Сага о Наталии. Часть седьмая

История одного человечества.

























































Сага о Наталии.



часть седьмая.












2016 г.





Собрание сочинений
в 99 томах.  Том 27-ой.



























И вот он теперь представил себе ту соседку, с которой он увидится там, за столом, и которая всё поймёт с его разговоров. И он с ней на время удалится. И они пойдут в её дом. И пока все там за столом будут продолжать пасхальные разговоры, поздравляя друг друга с воскресением Христовым, он и она прямо по середине комнаты начнут то, что у них получится и страстно, и торопливо, и с обоюдным нескрываемым друг от друга желанием. Одежды с неё слетят едва ли без урона для их целостности. Тело её будет достаточно большое и пышное. Но вместе с тем и в глазах её, и в руках, и в самом теле будет столько страсти и умного желания, что он буквально утонет в ней, как в море блаженства. И только будет повторять слова о том, что они пока только один раз, и тут же вернутся к столу. И пусть все видят по их лицам, зачем они уходили на некоторое время. И там, за столом, они буду теперь сидеть рядом. И он опустит руку под стол, и будет там в самом желанном месте этой рукой нежно возбуждать её и так уже возбуждённую и не насытившуюся до конца плоть тем одним разом, когда они уже были только что вместе. И он будет иногда вынимать под столом оттуда руку, чтобы провести ею по её нежному колену и выше, и опять приблизиться к тому месту, и опять погрузиться в него. А она в это время будет своей левой рукой сжимать его фал, и поворачивать его во все стороны. И все будут видеть, как им хорошо. И даже прекратят разговоры, и будут смотреть на них с завистью и доброжелательно. И только самые умные из сидящих за столом или выйдут в это время покурить, или начнут о чём-то незначительном разговаривать негромко между собой, чтобы не отвлекать их от этого величайшего наслаждения, которым и является
секс под столом на расстоянии близком к нулю.
И Наталия тоже выйдет. И больше в этот вечер не сядет за стол. А будет около детей. И будет играть с ними. И всё-таки она после этого случая задумается, поняв, что не такой уж это бред, его эти притязания на её руку и сердце.
И вот теперь, в кровати, когда Наталия спит за стеной, вчера довольно поздно вернувшись с киносъёмки, где она была вместе с Эвачкой, а потом ещё сходила на родительское собрание в школу в класс Владика; так вот теперь, в кровати, он представил себя вновь на этой соседке, но уже среди ночи, а не днём, и в постели разобранной для продолжительного наслаждения, и стал видеть себя и её со стороны. И её формы и стенания наливали его таким блаженством, что ему пришлось не стремиться достичь окончания, а как в лучших вариантах его сношений в прошлом, стремиться сдерживать себя, чтобы как можно дольше продолжался этот рай любви и желаний. И им это долго удавалось. Но когда наступил момент, в который уже сдержаться было невозможно, они были счастливы ещё и оттого, что сделали всё, чтобы и наступил этот момент не так быстро, а чтобы наступил он как можно позже. И они после этого впервые вместе заснули.
А там, за стеной, видимо, спала Наталия. По крайней мере, ничего об этой его измене
ей, она не знала.

Накануне вечером, когда ещё не наступила ночь, он вспомнил один эпизод. Тогда уже его жена была опасно больна. И, перенеся по этому поводу две операции, и лечившаяся многократно при помощи химиотерапии, по существу не для того, чтобы вылечиться, а для того, чтобы лекальный исход отдалить ещё на некоторое время, она однажды на даче, а они уже, само собой разумеется, на протяжении более двух лет не имели совместной половой близости, пометавшись по комнате, где они ложились спать после нелёгкого трудового дня, вдруг бросилась к нему в кровать и, схватив его за член, стала приводить его в рабочее состояние. Он же в это время лежал на правом боку. А она легла тоже на правый бок у него за спиной и левой рукой стала, сжав его член в ладони, производить довольно частые продольные движения, чего не делала никогда ранее. Ранее она могла только своей ладонью в преддверии блаженства, и для того чтобы насладиться этим преддверием, отгибать его член вниз, так как он всегда так высоко и прочно торчал вверх, что ей было приятно таким образом бороться с его неукротимой силой. И вот теперь она в нетерпении, застав его врасплох, старается спешно привести его в рабочее состояние. В которое он и приходит мгновенно. И, прежде всего потому, что хоть они часто жили далеко не мирно, но в смысле постели, когда они этого хотели оба, были замечательными любовниками.
И вот теперь, после двухлетнего перерыва, он повернулся к ней и завёл свой фал туда, лёжа уже на левом боку. Но так как он любил позу прямо противоположную, то есть, любил в этом случае быть на правом боку, то он водрузил её, не вынимая оттуда члена, на себя. И она стала наслаждаться им. А он не мог поверить в то, что это не сон. И что они снова вместе. Так ему было опять хорошо. И он был уверен и в том, что только память ему может в некотором смысле возместить ту радость, которую он потерял, как он думал, навсегда. И вот он опять под ней. И сжимает своими руками её грудь. А она, изящная и тихая как всегда, на нём производит такие правдивые движения, что он отпускает порою её груди, когда чувствует, что она больше не сможет сдерживаться и кончит, и понимает, что она благодарна ему за это понимание её желаний. И так продолжается достаточно долго. И когда она, наконец, кончает, он валит её направо и водружается на неё. И тут он старается как можно быстрее добиться окончания, напрягаясь внутренне как можно больше и, вытягивая в это время всё своё тело в струну, чтобы кровь в такой степени прилила к его члену, когда он, член, не выдержал бы больше этого напряжения и излился бы в неё. И это происходит. И она тут, не будучи уверенной в том, что он кончил, по-доброму и даже ласково спрашивает: «Всё?» И он говорит: «Да».
Потом они мирно засыпают, как в лучшие времена. И пусть не надолго, но они опять
счастливы.

Утром он повторил с ней половой акт. Но уже на этот раз он сам проявил инициативу. И хоть он понимал, что она больна, и что это ей больше чем противопоказано, но лишать её счастья пожить ещё немного нормальной жизнью, когда она этого сама хочет, пусть даже за счёт этой же жизни, он не смог. И он видел, как она лежала под ним, и даже по обыкновению не закрывала глаза, а наслаждалась им, наблюдая и его лицо, и была очень румяной от напряжения и его веса, так приятно давившего её далеко не грузное тела, а больше наоборот. И когда он кончил, он понял, что она не удовлетворена. Но у неё просто нету больше сил, чтобы продолжать до тех пор, когда она получит полное удовлетворение. А он буквально через пять минут был уже готов, как всегда, для продолжения, но он не стал этого делать.

Вечером, после рабочего дня на даче, где всё это и происходило, он хотел снова с нею сблизиться. Но она не позволила ему больше ничего. И хоть он её нежно ласкал и вызывал в ней взаимное желание, но она не смогла ответить ему ничем. И тогда он вынужден был принять промежуточный вариант. И вариант этот заключался в том, что он не пошёл в свою кровать, а остался с ней, но стал приближать миг блаженства одной рукой. А другой он трогал её в это время в разных местах, не очень тревожа. Но сам дошёл до такого возбуждения, когда только трогать женщину, тем более любимую женщину, почти невозможно. Хочется, забыв обо всём, схватить её и изнасиловать. Но ему пришлось удержаться. И кончал он с такой внутренней дрожью от сдерживания себя, что когда он кончил, она его стала целовать и в знак благодарности за страсть, которую он проявил к ней, и потому, что она этими поцелуями как бы прощалась с ним навсегда.

Опять сбежала Пати. Уже третий раз за сутки. Ей нужен «мальчик». А она его всё никак не дождётся. И не дождётся его она и по финансовым соображениям, и по организационным. Конечно, уже и март прошёл, а «Германа» всё нет. Наталья тоже последние дни как-то потерялась. Видимо, после той измены ему с не оправдавшим её надежды Денисом, который только съездил с детьми и с нею в Макдональд-с, а там и отправился восвояси. И не столько, видимо, погулять, как она всё ещё по привычке думает, а чтобы отдохнуть или осуществить какую-нибудь неотложную деловую встречу, которые в прошлом он не раз подменял менее деловыми встречами, что в итоге и привело их всех к этому плачевному результату. И вот, находясь в таком состоянии, она не только стыдится встречаться взглядами с ним, со свёкром, но и не решается даже обращаться к нему за помощью тогда, когда это ни к чему её не обязывает. Всё-таки они близкие родственники.
Вчера вечером в течение получаса она несколько раз не закрывала вовремя дверь на балкон, и Пати убегала вслед за ней. А оттуда через широкие фигурные решётки наружу. И бегала она по ближайшим дворам в поисках партнёра. А Наталья вместе с Алисой ловили её. И когда и он, свёкор, выходил, чтобы помочь поймать Пати, она говорила ему, чтобы он шёл домой. И что, мол, они сами её поймают. Как будто бы он потребует с них плату, если поможет в этом деле им. И это вчера повторялось трижды. Может быть, она до такой степени расстроена ещё и потому, что чувствует что он, свёкор, уже не в таком наивном восторге от её совершенств. И это её ещё больше задевает на фоне неудачи с Денисом. А может, и нет. Может, она просто и сама не знает, чего хочет. Может, она сама готова через решётку обстоятельств сбежать к какому-нибудь коту, но не знает где он. Да и дети удерживают её инстинктом любви к ним.
И вот сегодня тоже, когда он всё утро писал, описывая свою близость со своей больной женой, он слышал как там, в их комнате, и на кухне, раздавался зычный грубый почти мужской голос её подруги Ольги. Она рассказывала всякую чепуху с таким энтузиазмом, что позавидовал бы ей даже спикер английской палаты лордов. Но пока дети в школе и в садике, одиноким матерям делать нечего. И они охотно выслушивают друг друга, таким образом коротая время отведенное им для того, чтобы сделать что-нибудь по дому. Но делать этого и не хочется, да и не обязательно это делать. Потому что, что ты не сделай по дому, всё равно работы твоей не видно. А если и видно, то всегда остаётся столько не сделанного, что эта твоя, проделанная тобой работа, в процентном отношении, в сравнении с несделанной, ничего не значит. И лучше просто поболтать. И тогда детей, пришедших из школы, можно будет встретить с хорошим расположением духа. А это, может быть, самое главное, и единственно главное в жизни, чтобы дети чувствовали, что у них есть добрая и заботливая мать. Хотя отнюдь и не чистюля.

