятым,
И фартучек твой смотрится фартово!

Я знаю, ты едок особой марки:
Народною приметой умудрен,
Гласящей, что отведавший поджарки,
От молний шаровых заговорен.

Иди, иди, кури на воле, повар!

Вослед тебе безумных вилок говор,
И шум братвы над блюдом золотым,
И дым ботвы по деревням и селам,
Там, где похмелье лечится рассолом,
И целый мир, где я был молодым,
Отечества картофельного дым.


ФИНАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Выдастся август суровый,
Но подсластит его враз
Яблочный Спас и Медовый!
Хлебный – орехов припас.
О, календарик церковный,
Будь к переменам готовый!
Может, появится новый
Следом – Картофельный Спас?
Он ведь не только питанье,
Разве дороже руда?
Он ведь Посол воспитанья,
Он ведь Учитель труда.
В каждом дому по России
Он и Лекарство и Врач.
Мы его в глине растили
На шести сотках у дач.
Всё подбирая до крошки
По косогорам страны,
Как бы смогли без картошки
Выжить мы в годы войны?
В мерзлую землю глазками,
Плача, сажали ее.
Сколько ее мы таскали,
Словно рожали ее!
Ели ботву и очистки...
Если бы помнил о том
Горн пионерский речистый
В сытом веку золотом!
Цену обеда к полудню,
Цену, что сводит с ума,
Каждому горькому клубню
Знает тюрьма да сума.
Церковь, мечеть, синагога,
Благословите-таки!
Мудро с картины Ван Гога
В космос глядят едоки.
Благословите нас, разных,
В год этот, месяц и час,
Благословите на праздник –
Светлый Картофельный Спас!

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Пусть не будет перепева,
Но всегда картошке рад.
Родовое ее древо
Я рисую в блеске дат.

Корнеплод души посева!
Ах, картошка!
Будь стократ
Обнаженная, как дева,
И в мундире, как солдат.

О, мои чтецы и чтицы!
Не ругайте божий дар,
Что не спел я здесь
Про чипсы –
Я для чипсов слишком стар! –
Что забыл героя века
Полосатого, как зека,
Колорадского жука.
Просто дрогнула рука.

Я дышал тобой, картошка,
Над тобой порхал, как мошка!
Сам я стал тобой немножко,
Потому меня судьба
И растила и полола,
Сказку жизни мне молола –
То работа, то гульба!

Бей, судьба!
Пинай, как плошку!
Мучай!
Плюнь и разотри!
Только то,
Что нос картошкой
У меня – не говори.

Не тверди, что понарошку
Все слова про ад и рай,
Что стихи мои безвкусны,
Что давно в подвал искусства
Собран я, как урожай...

Все, читатель.
Провожай!