И не дай Бог, если строгая. Ребёнок выросший в доброте, становится настоящим отзывчивым человеком. И может передать это чувство другим. И в частности той, с которой сведёт его судьба для совместной жизни и для продления рода, и для воспитания своих детей. А убранная квартира, или не убранная, так он, свёкор, предпочитает не убранную, но чтобы жена ждала его не для того, чтобы сказать: туда не садись, здесь не стой и надень тапочки. А совсем для других нужд.
Но вот прекратился громкий разговор в квартире. И когда он вышел из своей комнаты, он сразу понял, что Наталии и шумной её подруги уже в доме нет. Алиса готовила свой дорожный велосипед, чтобы впервые после зимы выехать на нём куда-нибудь за город, или туда, где в парке обычно собираются волейболисты и волейболистки, и играют там неофициальные матчи, в которых и ей нередко удаётся участвовать. А она ещё с детства любит такую в основном мужскую спортивную компанию любителей игр и природы. Он же, свёкор, сразу почувствовал, что Пати в доме нет. И тут позвонил в дверь Владик, вернувшийся из школы. И они оба почти одновременно заинтересовались тем, где же Пати. И поняли, что её в доме действительно нет. И тогда дедушка сказал, что Пати, видимо, взяла мама с собой, и вместе с тётей Олей понесла её к «мальчику», которого она давно уже обещала ей.
Правда, обещала она не ей, а Эвачке и Владику. А она, видимо, Пати, этого и не знала. Наталия вчера вечером говорила свёкру после второго побега Пати, что она уже знает, куда его отвести, и хочет ещё подождать, пока не найдёт ей более породистого партнёра, чем тот, к которому можно вести её хоть сейчас. И это она ему обещала после того, как он предложил ей завтра при помощи тонкой проволоки сделать решётки в лоджии такими, чтобы Пати через них не могла пролезть. И она, Наталия, сказала ему, что этого делать не надо. И что вопрос будет положительно решён в ближайшее время. А ранее она ему говорила, что если и не сводить её к мальчику, она всё равно в ближайшее время успокоится. Март ведь уже прошёл. И вот теперь они с Владиком почти уверены в том, что Пати взяла Наталия с собой.
А потом раздался телефонный звонок, и он, свёкор, понял, что с Владиком, который снял трубку, разговаривает Наталия. И по его ответам он понимает, что она его спрашивает, поел ли он. И он ей говорит, что съел три куска батона с маслом, выпил две кружки чая и съел одно яйцо вкрутую. И спрашивает у неё, не брала ли она с собой Пати. И оказывается, что она её не брала. И она сообщает ему тут о том, что она у тёти Оли.
Видимо, не наговорившись достаточно здесь, где одновременно они и ели яичницу, как понял он по звону сковороды на кухне тогда, когда они ещё были тут, и потому что там осталось её, яичницы, ещё немного (и, кроме того, они пили кофе в пакетиках, и вдобавок ещё Наталия, конечно, курила); так вот, не наговорившись достаточно здесь, они пошли, видимо, к Ольге продолжать разговор.

И вот теперь Наталия спрашивает у Владика по телефону (а это он, свёкор, понимает по его ответам, хотя не слышит её голоса), дома ли Алиса. И он ей отвечает, что она уехала на велосипеде. О том дома ли свёкор, или дедушка, что одно и тоже, она его не спрашивает, а просит пойти поискать Пати, предполагая, что Пати опять сбежала. И оказывается, что Наталия, уходя с тётей Олей, забыла закрыть, в их комнате форточку, которую открывала она для проветриванья комнаты. И Пати, видимо, через эту форточку проникла на балкон, и далее всё тем же путём, что и раньше, на двор. А там по дворам можно дойти хоть и до Рима. Все дороги ведут к вечному городу.
И Владик по её просьбе одевается и идёт искать Пати. А его, дедушки, как бы и не существует. Ей или стыдно, что она стала такой растеряхой, или она не хочет его беспокоить, видя как постоянно он вдохновенно пишет что-то в компьютер, и не хочет его от этого дела отвлекать. И так, мол, дети отнимают у него уйму времени. А она знает, что он задумал за полгода написать десять романов. Или и то и другое, и третье. То, что она не может никак прибиться к какому-нибудь берегу. И не хочет попасть в его сети, в сети нелюбимого человека. И не может решиться, опять же, окончательно, если будет позволено так сказать, ему во всём отказать. И ещё её, видимо, задевает то, что она о его любви к ней беспокоится больше, чем он об этом беспокоится сам. И она видит, что он просто делает своё дело и мужественно, и с достоинством. И это её иногда злит. Он всегда был таким, и остаётся таким. С одной стороны он выглядит совсем заурядным маленьким и далеко не красивым человеком, а с другой стороны в нужные мгновения вдруг в нём проявляется такая сила воли и такое терпение, какие почти невозможны в нормальном усреднённом индивидууме, если можно так сказать. А её заслуги (это уже думает он) существуют больше не сами по себе, а пока их признаёт он. И она, видимо, это чувствует. И, может быть, понимает (а она умная), что с таким человеком играть нельзя ни в чём и никогда. И только те два-три дня, после того их главного разговора, когда он признался ей в любви и ничего не потребовал взамен, она два или три дня к нему относилась совершенно серьёзно, как к достойному её руки и сердца человеку. И потом совершила ошибку, которая и привела её к этому метанию, и привела к очередным мелким и более крупным ошибкам. Ну, ничего. Когда-нибудь они всё это распутают общими усилиями. И всё вернётся на круги своя. И будет с ним она и откровенна, и тепла. А может быть, и нежна и в быту, и в постели. Поживём, увидим.

И вот он вместе с Владиком обходит все ближайшие и не ближайшие дворы и подъезды в поисках Пати. Но тщетно. Найти им её не удаётся, И они, побывав и в ближайшем небольшом лесу, и у озера, в конце концов, возвращаются домой, и ждут тут Наталию, как мать и сноху, и любимого человека. И все её промахи в мелочах выеденного яйца не стоят в сравнении с тем чувством, которое он питает к ним всем, и к ней в частности, каждую
минуту своей жизни.

К вечеру, часов в восемь, Наталья попросила его пойти с ней на кухню, чтобы поговорить, как в прежние лучшие времена, которые прекратились всего несколько дней тому назад. И там она ему предложила кучу продуктов в основном с морозильника. Там был и творог, и свежее и солёное сало, и фарш свиной и смешанный, и квашеная капуста не из морозильника, а из тех продуктов, что позавчера привезла ей Ирина, ездившая в воскресенье домой. И ещё кое-что, и сливочное домашнее масло, и голландский сыр более ранней покупки, чем тот небольшой кусок, что остался им, и куплен недавно. Да! Почти полную пол-литровую банку сметаны совершенно хорошей. Потому что из деревни Ира привезла много свежей сметаны и сливок, и молока, (и потому эта банка оказалась лишней), и свежий творог, с которым Наталья хочет на Пасху спечь пирог.
Но дело в том, что не это было причиной, из-за которой она позвала его на кухню. А просто она больше не смогла выдерживать состояние напряжения между ними, которое появилось после того, как она встретилась с Денисом в надежде на то, что можно будет забыть всё плохое, что было между ними, и восстановить отношения такими, какими они никогда, может быть, и не были между ними в прошлом, но на которые она надеется до сих пор.
И вот разговор пошёл о том, что пора бы расставить все точки над «і». И он в очередной раз убеждал её, что ничего нового он ей не сказал такого, что как-то должно было бы ограничить её независимость и свободу выбора в поведении и, вообще, в планах её на будущее и на настоящее. И он ей сказал, что он всегда, на протяжении всех этих лет, при случае периодически говорил ей то же самое. Но тогда это звучало иначе, потому что у неё был муж. И никакие его, свёкра, чувства, не могли иметь большого значения. Теперь же, когда и он почувствовал, что Денис окончательно её потерял, и она поняла, что он, свёкор, теперь невольно в те же слова вкладывает не только то, что ему бы хотелось её любить, но и то, что он не видит для своей любви никаких преград, кроме одной, если она не может ему ответить взаимностью. И вот это и мучает её. И, выясняя всё до конца, и стремясь расставить все точки над «і», она только ещё больше приближает то время, когда она уже не будет так трагически смотреть на эту проблему, как смотрит  теперь. И хоть она сейчас, как она ему вот тут говорит, хочет быть абсолютно независимой; и после того, как Владик окончит первый класс, хочет отвезти детей к родителям, а сама поехать куда-нибудь отдохнуть и развеяться; и, может быть, почувствовать себя молодой и свободной. Так её же никто и не лишает всего этого. И совсем наоборот. Он, если она захочет, и сам с огромной радостью останется с детьми хоть и на всё лето. И может с ними поехать и на дачу, где летом при бабушках и дедушках отдыхает множество детей, и там будет весело и её детям. А она пускай едет куда хочет и отдыхает там. Он этому будет только рад. Но она очень чувствующий человек. И ей кажется, видимо, что она этим может принести ему боль. И не хотела бы этого делать. Но обвинять его в том чувстве, которое в нём живёт уже столько лет, бессмысленно. И вот она, не выдержав и трёх дней отстранённости, да ещё в то время, когда дети от него не отходят ни на шаг, не смогла больше молчать. И, поговорив с ним о многом и основательно, думает, что между ними опять будут более доверительные отношения. И он, видимо, поедет к её родителям на Пасху, хотя она, как искренний человек, призналась ему в том, что она этого бы теперь не хотела. Она сказала, что она хотела бы и там от всего просто отдохнуть, сменив обстановку. Но он ей ответил, что он столько раз отказывался ехать к её родителям, когда она с детьми и с Денисом ездили туда почти каждый выходной, что если он откажется и теперь, когда ему хочется поехать, и когда он с чистой совестью сможет смотреть им всем в глаза, да и когда он понимает, что на этот раз они, её родители, его зовут не из вежливости, как родственника, а как человека, ближе которого теперь тут возле их дочки нет, если не считать её детей. И если он откажется и теперь, то это уже будет выглядеть оскорбительно для них. И вот теперь не поехать он не может. А сослаться на желание Наталии он тоже не может. И поэтому он обязательно поедет. Тем более что у него появилось жгучее желание сказать им там, её родителям, что-нибудь хорошее в благодарность за то, что они смогли воспитать в своей дочери хорошего человека; и за то, что они в неё вложили добрую умную и отзывчивую душу.
И он поедет.

Но больше всего доволен он тем, что они вот сейчас на кухне уже разговаривают не менее двух часов, и им не только не надоедает этот разговор как будто бы ни о чём, но наоборот, он всё больше и больше выявляет детали, которые им хочется вместе обсудить. И связаны они больше с тем, как им растить и воспитывать детей. И невольно разговор превращается в разговор, который обычно возникает между супругами, когда они думают о будущем своих детей. Сюда входит и сетование по поводу того, что везде требуют денег. А у Владика в школе, например, на новый линолеум для пола тоже требуют денег. А у Эвачки в садике на экскурсию в Беловежскую пущу в краеведческий музей-заповедник. И неплохо бы, чтобы Владик опять возобновил свои занятия в секции каратэ. И везде нужны деньги. Они небольшие, но их надо иметь. И он уверяет её, что на всё это будут деньги. И, может быть, не только на это. И она с трудом, но воспринимает его эти мысли-предложения. И уже, не как ещё недавно, доверяет ему. И, видимо, понимает, что одно с другим никак не связано. Но, может быть, уже где-то в глубине души чувствует, что не плохо бы, если бы дело обстояло так, то она имела бы и право, и желание ему за его участие в её чаяниях, ответить взаимностью, удовлетворив его желания. Но она, видимо, до конца так ещё и не понимает, что у него одно желание: не потерять никогда к ней уважение и те чувства, что так счастливо посетили его ещё в прошлые годы. И если он и хотел бы, или хочет, взаимности, то совсем не той, которую она представляет себе, а той, когда она бы любила его точно так же, как он любит её. Любой другой вариант он просто не примет. Он знает себя. И если она даже очень старательно притворится нежной и стремящейся к нему женщиной, а, в самом деле, это будет не так, то он это тут же почувствует, и потеряет к ней всякий интерес и как к женщине. Или, может быть, просто пожалеет её, как неразумное дитя, которое творит само не ведая что, думая, что поступает правильно и хитро. Но нет, конечно, она на это не пойдёт. Она или полюбит его, или он заслужит то, чтобы она его не полюбила. А будет ли между ними телесная близость, и когда, это уже совсем другой разговор. И как говорят в
Одессе  -  это две большие разницы.

В ней борются два чувства. Чувство человеческого достоинства, и чувство благодарности человеку, который, как она считает, немало делает, и, тем более, искренне собирается делать и в будущем и для неё, и для её детей. Вот только она ещё никак не определится, что может оскорбить её чувство человеческого достоинства. То ли, что она не принадлежит ему или то, что она, может быть, будет ему принадлежать. На какой срок? Так вопрос не стоит. И он, и она, понимают, что или навсегда, или никогда. И чувство благодарности ей говорит о том же самом. Не может она быть ему благодарна ничем, кроме искренности. И тут тоже вопрос встаёт так же: или она его любит и потому и благодарит, или не любит, и тем не обижает его, но и не благодарит. И не то, чтобы он остался недовольным таким положением вещей, нет, он с радостью или со смирением примет любой вариант. Но её не радует тот вариант, который он примет со смирением. Она хотела бы его обрадовать так, как он обрадовал её своей любовью, хоть она в этом ещё себе до сих пор так и не призналась. Она думает, что он её этим смутил и даже в чём-то обидел. Но она не знает, что это из куда более сложных комбинаций чувств, которые в них поселил  Господь Бог. А им уже осталось только решать, так или иначе, эти комбинации рождённые на небесах. Ведь не он же решил, любить ему её или не любить. На земле такие вопросы и не ставятся, и не решаются. Они только принимаются во внимание тут ныне живущими как неизбежность. И вот им дан шанс быть счастливыми. И они теперь или используют его, или потом будут горько сожалеть о том, что не пошли друг другу навстречу. Он пока идёт ей навстречу тем, что не принимает никаких мер для того, чтобы добиться её. И может быть, если захочет этого Сам Господь Бог, в конце концов, добьётся. Просто ей ещё нужно, видимо, время. Даже при всей серьёзности её отношения к жизни она ещё слишком молода, чтобы принять и понять самое главное в жизни сразу, минуя все промежуточные этапы. Нужно время. И у них оно есть. А дети пусть растут. И дай Бог им всем счастья. И всем вместе, и каждому по-своему в отдельности.

После последнего их откровенного разговора на эту тему, отношения между ними становятся всё более и более доверительными и даже тёплыми. В общении с детьми он старается поступать так, чтобы им от этого было хорошо ещё и потому, что он знает, как это нравится Наталии. Она же в свою очередь тоже старается всякими мелкими, но приятными покупками, как можно чаще радовать детей, тоже понимая, что этим она делает хорошо и ему. И видно по её глазам, что она не скрывает от него своих намерений. И вообще, как только отпал вопрос о сексе, как о благодарности за что-то материальное, так сразу приближение его практического воплощения стало почти очевидным и совсем не таким опасным, как казалось прежде. И когда она позвонила по телефону от подруги и сказала Владику, чтобы они покупались с Эвачкой, то, во-первых, она имела в виду то, что это будет происходить под присмотром его, дедушки, и, во вторых, это включало в себя и то, что после купания они должны будут сразу лечь в
постель (тем более что позднее время и не предполагало других вариантов). И, следовательно, подразумевалось то, что постели эти будет им стелить он, дедушка. А тут уж пошло обсуждение, куда класть какую подушку, и где подкладывать клеёнку, чтобы, если Эвачка обписяется, не намочить матрац. И если бы в этой суматохе вдруг в постели после их купания оказался и он, дедушка, а потом пришла бы Наталия и тоже легла туда, то, может быть, никто бы этого сразу и не заметил. И, по крайней мере, не увидел бы тут ничего криминального. И даже свершение полового акта между ними не воспринималось бы как что-то недозволенное или неприятное для какой-нибудь из сторон. Хотя поделить их на стороны уже не так просто. Детей уже не отнесёшь однозначно к Наталии, а его в противовес на другую противную сторону. И если и на другую, то не на противную, а на приятную и уважаемую детьми, да и Наталией в том числе тоже.
Доверительность, искренность и радужная перспектива того, что им, наверное, в ближайшее время будет легче и в материальном отношении, сделали своё дело. И они, поддерживая в этом друг друга, стали жить легче, уравновешеннее, и нежнее относясь каждый к каждому. И нет больше часов и дней, когда, как спасительного круга ждёт утопающий, они вынуждены были бы ждать проблематичного визита папы.

Завтра вечером они поедут в деревню. А он, видимо, поедет туда отдельно днём позже. И повезёт в подарок родителям большую картину, написанную некогда его женой, Ларисой, где почти на чёрном фоне изображены прекрасные весенние бело-кремовые цветы шиповника. Он поедет тогда, когда в электричках будет поменьше народу. Иначе ему в сутолоке вагонной не довести эту картину целой и невредимой. Назад они вернутся вместе. Он у них в гостях за все эти годы не был ни разу. Хотя ему ездить к ним гораздо легче, чем им к нему. У них домашнее хозяйство. И скот. Да и работа не только по дому. Но и в учреждениях. А он глубокий пенсионер. И вообще совершенно ни чем не занятый человек. Кроме своего писания, которое как раз и предполагает свободу во времени и в передвижении. И никаких обязательных планов и графиков не предполагает. Только внутренняя потребность к творчеству или отсутствие таковой.
Всё будет хорошо со временем. А пока...
А пока ещё лучше, чем можно было бы ожидать...

И вот утро. Утро 9 апреля 2004 года. На его компьютере 7 мая 2095. И ничего с этим невозможно поделать. И получается так, что в день Пасхи, 11 апреля, в Воскресенье Христово, на его компьютере будет ровно 150 лет со дня Победы над Германией в Великой Отечественной войне. И он будет праздновать эту дату на 91 год раньше остальных. И это произойдёт потому, что его компьютер, к сожалению, имеет какой-то неисправимый дефект, из-за которого никак нельзя переставить цифры так, чтобы часы показывали то время, вернее, тот день и год, который сейчас, на дворе.
Сам он не крещёный, но верующий в добро и справедливость человек. И не хуже верующих понимает, что такое хорошо, а что такое плохо. И живёт, конечно, по христианским заповедям, а не наоборот. И таких пороков, и таких грехов, какие бывают даже в ближайшем окружении Папы Римского, за ним, к счастью, не водится. Крест нательный он не носит. Когда-то в молодости одно время носил. Но потом потерял его. И нового не приобрёл. На днях нашёл красивый нательный крест тут, в своей квартире. И надел его на себя. И поносил несколько дней. Но вдруг Владик заметил его на нём и сказал, что это крест его. И ему пришлось вернуть находку подлинному хозяину. Но уже через день на Владике опять нет креста. Он его опять где-то оставил. Видимо, после купания не надел. И он где-то лежит в ванной комнате. Или валяется среди сотен мелких и более крупных игрушек, которые при случае теперь уже в основном только Наталья покупает им, стараясь радовать их чем-нибудь при каждом возвращении домой. Он же, дедушка, никогда не покупал им на свои деньги ни одной игрушки. И сам воспитывался без них, и не может себя переломить в этом вопросе. Мать ему, да и отец, за всё его недолгое детство (а оно длилось чуть больше восьми лет) не купили ни одной игрушки. И он их по существу до войны и не видел. Правда, когда он ходил в детский сад, а такое на его памяти было, он тоже не помнит почти никаких игрушек и там. Да и тогда они его не умиляли и не прельщали, как что-то важное. Он запомнил только одну пирамидку, состоящую из разноцветных деревянных баранок, которые нанизывались на стержень, стоящий на круглой подставке, и сверху она, эта пирамидка, завинчивалась деревянным винтом в форме купола православного храма. В ней, в этой пирамидке, его поразило наличие целого ряда различных расцветок, которые можно было чередовать на стержне в разном соотношении друг к другу. Но тогда пирамида становилась не убывающей в диаметре в зависимости от высоты её отдельных частей от основания, а приобретала она совершенно новые архитектурно-цветовые параметры, если можно так сказать. И теперь, вспоминая эти впечатления от той детской игрушки, он думает: не умер ли в нём архитектор. Не умер. Нет. Он ещё жив. И в своей фантазии вот уже подошёл к празднованию Победы над Германией в 150-ый раз. Если верить
календарю в его компьютере.

В квартире тихо. Наталия, видимо, в своей комнате. Он недавно слышал, как туда закрывалась дверь. А когда дверь открывается, она не стучит. Но когда закрывается, стекло, вставленное в неё, издаёт довольно громкий и несколько дребезжащий звук. И он всегда знает, где Наталия: у себя или на кухне, или в ванне. Или даже в туалете. В их квартире звуки распространяются так, что он постоянно может знать, или почти постоянно, где тот или иной обитатель их квартиры в данный момент. Недавно он слышал, как Алиса с Наталией о чём-то долго и мирно разговаривали на кухне. Владик ещё был в школе, а Эва в садике. До их отъезда к её родителям оставалось буквально часов пять-шесть. Но до сих пор неясно, как они собираются добираться туда, по железной дороге или автомобильным транспортом. Раньше, в лучшие времена для Дениса, да и для них всех, включая и его, так вопрос не стоял, и стоять не мог. Теперь же это вопрос. И немаловажный вопрос, если посмотреть за окно. А там неприятный затяжной мелкий дождь. И он может стать и более крупным. И всё это может отразиться и на здоровье детей. Они склонны к простуде. И промокать под дождём им не желательно. И
хоть по существу есть у всех зонтики, но...

Ему хочется, чтобы сейчас в доме не было Глеба. И тогда он бы вышел из своей комнаты и, может быть, окончательно обсудил с Наталией приезжать ему к ним или нет. И если приезжать, то когда. И ещё она обещала узнать у родителей, собираясь позвонить им по телефону, когда отходит из Молодечно рабочий поезд, на котором надо ехать в их сторону от Молодечно, куда он пребудет на электричке, если всё-таки поедет к ним на эту Пасху.
И вот он решил закончить печатать этот небольшой утренний отрывок его будущей книги и выйти к ним. Ведь он уже завершил на этой странице три тома из семи, которые он намечал всего написать за год. Ранее он намечал написать, правда, десять томов. Но потом передумал и остановился на семи.
А вот теперь, когда отношения его с
Наталией улучшились, его решение писать семь томов, а не десять, произошло ещё и потому, что он уже почти не видит впереди таких драматических поворотов в их судьбах, если так можно сказать, чтобы описание их давало бесконечное количество возможностей волноваться его душе, которая и послужила бы источником вдохновения для написания количества страниц не меньшего, чем намечено было им ранее. И он хочет сократить текст, и быстрее завершить всю работу. И увидеть конечный результат. И порадоваться ему.
Ну что ж. Будем надеется на то, что всё у него получится. А что будет далее, мы когда-нибудь с вами, может быть, узнаем.
А, может, и нет.

В каком-то журнале, что часто покупает в киоске напротив Наталия, и читает его сидя на балконе за чашкой кофе, он вычитал, что в возрасте тридцати лет мужчина занимается сексом три раза в неделю. А в возрасте пятидесяти  - один раз в две недели. Дальше ни возраст мужчины, ни количество раз не указывалось в этой статье. И он не знает, к какому же возрасту ему отнести себя, если ему необходимо в среднем два раза в сутки и не менее. Исключением могут быть только дни, когда он болен. Он не занимался уже сексом двое суток. Но пятидесятилетним ему, видимо, больше никогда не быть, потому что протерпеть две недели он не сможет и мёртвый. Да Бог с ней, со статистикой. Для того и существуют правила, чтобы подтверждать исключения. И он, видимо, и является этим исключеньем из правил. Но он надеется, и даже уверен в этом, что ещё будет щадить Наталию в вопросе секса, сдерживая в себе свою сексуальность, и отдавая ей столько её, сколько она сочтёт нужным взять у него этой вот сексуальности. А остальное он разделит с нею без неё. Чем больше женщина уважает в мужчине мужчину, тем больше она ему может позволить приносить ей радость. Русская женщина, в отличие от любой другой, не любит своего спутника жизни, а жалеет его. И если он отвечает её запросам во всех других аспектах, то и в этом вопросе она сделает всё, чтобы его отблагодарить. И ей очень приятно, когда она желанна и любима одновременно.
Ну что ж. Его тело может позволить себе ещё немного добавить и в весе. И он станет от этого только привлекательней. Главное же, чтобы душа не заплыла жиром. И ум чтоб оставался лёгким, подвижным и радостным.

А Наталья и дети уже спят. Завтра она идёт на работу. Но всего на пять дней. Дети завтра будут спать долго. Завтра суббота. Ни в школу, ни в садик идти не надо.

Он проснулся оттого, что Владик позвал его словом: «Дедушка!»  -  «Что?»  -  ответил он. «Снег выпал»,  -  сказал Владик.  «Ну и хорошо,  -сказал наш герой.  -  Поздравляю тебя с зимой».
Владик выбежал. А он опять заснул. Через некоторое время вбежала Эва и сказала: «Дедушка!»  -  «Что?»  -  спросил он, просыпаясь. «Ничего»,  -  сказала она и убежала.
В очередной раз он проснулся уже без особой на то причины и, вытянув правую ногу, почувствовал нестерпимую резкую боль. Это была судорога. Боль была такой резкой, что он буквально взвыл мысленно, но не позволил себе произнести ни звука вслух. И стал ждать момента, когда боль ослабнет, и повернулся при этом на правый бок, подняв судорожную ногу вверх. Боль постепенно, но очень медленно, стала ослабевать. Минуты через четыре она исчезла совсем. И здесь, продолжая лежать, ожидая чтобы организм его из состояния полного омертвления начал оживать, как это бывает тогда, когда душа ещё находится в теле (а он надеялся, что это так); так вот, в этом состоянии он подумал о том, что ему очень хочется, чтобы Наталия взяла его член сейчас в свои руки, и ввела его туда. Куда туда? Туда, куда ему очень хочется, чтобы она его туда ввела. И вспомнил он тут, как это иногда делала его жена. И однажды делала его любовница, художница, когда он с ней встретился возле её мастерской, находящейся в их доме, где он жил в это время. И они до этого довольно долго не встречались. И вот они вошли в мастерскую, и она в нетерпении ввела его туда прямо посередине мастерской, когда он не очень попадал ещё в нужное место сам, да и не торопился он с этим, чтобы само попадание было желанней, чем теперь, и чтобы принесло ему более острую радость момента. И тут, посмотрев на её лицо, он запечатлел в своей памяти образ женщины, который не может сравнить ни с каким иным образом, и ни с каким иным выражением женского лица. Женщина эта и так была неописуемо красива. Но в этом случае её лицо выражало даже не страсть, которую часто показывают в порнографических фильмах, и не всегда непритворную, а выражало оно настоящее счастье. И женщина эта в этот момент становилась такой красивой, что сравнить её лицо с каким-нибудь другим лицом было почти невозможно. Ну, правда, может быть, только с лицом счастливого ребёнка. Но, конечно, по другой причине счастливого, а не потому, что ему хорошо по такой вот причине. У этой женщины был уже взрослый сын. Она его растила сама. И растила довольно успешно. Он уже к тому времени стал архитектором. А она была художницей. И она, конечно, могла бы выйти замуж сколь угодно раз, если бы не любовь к сыну. А он, наш герой, любовником у неё был ещё и потому, что много лет тому назад, когда он был не женат, а её сыну было только восемь лет, они встречались. До постели у них тогда дело не дошло. Она его как-то отпугнула и задела одновременно его самолюбие, предположив в нём человека, который может испугаться того, что у неё есть сын. Однажды она пришла на свидание к нему с сыном и показала всем своим видом, что, видишь, мол, испугался ты из-за такой вот причины. И он действительно испугался. Но не хвоста в образе милого мальчика, а того, что она может и в будущем поступить вот так, или подобным образом, и по другим вопросам. Хотя, как оказалось потом, и вот теперь, когда они иногда встречаются, а у него при этом есть и жена, и трое детей, то она совершенно порядочный и воспитанный, и абсолютно бескорыстный человек. И критерием для общения с мужчиной у неё является только взаимная симпатия и не более.
И вот теперь он страстно желает таких же близких отношений с Наталией, а не таких, какими они вырисовываются во времени, где уважение не равно чувству сексуального влечения друг к другу. И если в нём два этих чувства в гармонии, то в ней уважение к нему растёт, а чувство любви, как просто к мужчине, пока топчется на месте. Конечно, это тоже вариант. И, может быть, и не плохой. Но вот уже год, как они живут рядом. И он хотел бы, чтобы следующий год не был простым продолжением этого года. Ведь параллельно идёт и другая статистика. Эволюция старения. И время уносит многое. Хотя, конечно, грех ему жаловаться. Этот год он прожил как никогда счастливо. И благодарен он за это ей. И только ей. И всё это произошло только потому, что душа её чиста, как и, между прочим, все её поступки благородны. И они по существу весь этот год духовно питаются друг от друга, получая и оптимизм, и нежность. Хотя для классического романа, который он пишет и в прямом, и в переносном смысле, нужно развитие сюжета, чтобы ему, как романисту, не приходилось топтаться на месте на страницах своей книги. Но и тут всё зависит от таланта автора. Если талант есть, то, как бы не развивались события, описание их будет интересным для читателя. И наоборот. Всё дело в деталях. Чёрт, как говорят, в мелочах.
Отдохнём.

Нет, не отдохнём. Он сейчас пойдёт делать голубцы. Дело в том, что есть свежая капуста, привезённая с деревни от её родителей. И есть фарш и рис. Но главное в том, что вот уже прошло несколько дней с того момента, когда Наталия приглашала в гости подруг по случаю нового и старого годов. И у них в холодильнике лежит не распечатанный полукилограммовый пакет сметаны. А он абсолютно не способен выбрасывать продукты. Это у него ещё с войны и всеобщего голода, связанного с войной и с послевоенным периодом. И вот основная причина изготовления голубцов, это и есть желание соединить все эти вещи, и придать им нормальный съедобный вид и съедобное качество. А там уже едоки найдутся, если голубцы окажутся вкусными. А он надеется, что это будет именно так. И Наталия, и дети их будут есть. А с остальными, что они не съедят, он уже как-нибудь справится и сам. Ведь, ко всему прочему, он, как мы уже писали ранее, решил ещё немного поправиться, чтобы не выглядеть щеглом в сравнении с Наталией, да и для того, чтобы тело его было приятным для неё. Хотя он и так почти уверен, что оно ей было бы приятно и сейчас. И это ему говорили другие женщины, когда были с ним в близких отношениях. Им в частности нравилась его попа, имеющая некоторую сексуальную округлённость и, вместе с тем, достаточную упругость, так как он был танцовщиком, и не натренированной она не могла быть у него в силу профессиональной её ориентации. Но ориентации не в смысле того, о чём вы подумали, а в том смысле, что при помощи постоянного экзерсиса мышцы попы танцовщика становятся сильными и упругими, и помогают ему выдерживать большие нагрузки без видимых усилий. И в этом и есть смысл танца вообще, а классического в частности.
Ну что ж, надо идти делать голубцы.

Снег опять тает. За окном его комнаты, во дворе, стоят легковые автомобили и думают о превратностях судьбы. Каждый из них, кроме одного, под толстым слоем уже подтаявшего снега. Лица их затуманены, а глаза слезятся. Спины сгорблены ещё больше в связи с тем, что на них лёг снег. И в дремоте снятся им сны. Каждому свой. Один видит в грёзах летний луг, и представляет себя молодым жеребцом, на которого бросает вожделенные взгляды столь же молодая и неопытная кобылка. Вот она издаёт неимоверно громкий и необычно радостный клич. И это, при всём притом, что в народе этот звук называется ржанием. Но вызван он в данном случае красотой конкретного жеребца, на которого и смотрит эта девица. А солнце заливает луга жгучими молодыми лучами и рождает взаимную радость и желание сделать что-то необычное для друга. И вот уже у него, у жеребца, выдвигается оттуда, как поршень автомобиля перевозящего мусор, огромный напряжённый член. И жеребец прыгает на кобылу, пытаясь взгромоздиться на неё сзади, и от этого ржёт с ещё большей силой. И всё никак не может попасть туда. Но именно в этот момент автомобиль выходит из состояния дремоты и видит, что стоит он тут, во дворе, среди своих коллег и друзей по городской жизни. И теперь зима, а не лето. И совсем он не кобыла, а обыкновенный старенький форд. И его родословная не имеет крестьянских корней. И откуда в нём такие мысли, он и сам не понимает. Может быть, он наслушался этого от пассажиров, которых он возит каждый день. Ведь хозяин его подрабатывает на нём, развозя людей то на вокзал, то с вокзала, то куда-нибудь ещё, в какой-нибудь спальный район города. И нередко абсолютно пьяных. Или девиц лёгкого поведения, освободившихся от работы, и теперь едущих домой, чтобы просто спокойно поспать, не думая больше ни о чём, кроме как, может быть, о своём сыне, что остался у мамы в деревне и пошёл уже в первый класс, и знает только то, что мама в городе зарабатывает на жизнь. А папа их был лётчиком и погиб в авиационной катастрофе. По крайней мере, так рассказывала ему бабушка. И тут вот, в этой крохотной комнатке, которую она снимает за немалые деньги, она плачет в абсолютно мокрую уже подушку от обиды, что всё так сложилось. А ведь, казалось бы, совсем недавно она мечтала и об институте, и о хорошем парне, что будет её любить и оберегать от трудностей. И у них будет обязательно трое детей. Два сына и девочка. Но вот и она засыпает. А снег всё идёт и идёт, и тут же тает на капотах грустных автомобилей, что стоят за окном, в пустынном в этот субботний день дворе. Один из них его. «Твинго». Он его подарил Наталии. Осталось только переоформить документы. И они это сделают в ближайшее время, как только она освободится от работы на студии.
Спокойной ночи! И спокойных вам снов.

Жулики наделали фальшивых лекарств, продали их, и на вырученные деньги полетели отдыхать на Багамы. Лётчик принял таблетку от кашля и, потеряв сознание, уронил самолёт в море. Погибли все.

Кажется, Сократ говорил, что люди делятся на три категории. На тех, кто умеют считать. И на тех, кто не умеют считать.

Завтра Денис возьмёт детей, и поедет с ними куда-нибудь отдыхать. Он позвонил и сообщил об этом Владику. Владик обрадовался. И особенно тому он обрадовался, что можно будет отложить на время «Волшебника изумрудного города», которого нужно прочесть по внеклассному чтению. Книги пока нет, но дедушка обещал завтра съездить в Центральный книжный магазин и поискать это произведение там, так как в библиотеке его тоже нет. И вообще, странно, задают сразу всем читать одно и то же. И притом, советуют брать книги в библиотеке. А там, конечно, один-два экземпляра, как и в каждом уважающем себя заведении подобного рода. Нет, чтобы позволить детям просто почитать. А потом уже и попросить каждого рассказать о том, что он прочитал. А ведь класс их считается и экспериментальным, и престижным. А программа обучения называется «2100». Неужели и через сто лет обучение будет столь путаным и бестолковым?

«Самое важное в жизни, это быть
любимым и любить».
«Я хочу умереть с поцелуем на твоих устах».
«Нет большей радости на свете, чем радость».

Сегодня 15-е или 16-е января. Этого он точно не помнит. А 16-го января ровно год, как Наталия с детьми переехала сюда. Для него это самый большой юбилей. И он его, по крайней мере, в душе будет широко отмечать. Торжество началось уже сегодня ночью. Ему приснился эротический сон. Был он одновременно и порнографическим. Хотя разницы между этими понятиями он почти не видит. Сон этот был, как и все выдающиеся сны, многоплановым и многомерным. В таком сне предметом обсуждения являются сразу несколько аспектов. Это сам спящий, окружающая его среда, и чувства его, возникающие благодаря происходящему во сне. И, вдобавок ещё, как правило, анализ всего происходящего, включая сюда и всё то, что он сам чувствует по этому поводу. В реальной жизни подобным образом ведут себя только поэты. И то не в такой степени, как там. Там же не остаётся ни взгляда, ни вздоха, ни ощущения, которое бы не было тут же исследовано мозгом спящего человека и зафиксировано в той или иной степени его памятью. И потом, когда он просыпается, всё это, разложенное во сне по полочкам, как бы для того, чтобы вот с них и брать нужную ему в тот или иной момент информацию, то есть часть сна, он и берёт, чтобы передать её на страницах его произведений. Вот и сейчас, проснувшись, он, прежде всего, постарается закрепить в памяти ощущения и переживания в том порядке, в каком они явились к нему во сне. И постарается не перепутать полки, на которых лежат эти вот разные вещи. Потом ещё несколько реальных событий произошло, о которых он тут сообщать не будет, до того момента, как ему удастся сесть к компьютеру и начать излагать то, что он видел во сне.
Итак, по порядку.
Вечером, прежде чем заснуть, он по обыкновению работал над Веноцианией. Дело по её улучшению и уточнению некоторых деталей лингвистического свойства идёт к концу. Ему осталось прочитать каких-нибудь двести-триста сонетов из пяти тысяч семисот восьмидесяти одного. И вот уже три дня, после того момента, как в нём вспыхнул вирус, он не занимался собой в эротическом смысле ни разу. Но из этих трёх дней полтора последних он себя чувствовал почти здоровым человеком. И, вдобавок ко всему, эти последние дни он много ел, в связи с чем и немало пил безалкогольных напитков, включая сюда и щи из свежей капусты, и какао, и чай и кофе. И теперь уже член его требовал постоянного внимания к себе. И ему приходилось по нескольку раз за ночь просыпаться для опорожнения мочевого пузыря. Но удивляло его не то, что он часто вставал, а то, что при этом он у него не был напряжён, как всегда ранее, и по другой параллельной причине, не связанной с количеством выпитой жидкости, а связанной с качеством обожаемого им человека, то есть женщины. И он думал, что это и есть результат работы его мозга. Именно он, мозг, руководит процессами в организме. Если мозг счёл необходимым дать передышку организму в той или иной функции, то организм тут же отреагирует на требование мозга и поступит так, как в данном случае хочет весь человек. И далее он рассуждал так: всё это рано или поздно выльется в бурное излияние, которое принесёт ему, хозяину мозга и тела, неимоверную половую радость. Подобные случаи он помнит из прошлых лет своей жизни. А другой жизни, кроме прошлой, у мужчины, по его мнению, не бывает. Если, конечно, не дай Бог, мужчина этот заболел распространенной теперь в большой мере болезнью. Болезнью, о которой и говорить здесь не хочется, чтобы не расстраивать часть слушателей, поражённых этой же болезнью, и не настраивать их на минорный лад. Ведь половое влечение, и особенно бурный, или даже не бурный, исход его, я бы всё-таки отнёс, несомненно, к мажору.
Итак, сон. Во сне он вместе с Владиком и Эвелиной на гастролях. Что он на гастролях, это он определил не по рекламам, и не потому, что он увидел себя среди коллег по профессии на сцене, а потому, что в какой-то гостинице, а по сути даже не в гостинице, а в каком-то студенческом общежитии, в вестибюле первого этажа, он лежит на полу, на некотором возвышении, или, вернее, на той части пола, что по краям, ближе к стене, почему-то имеет уровень сантиметров на пятнадцать возвышающийся над основной средней частью пола. И вот это место и его внутреннее состояние, состояние человека уставшего от гастролей и болезни, но всё-таки гордого из-за того, что он артист, и ему бурно аплодируют сотни и сотни восторженных зрителей; так вот, это место и его внутреннее состояние заставляют его вспомнить всю его прошлую жизнь. И эмоционально он во сне понимает, что он на гастролях, а в общежитии просто все места заняты, и ему приходится по  этой причине ночевать в коридоре.
И здесь он замечает несколько ниже себя на мраморном полу женщину, киноактрису, которую он очень любит, и выделяет её из многих других актрис, тоже обожаемых им. Но эта актриса даёт его воображению предположить, что судьба распорядилась так, что он может овладеть ею вот сейчас, немедленно, если уж так случилось, что он с ней оказался рядом среди ночи в такой интимной обстановке, так как и возраст её именно такой, какой для него теперь кажется самым подходящим возрастом женщины, чтобы им обоим было во время их близости исключительно комфортно. Это возраст, когда женщина уже научилась получать удовольствие и удовлетворение от секса, и избавилась от комплексов в этом вопросе и, познав всё, или почти всё, не желает больше никаких излишеств и изысков в этом занятии. И этим вот она и приближается к образцу, который и задумал когда-то Господь Бог, когда из ребра Адама сделал на радость ему, Адаму, этому донору, Еву. Донору, пожертвовавшему своим ребром для тог, чтобы не остаться навсегда одиноким.
И теперь он, наш герой, тянется рукой к этой женщине. Она же, как вспоминает он во сне, играла в фильмах Пырьева. Кажется в «Братьях Карамазовых». И ещё в пьесах Островского. Это женщина, которая и коня на скаку остановит, и, если захочет, зарежет и его, своего любовника при первой же возможности. И зарежет так жестоко, что это вам не постреливанье из пистолетиков в Голливудских боевиках, где девица настолько привлекательна, что хочется встать после смерти и распять её на Голливудский манер раз пять где-нибудь у обрыва или под водопадом. Нет, это женщина, которая достойна быть властной купчихой, способной унижать мужчину в силу текущей в ней азиатской крови, но и способная любить и одарить душой и богатством того, кто по-настоящему её полюбит. А полюбит она тоже только равного себе по широте души, и доброго человека.
И вот эта актриса смотрит на него во мраке неуютного, но обширного вестибюля студенческого общежития, и он понимает, что он ей не безразличен. А она это тоже понимает. И тянется к нему. И их руки напоминают одну из великих картин Леонардо да Винчи или Рафаэля, а может быть, и ещё кого-нибудь из гениев эпохи Возрождения. И он тут понимает, что это только аванс, который он должен оправдать. Иначе всё может рухнуть. И как при ловле рыб на удочку, нельзя прежде времени подсекать, пока рыба не заглотнула крючок вместе с наживкой в достаточной степени. Так и тут, он должен заманить её к себе движением руки, пока только касающейся её мизинца, и тем огнём души и напряжением воли, что в нём, конечно, есть. И он об этом думает сейчас во сне. И ещё улыбкой, пленительной своей улыбкой, он её должен увлечь, в которую не должно проникнуть ни единого намёка на корысть. И он мысленно контролирует в этот момент свою улыбку, и не допускает ничего такого, что может поставить под сомнение его глубочайшее желание слиться с ней потому, что бесконечно её уважает и любит, а не потому, что он просто мужчина, который всегда, или почти всегда, готов идти на общение с женщиной, если общение это происходит, прежде всего, не с нею вообще, а в первую очередь с её телом. Нет, он действительно готов на слияние с её душой. Но в данном случае, в силу своей славянской скромности, здесь, в вестибюле дешёвой гостиницы, он хочет слиться и с её телом. Хотя, и он в этом уверен, там, в номерах, расположились артисты во сто крат менее достойные, чем она. Но это ни его, ни её не унижает. Это только возвышает их в их же собственных глазах. И они это понимают оба. И глаза их выражают то, что они благодарны друг другу за понимание. И за то, что они такие. И вот после некоторой паузы он пальцами своей левой руки берёт три пальца её правой руки, и заключает их в свою ладонь. И потом постепенно притягивает её всю к себе наверх. И, мы уже об этом говорили, сам он находится в пространстве на более высоком уровне, чем она. И когда она оказывается довольно близко к нему, он продолжает касаться её пальцев очень осторожно и бережно, как будто боится, что всё это может мгновенно исчезнуть и оказаться только плодом его воображения. И она оказывается в эту секунду совершенно обнажённой. Но это не обнажение постыдное, хотя вокруг в полуосвещённом пространстве он чувствует и спящих, и не спящих людей, тоже не получивших номеров в гостинице. И не постыдно тело её, прежде всего, и потому, что нравственная высота её поступка не может ему, телу, позволить быть постыдным. И оно ведёт себя скромно. Хотя тело её и переполнено содержанием сексуального характера и вот-вот проявит себя во всей своей страсти и полноте, что и происходит в дальнейшем. Через мгновение он понимает, что он уже там, между её прекрасных полноватых, но очень ласковых ножек. И он замирает, и не продолжает движение вглубь в силу двух причин. Одна: это то, что за последние дни, борясь с болезнью, он достаточно подустал. И вторая причина: это то, что, понимая своё состояние, и оценивая его, он считает более рациональным не торопить событие, и не спешить с излиянием, и, таким образом, дать ей подольше насладится им, если она этого хочет. Она же тоже, источая собой божественную радость, при всём при том, загадка. И он до сих пор не знает, хорошо ли ей с ним или нет. А если и хорошо, то до какой степени. И в какой мере ей он приятен. И надо ли торопиться, ускоряя процесс, или, наоборот, сдерживать его настолько, насколько это ему удастся. Но вскоре он понимает, что ей было очень хорошо с ним. И это он узнаёт в тот момент, когда она вдруг начинает проявлять такую неожиданную и такую бурную страсть, что он уже замечает, что она, совершенно не потеряв на это даже сотой доли секунды, расположена к нему… уже спиной. А он там, в ней, совсем с другой стороны. И она с бурным хрипом извергается. И тут же, не потеряв опять же ни сотой доли секунды, уже попой сидит на нём. А он в это время лежит на спине и с бешеной страстью, имея при том не малый вес, как поршень мощного мотора, производит методичные движения вверх и вниз со скоростью тридцати циклов в минуту. И, вдобавок ко всему, она, опять же, не стонет, и не кричит, как это бывает в такой момент у страстных женщин, а хрипит. И изо рта её, и где-то ещё и сзади, где попа, появляется пена. Такая пена бывает у отравившегося человека грибами. Но всё это не производит на него удручающего действия, а наоборот. Он понимает, что страсть её более чем достаточная. И он любит её. И сам получает продолжительный и острейший, в самом хорошем смысле этого слова, оргазм. Потом он рассказывает ей, что он тут на гастролях с Эвелиной и Владиком. В каком жанре эстрадного искусства они выступают, он не уточняет. Да и сам он этого толком не знает. Его больше интересует другое. То, чего он как бы не замечал прежде, когда был молодым артистом, а теперь, когда прошли годы, он понял, что главным был не триумф и не успех, и даже не молодость, а главным было то, что ушло невозвратно. Главным была сама жизнь. Но всё же воспоминания о ней не ушли, а остались в нём. Воспоминания о той жизни, что прошла в виде ощущения времени, и в виде чувств и сновидений.

Когда сон погружает вас в прошлое уже в другом более высоком качестве, в качестве радости сексуального характера, и в качестве того, что в своё время, когда Бог давал вам возможность глубоко чувствовать, вы этого почему-то не ценили, думая, что главное ещё впереди; так вот тогда вы и понимаете, что эту дистанцию нужно было не пробежать, а пройти и прочувствовать радость её, что и сопутствовала вам в то время. Но вы подумали иначе, и думали, что тут можно и ошибаться, и даже поступать нечестно. А там будет всё иначе. Впереди. Но это не так. Там будет, в лучшем случае, то, что хорошего мы  сделали тут. Или вообще что-нибудь будет.
И вот в душевной беседе с ней, после того, как им уже не нужно было думать о сексе, они разговаривают о чём угодно, но тоже о важном. И разговаривают по-простому, по-житейски, как любовники благодарные друг другу за искренность и близость, что были между ними десять-пятнадцать минут тому назад.
И здесь вдруг возле них появляется какая-то особа, лет пятидесяти пяти. Но довольно ещё энергичная. И даже несколько с деревенским акцентом речи. И она упрекает их за то, что они вот в таких неприглядных позах лежат тут на виду у всех, да и вдобавок ещё и раздеты. И она отчитывает их своим бурчанием, хотя вокруг все спят, или делают вид что спят, понимая, что ничего плохого между этими двумя не происходит. И только она всё не унимается. И вынуждает его встать и начать одеваться. Но самого момента одевания он не помнит. Он и не помнит себя раздетым. Хотя понимает, что это было так. Во сне он не чувствовал разницы между собой одетым и раздетым ещё и потому, что на протяжении почти всей жизни, когда это зависело только от него, исключая, конечно, службу в армии и пионерские лагеря и больницы, он всегда спал абсолютно голым. И так привык к такому сну, что отличить во сне себя раздетого от одетого он не может. Ему не с чем сравнивать. Кроме того, он многие годы не носит ни часов, ни колец, ни браслетов, ни трусов, ни маек по той же причине. По причине того, что он любит свободу во всех её проявлениях. Включая сюда и свободу в ношении или не ношении, верхней и нижней одежды. И вот по настоятельному требованию этой особы он одевается. Как это происходило, он не помнит. Помнит только то, что где-то тут под какой-то скамейкой он старается найти свою обувь. И чувствует, что нашёл уже один ботинок, а вместо второго ему всё время попадается детская туфелька. Но без пары. И туфелек этих там огромное количество. Но он никак не может найти свою вторую туфлю. И потом он обращает ещё один раз внимание своё на свои ноги и замечает, что обе они обуты в туфли детского размера. И, к тому ж, ещё и в девичьи. Это гусарики. Крохотная обувь. Обувь от семнадцатого до двадцать первого размера в штихмасах. Такую обувь он когда-то сам шил на фабрике, когда работал там, в гусариковом цехе, после окончания ремесленного училища, где он учился на сапожника. И получил он тогда аттестат об окончании учебного заведения с одними пятёрками, включая туда и производственное обучение, которое ему всегда давалось намного труднее, чем теоретические дисциплины.
Итак, на нём гусарики. И как они налезли ему на ноги, он не знает. Потом он старается выбрать для себя две пары очков, которыми он всегда в жизни пользуется. И старается выбрать их из огромной кучи подобных же пар разных расцветок и форм. Одними очками он пользуется для чтения книг и газет. Другими для просмотра телевизионных передач и просто так, для ношения их, когда он ходит по улице, и для поездки в автобусе, приготовления пищи и так далее. Со вторыми он расстаётся только для первых. Или для сна. Но он никак не найдёт одну из этих двух пар очков. А в том случае, когда ему не удаётся что-то найти, он обыкновенно чувствует себя и растерянным, и не защищённым. И он кладёт не подошедшие ему очки в карман своей куртки. И берёт другие. И в этот момент просыпается и понимает, что, видимо, пора ему кончать с этим затянувшимся сновидением, сопровождающимся периодическими пробуждениями по той или иной причине. И он вспоминает ещё и свою близость с любимой им там, во сне, женщиной, и как с  актрисой, и как с Наталией.
Подобные сны могут завести ещё и неизвестно в какие дебри памяти. А может, этои не так, думает он.

И тут его встречает Эвачка. Она говорит: «Дедушка!»  -  «Что?  -  спрашивает он. «Ничего»,  -  отвечает она во второй раз и убегает. А дальше  -  а дальше день. И всё, что связано с ним в его жизни.

Объявление.

«Ищу супругу, друга и единомышленницу в одном лице. Желательно молодую, всесторонне развитую и с образованием не ниже высшего. Но не старше тридцати лет. Красавицу.
Кастинг в пятницу в Соборе Парижской богоматери. Приём заявлений ежедневно с семи  утра и до последнего удара большого колокола.
Просмотр строго индивидуальный. Форма
одежды, как на духу.
Квазимодо».


Сейчас 18-е января. Первый час ночи. Дети уснули около одиннадцати. В двенадцать Наталия пришла с работы. И тут же пошла в душ. Вскоре вышла оттуда. И в дверь раздался резкий продолжительный звонок. Наталья открыла. Это Денис. Они пошли в её комнату. А он почти сразу согласился, что это правильно. Ведь она уже год живёт без мужа. А Денис её муж, а не муж той разлучницы. Да и говорила как-то она ему, нашему герою, что раза два в месяц ей мужчина необходим. Вернее, даже не мужчина, а мужское тело. Так сказала она. И хоть на теле он и ни ахти, но, как любовник, видимо, не плох, если из-за него столько копий сломлено. Ну что ж. Можно и нужно их любить и в таком варианте, а не только как любимую женщину в ней, и отдельно в нём своего сына. Но ещё и как супругов и родителей его внучки и внука. Какая разница! Ему ведь её хватает. А ей нужен не он. И там, видимо, им сейчас хорошо...
Уже час ночи... Тишина...

Да! Чуть не забыл. Позавчера исполнился год, как они живут в этой квартире, тут, в своём родном доме, наконец! А не где-то у чужих людей.
С Юбилеем нас!

Вот и утро. Десять часов и одиннадцать минут. Он проснулся. Надо съездить в город и купить «Волшебника изумрудного города» для внеклассного чтения Владику. Заглянул в их комнату. Там никого. Утром он ничего не слышал. Ни ухода Владика в школу, ни ухода Дениса и Наталии с Эвачкой. В комнате, по признакам понятным только ему, видно, что они спали в кресле-кровати вдвоём. Там лежат рядом две подушки. Подушки прижаты друг к другу так, как и должны были быть прижатыми друг к другу и они, спавшие на этих подушках, чтобы ни один из них не упал на пол. В общем, они обязательно сегодня были в близких отношениях. И в близости друг от друга, и в близости в более значительном смысле этого слова. Ну и правильно. Конечно, ему немного грустно по этому поводу. Но по большому счёту он ведь счастлив, как никогда ранее. И что ж ему грустить. Ради счастья и благополучия такого количества милых ему людей, можно и пожертвовать одним процентом своего почти стопроцентного счастья. Тем более, что не от него зависит, жертвовать ему этими процентом или нет. А зависит всё от обстоятельств. А они диктуют такое поведение, какое и диктуют. И тут ничего не поделаешь. В общем, надо ехать за «Волшебником изумрудного города».
И он поехал. И в Центральном книжном магазине купил его за восемь тысяч двести десять белорусских рублей. Издание 2004 года. Специально для внеклассного чтения. Всё продумано заранее. Одни печатают книги, а другие включают их в программу обязательного чтения. И это называется свободное обучение по выбору родителей и учеников. Хочешь, читай «Волшебника изумрудного города», а хочешь, читай того же «Волшебника того же изумрудного города». Яркое лицо демократии. Как в Ираке. Только без смертников, начинённых идеями классиков мировой литературы.
Возвращаясь назад, он долго ждал пятидесятого автобуса. Думал о себе и о своём месте в этой ситуации. В сознании постоянная борьба между капризным детским желанием и реальностью. А она, реальность, не хуже мечты, но всё время сводит с намеченного им курса, и заставляет перестраиваться в этом смысле. И уже потом, по-новому, писать обо всём, и об этих изменениях тоже. И получается, что проведение ведёт его туда, где можно почерпнуть что-то не столь банальное, как обычное описание событий, идущих по замыслу художника, или благодаря интуиции его. А жизнь оказывается и сложней, и интересней. А главное, правдивей любого вымысла. И ничего не нужно сочинять. Нужно только без оглядки фиксировать в меру своей грамотности и таланта всё то, что происходит. Что он и пытается делать всё время. А что из этого получится в итоге, не ему судить. Пусть рассудит время. Если даже у него в литературном смысле ничего и не выйдет, то, всё равно, в жизни нужно что-то делать. Хотя бы для здорового пищеварения, которое зависит от активного образа жизни. Короче говоря, чтобы не было язвы желудка.
И вот, долго ожидая пятидесятый автобус, он посмотрел в стекло киоска, и увидел там в очередной раз не то, что хотел бы увидеть. А увидел он там человека, которого он не хотел бы видеть вообще. Человек этот даже выражением лица и близко не напоминал ему того человека, который жил в нём в эти минуты. Да и не только в эти минут, но и всегда. В нём сидел человек живой и молодой, полный надежд и планов, готовый на многое ради любимой женщины. А здесь, в стекле, был обычный, более чем достаточно состарившийся, маленький человечек, озабоченный своим возрастом больше, чем чем бы то ни было другим. И не было видно в нём той энергии, которая всё же была в нём, но ничем не выдавала себя. И только Наталия постоянно видела, что в нём, в этом старичке, чёрта не убьёшь и кочергой. И что это надолго. И потому она его любила и боялась одновременно. И не знала, как ей себя с ним вести. Но быть с ним всегда откровенной ей хотелось, так как он мог её понять в любом вопросе, и посоветовать ей что-нибудь хорошее, и разделить искренне с ней её печали и радости. И это ей было больше чем приятно. И вместе с тем, присутствовало в ней тут же чувство настороженности по поводу того, что в любой момент в нём может проявиться и вторая сторона его натуры. Он ведь самец, думала она. Самец в самом положительном смысле этого слова. Но статус его в семье был таковым, что не позволял ей расслабиться. И она всё время боролась с собой. И в этой борьбе побеждала то одна сторона, то другая: то нежное к нему отношение, то она на него смотрела с некоторой опаской.
И вот он, изрядно замёрзнув, ожидая пятидесятый автобус, решил сесть в маршрутку. Хотя сделать ему это было нелегко. Тратить на себя впустую деньги он не привык. А езда в маршрутке ему казалась неоправданной роскошью. И особенно не по финансовым соображениям, а по моральным, потому что тут же, на остановке, стояли и другие люди, и ждали они автобус или троллейбус. И он не мог отрешиться от мысли, что он как бы ставит себя выше их вот уже тем, что садиться в маршрутку, а они этого себе не могут позволить. Это или рабское воспитание говорит в нём, или правильное воспитание. И оно вот и не давало ему возможности получать услуги более высокие, чем получали их большинство окружавших его людей.
Но в данном случае он и замёрз, и боялся опоздать домой до прихода Владика из школы. А если он приедет позже, Владик вынужден будет ждать его у двери. И поэтому он поехал в маршрутке.
На одной из остановок одна пассажирка, выходя, обронила перчатки. И он, заметив это, попросил водителя притормозить, и вернул ей её перчатки, выйдя на мгновение из маршрутки и докричавшись до неё следующим образом:
«Гражданка! Эй!» И она не обиделась на него за это, а наоборот, была ему благодарна. И кроме «спасибо», улыбнулась ему так искренне, что ему сразу захотелось в неё влюбиться. И он тут же в неё и влюбился. А с ним такое случается часто. И вот здесь он вспомнил, что совсем недавно, дней десять тому назад, Наталия возвращалась домой с подругами из гостей более чем навеселе. И тоже в маршрутке обронила кошелёк, из которого брала деньги, чтобы заплатить за проезд. Но никто этого «не заметил». Не заметил, что она его обронила. А в кошельке, кроме всего прочего, было 100 евро. И вот теперь он вернул этой женщине только перчатки. Всего лишь перчатки. И она ему была благодарна так, как будто он вернул ей 1000 евро. И это лишний раз говорит о том, какая широкая душа в частности у этой конкретной женщины. И ей, этой душе, нужен только повод, чтобы раскрыть себя и отблагодарить человека, пусть даже за самый маленький благородный поступок. И это так ценно! И он всегда, чувствуя такое в людях, отвечал им тоже искренней улыбкой на их улыбку. На улыбку близких ему по духу людей.

Прежде, чем сесть в маршрутку, он бродил по старой довоенной части города, и сердце его обливалось кровью от воспоминаний детства, которое он провёл в этом районе его любимой столицы. Он долго ходил возле двух домов, в которых жил во время оккупации. Один из них находился там, где незадолго до того, как они туда переехали, было гетто. Переехали, это громко сказано. И он теперь стоял под балконом, на котором когда-то, в очень холодную осень, уже даже начавшуюся зиму, сидел голодный, может быть, две недели не знавший вообще еды, и чувствовал, как у него отмирают руки и ноги оттого, что в них уже не осталось крови. И теперь он всё это снова пережил, как будто это было с ним только вчера. А в то время он ещё не обладал знаниями ни в анатомии, ни, тем более, ничего не знал он о кровообращении тоже. Но он вспомнил, что он думал тогда по этому поводу. А думал он тогда, что, может, придёт время и он будет взрослым и здоровым человеком, как вот эти немцы и полицаи, что весело проходили в это время под его балконом. И шли они куда-то туда, где и творили всё то, что им заблагорассудится. И распорядились они и его жизнью, чем и обрекли его на муки.
И теперь, проходя под балконом, на котором он когда-то сидел голодный, он подумал и о том, как счастливы и благополучны люди вокруг него теперь, и о том, каков теперь его город, восставший из пепла и так расцветший и похорошевший, как никогда ранее. И ему стало грустно по причине того, что никто с ним не разделит его гордость за свой народ, поднявшийся из колен, и вознёсшийся так высоко, что там, где-то внизу, совсем уже почти не видно ни его горя, ни его самого, счастливого по этому поводу; по поводу того, что всё это было с ним и с его городом, но прошло.
И тут он вспомнил, опять же, как Наталия в гневе упрекала его за то, что он когда-то, когда она уходила из дома, валялся в её кровати, и надевал на себя её бельё, и даже трусики, и кончал на её ковёр. И она указывала места, где, по её мнению, остались пятна спермы. И он отвечал ей, что она судит о нём в меру своей испорченности. И если её фантазия и рисует ей такие картины сексуального свойства, то это уже её проблемы. А он не так примитивен, чтобы в своих эротических фантазиях идти на поводу у каких бы то ни было штампов поведения в таких случаях. Его страсть вела его совсем другими путями. И писать он тут об этом не будет. Но ей он, прежде всего, доказал, что это не пятна от спермы, а простые вмятины от ножек кровати-кресла, которую она сама каждый день то складывает утром, то раскладывает по вечерам. И поэтому они, эти «пятна», то видны, когда кресло сложено, то не видны, когда оно разложено для сна. А что касается её фантазии на этот счёт, то он не стал тут вдаваться в подробности. И сказал только ей то, что он слышал от Дениса о том, что она фригидная. И с этим она тут категорически не согласилась. И в итоге их спор с почти явным оскорбительным оттенком и с той и с другой стороны в адрес друг друга постепенно перерос во взаимное прощение друг другу всех недостатков. И всё закончилось примирением. Если не сказать миром. Тем более что им друг от друга никуда не деться. И, может быть, вместе ещё жить лет двадцать. Или двадцать пять. Если Господь Бог не решит этот вопрос как-нибудь иначе. Поживем, увидим, подумал он. И они улыбнулись друг другу в знак полного примирения и взаимного уважения каждым каждого, как личности.

При уточнении некоторых фактов, после того как Эвелина вернулась из садика, ему стало ясно, что Наталия и Денис спали сегодня вместе, но не на кресле-кровати, а на диван-кровати, что само по себе удобнее для совместной близости. И этот факт его не огорчил. И если ещё совсем недавно он мечтал, чтобы Наталия ему родила сына, то теперь у него больше шансов появилось на то, что она ему родит ещё одного внука. И если это случится, он будет тоже счастлив. Так как знает он, что Наталия до сих пор болезненно переживает тот факт, что ей пришлось отказаться от третьего ребёнка когда-то в связи с тем, что Денис её заразил, когда она была беременной, целым букетом венерических заболеваний. Но если и теперь произойдёт что-то подобное, то его любовь к сыну, и одновременно к отцу его внуков, заметно потускнеет. А любовь к ней может перерасти
в поклонение.
Смешно! Это всё смешно! Но судьбы детей,
это уж не смешно.
И что это он так всё анализирует? И не слишком ли субъективно? А ведь это просто жизнь. А в ней всё запутано. Не только она и он, но и всё человечество поступает почти всегда не логично. И ничего логичного вообще не бывает. А просто следует оно, упрощённо говоря, это человечество, за своим членом. Вот и всё. А кому и где и сколько, так это уж зависит от обстоятельств и размера. И в том числе, и размера чувств, поселившихся в вашей душе.

Чтобы красота спасла мир, нужно научить людей воспринимать красоту. А чем занимается современное искусство? Оно отучает людей от красоты. И человечество заглатывает эту жвачку. И всегда найдётся оптимальное количество негодяев, что и будут уничтожать всё светлое и живое. И справляются они со своей задачей ещё и потому, что у человечества найдётся и миллиард-другой просто доверчивых идиотов. И вот они-то и поддержат, и осуществят любые бредовые идеи этих негодяев. И только красота, благодаря своему упорству, нет-нет, и пробьётся сквозь современное искусство (если так можно сказать о том, что и происходит сплошь и рядом на подмостках эстрады и не только), преодолевая самые неудобоваримые для неё формы. И, вырываясь наружу, стучится она в сердца, пробуждая в них то, что и спасёт, быть может, мир от неминуемой гибели.
Нет, мир всё-таки, видимо, обречён. Он катастрофически быстро теряет разум, заменяя его знаниями и прогрессом. И вот этот прогресс всё и губит, о чём неоднократно писали лучшие умы человечества. Но говорили они, опять же, в пустоту. Само человечество как таракан. Оно может только пожирать всё, что встретится на его пути. А когда погибнет всё живое, останется нетронутой только красота. И потом уже начнётся всё сначала.

Опять утро. За окном снег. И он нечеловеческими усилиями пытается себя сохранить при нулевой температуре по Цельсию. Он  -  это снег. И ему это удаётся. Он лежит огромными шапками на автомобилях. И в том числе и на его небольшой изящной машине. И вся земля неимоверно пушистая и влажно-беловатая молчит. Прохожих нет. Теперь утро субботнего дня, и все, как и он, ещё не спешат вставать с кроватей и выходить на улицу. И, как и он, смотрят на природу из окон своих квартир. В квартирах тепло. Это признак стабильности в государстве. И признак это ещё и того, что вороватые чиновники со страха выполняют свои обязанности добросовестно. А отсюда и тепло в квартирах. И страх этот, это страх перед справедливостью. А справедливость в обществе зависит не столько от её наличия вообще, сколько от уверенности большинства людей в том, что она существует. И всё это, по его мнению, заслуга в данном случае одного человека. Одного, но выдающегося человека. И он, этот человек, обладает таким талантом перевоплощения, что из простого колхозника сумел превратиться в президента, которого не любят во всём мире. И особенно не любят его президенты других государств. Они ему просто завидуют. Зависть в них обыкновенная, человеческая. Они ведь люди. А у него получается многое, не смотря на то, что народ его в материальном отношении живёт намного хуже, чем их народы. И все их трудности, этих президентов, зависят от их человеческих пороков. И поведение их по отношению к его стране, опять же связанно только с завистью и ни с чем другим. И отсюда вывод: народ хороший, страна хорошая, а президент тиран, не даёт жить свободно, зажимает демократию, убивает людей, сажает их по тюрьмам и похищает. Люди пропадают бесследно. Всё это сплошная ложь. Но для того и есть продажная независимая пресса, чтобы говорить не то, что есть, а то, за что платят. Блюдо по заказу в рыночных условиях вам подадут вовремя и в нужной сервировке. А он, проклятый, всё равно справляется со своей ролью. И, всё больше и больше, входя в неё, увлекает за собой и свой народ. И вместе с ним играет эту пьесу. Сильные мира сего скрипят зубами, пока не доведут себя до такого состояния, что всерьёз уж чувствуют опасность, и шлют на его народ и на него самого бомбовозы. И разносят в пух и в прах его маленькую страну. И пытаются унизить её жителей. И им даже кажется, этим завистникам, что они преуспели в своих «благородных» деяниях, и справились с поставленной задачей. Но по их торжествующим рожам видно и другое. Видно, что они почему-то неуверенны в себе. И здоровье их, моральное здоровье, ухудшается. Увы. Такова расплата за то, что не смогли они подавить в своей душе обыкновенную зависть. Хотя в долларовом выражении, казалось бы, чему им завидовать. Но такова уж успешная работа дьявола. А человек слаб. Особенно, когда он хочет выглядеть сильным.
Да бог с ним, с этим вопросом добра и зла.

А за окном божественный снег. Сегодня 22 января. А он, снег, ещё никак не почувствует себя хозяином зимы. И притаился в это субботнее утро на крышах и тротуарах, на проезжей части двора, и лёг даже на подоконники и на выступы оконных ниш. А по мостовой ещё практически не двигались автомобили. Они стоят во дворах под пышными шапками снега и ждут своих хозяев. И каждый из них думает о своём. И между ними тоже порой бывает зависть. Но она связана больше с тем, какова хозяйка той или иной иномарки. Молодая или нет. И с кем она ездит. И куда она чаще отправляется. На презентацию, что теперь очень модны, или в театр, куда ходят больше пешком. И какие разговоры ведутся в салонах. Чаще о долларах или о модах. Да и голос хозяйки тоже очень важен для самой машины. Когда хозяйка нервная, то и тормозить приходится чаще и резче, особенно в час пик. А если хозяйка с нежным голосом, да ещё и с добрым сердцем, то ни один гаишник зря не станет придираться к ней по поводу мелких недостатков в уходе за машиной, или по случаю небольших нарушений дорожных правил ею.
А снег лежит. Вот уже и небо посветлело. Наступает день. Кое-где появились прохожие. Это те, кто не выдержал и пошёл в гастроном, чтобы купить бутылку вина или пакет молока и свежий батон. А может, и набрать целую сумку всевозможных вкусных вещей на всю многочисленную семью, где и дети, и внуки, и бабушки, и дедушки и дяди, и приехавшие родственники, что посетили их в выходные дни, так как тоже соскучились по выпивке и городской еде. Да и просто решили отвлечься от привычных домашних работ. И хоть эти работы никто вместо них не сделает, но так хочется разнообразия, что лучше потом сделать вдвое больше, но теперь на денёк-другой почувствовать себя свободным. И главное переговорить обо всём и обо всех, кого они считают людьми входящими в круг их интересов. И когда женщины без умолку говорят, мужчины, уже достаточно выпив, курят. Или наоборот. И это в наше время случается нередко. Особенно в городе. Пока женщины курят на балконе, мужчины меняют тарелки на столе, и ставят новые блюда с закусками. А когда женщины вернутся, можно снова пить и есть. И все довольны. Потом кто-то из молодых вскакивает из-за стола и начинает танцевать. И за ним уже выходят и другие. А потом кто-нибудь из мужчин присоединяется к танцующим женщинам. И чаще это тот из них, кто не связан супружескими узами. Он или не имеет жены, или она не приехала с ним, а осталась присматривать за хозяйством. И этот мужчина достаётся одной из женщин, что тоже без мужа. И достаточно пьяные они обнимаются в танце. И он её целует, и прижимает её грудь к своей груди. И потом они, может быть, даже уединятся почти незаметно для всех, так как все остальные уже снова занялись выпивкой и закусками. А там, в уединении, эти двое почти счастливы. Между ними происходит то, что и происходит между мужчиной и женщиной в таких случаях. И вместе с тем, это не то же самое, что со своей жёной. Это то, что имеет совсем другой, романтический оттенок. Тут нет ничего привычного. Тут всё иначе. И линия бедра, и жест, которым он снимает с неё трусики. Да и сам факт близости их до такой степени необычный, что они оба, забыв обо всём, тут, в ванной, так стонут от удовольствия, что даже полная струя из крана не может заглушить их стонов. И кто-то постучался к ним, но потом, всё поняв, отошёл, и забыл о них навсегда. Когда же у них всё кончилось, они привели себя в порядок и возвратились к столу. И таким образом освободили ванну, может быть, ещё для одной пары, если таковая сложилась уже к тому моменту из оставшихся вне стола и не обременённых собственными жёнами или мужьями, здесь, в гостях, по случаю обыкновенных выходных дней января 2005 года. А если нет. Ну что ж. Значит, повезло только им. И им будет что вспомнить потом об этом субботнем вечере того же января, того же 2005 года, когда первый, по сути, и то ещё не совсем уверенный в себе снег пытался не растаять при абсолютно нулевой температуре по Цельсию.

Приснилась ему грудь Наталии. Вернее, даже не грудь, а весь торс её. Наталии. Но без ног и без бёдер. И без головы. И он в себя включал всю сущность хозяйки. Всю её душу, как он её чувствует в ней. И всю её доброту и нежность к нему, что стократно проявлялась при общении с ним. И вот он видит, что, наконец, она к нему пришла. И он лежит под одеялом, а она своим торсом над ним парит. Он видит её соски. Они закрыты майкой без рукавов. Трикотажной майкой. Но сами соски так напряжены, и так выставлены вперёд, что грудь её полна не столь вообще, сколько напряжена и направлена к нему. Обычно грудь, когда она полна сама по себе, или искусственно наполнена соответствующим составом, то она приближается по форме к шару. А тут она является стопроцентным конусом. Такие конусы он изучал в школе. Но эти два конуса были живыми существами, отдавшимися ему всей своей сутью. А что в них была эта суть, он не сомневался. И притом, он так реально ощущал их приближенье к нему, что даже само прикасание к ним, а такового пока не произошло, было бы, ему казалось, намного менее явственным, чем этот вот момент приближения их к его лицу. И потом, когда он проснулся и понял, что это был только сон, он не хотел в это поверить. А торс её во сне был не изящным, как может подумать кто-нибудь, а соответствовал он её, за последнее время располневшей несколько, фигуре. И эта её полнота была для него более желанной, чем подобная полнота какой бы то ни было другой женщины. За нею пряталась её мягкость и доброта, ждущая выхода в любви. И она не выходила наружу только потому, что нет достойного этой доброты и мягкости человека, которому бы она и отдалась без оглядки, как
когда-то без оглядки отдалась его сыну Денису.
Потом ему приснился ещё один сон. Ему приснился его друг, Алик Вайнштейн. Дружат они уже лет сорок. Но встречаются очень редко. Алик всегда занят. А он свободен вообще, а для Алика, тем более. Алик знает это. Но у него жена. А у нашего героя её нет даже тогда, когда она у него есть. Вернее, когда она есть, она всё равно не может заменить Алика. И вот в этом сне он с ним прощается. Алик уже довольно пожилой и больной диабетом человек. И собирается он перебраться в Германию, в еврейскую диаспору. Там ему будет легче с лекарствами. А они ему нужны постоянно. Да и пенсия у него в пересчёте на евро там возрастёт в два с лишним раза. И общество тоже поможет ему в случае чего и материально. И вот жена его, Валя, с этим смирилась. Она разумный человек. И ум ей помогает справиться с разлукой на старости лет. Он же не может приказать своему сердцу не болеть по случаю того, что Алик уезжает. И он его никогда уже больше, видимо, не увидит. Он это понимает. И во сне его грусть проявляется ещё острее. И тут он обнимает его, и не может его выпустить из рук. И сердце ему болит жгучей болью из-за того, что он понимает, что в мире всё не вечно, и рано или поздно, мы все теряем дорогих нам людей.
И когда он просыпается, он слышит милые ему голоса Владика и Эвачки где-то там, высоко. Он слышит, как они любят друг друга и о чём-то спорят. И ему становится легко и тепло потому, что всё это было в его жизни. И если он сейчас наблюдает за собой даже с того света, то он всё равно бесконечно благодарен Господу Богу за по истине божественную радость  -  быть. Пусть в прошлом.
Человек должен помнить, что он счастлив. И помнить об этом при любых обстоятельствах.

«Как хорошо её тело,  -  подумала она.  -  Как оно всё-таки хорошо! И есть ведь достойный его, этого тела, мужчина. И почему она до сих пор ему не отдалась?»
Так, может быть, подумала Наталия, когда в это утро растирала своё тело специальным дорогим заграничным гелем, от которого тело её становилось ещё лучше. И она продолжала его растирать, сидя на постели в это утро 23 января 2005 года. Получасом ранее она завела в сад Эвелину, и решила сама ещё некоторое время поспать, или просто полежать в постели.
На самом же деле, ничего этого не происходило. И только он, наш герой, так подумал в тот момент, когда проснулся и ещё не открыл глаза, а просто представил её себе обнажённой и сидящей на постели, там, за стеной, в той комнате, где она и находилась, видимо, в это время.
И когда он встал и убрал свою постель, он, прежде всего, включил компьютер, а потом оделся. Когда компьютер разогрелся, он открыл соответствующий файл и записал туда всё то, что и произошло в это утро.

За окном была безмолвствующая тишина. За ночь выпало столько снега, что даже окна в их машине были под толстым слоем этого белого безмолвия. И на крыше исчезли впадины в тех местах, где вчера ещё они были оттого, что дети, проходя по тротуару рядом с их машиной, иногда брали часть снега оттуда, и лепили из него снежки, и бросали их друг в друга. Время было часов десять утра. По крайней мере, он так думал. Но чтобы убедиться в этом абсолютно, ему надо было или включить телевизор, или выйти на кухню и посмотреть
на стрелки часов. Но он не сделал ни того, ни другого. Ему было всё равно, который сейчас час. Его интересовали только две вещи. Одна, это то, что он всё время думает о Наталии. И вторая, это то, что эти его мысли о ней не должны пропасть бесследно. По крайней мере, ему хотелось, чтобы они приобрели плоть на страницах его книги. И когда он однажды увидел по телевизору какую-то старинную книгу, которой уже лет пятьсот не менее, и её все знают и читают, то он наполнился желанием стать автором подобной книги, написанной уже им. И мысль эта, давно уже превратившаяся в навязчивую идею, не покидала его ни на минуту и сопровождала везде. Кроме того, он очень любил всё то, что он уже написал. Но это не значит, что чтобы он ни написал, он тут же влюблялся в написанное им. Отнюдь. Он влюблялся в свои произведения только тогда, когда ему удавалось их довести до такого состояния по форме и по содержанию, что он сам уже признавал  их достойными его таланта. Да и, вдобавок ко всему, он всё время совершенствуется по мере того, как живёт, пишет и проникает всё больше и больше в литературу и в самою жизнь. В жизнь, которую проживает, как ему кажется, достаточно полно и ответственно.
И вот теперь он в душе переживает каждое событие, сопровождающее его в ту или иную минуту его жизни.
А за окном в белое безмолвие дня вдруг въезжает огромная мусорная машина. И он понимает, что уже двенадцать часов дня. Значит, спал он сегодня много. Ведь заснул он вчера намного раньше, чем обычно. Он заснул где-то в три часа ночи. И, значит, проспал почти восемь часов.

Машина опрокидывает в себя мусорный контейнер и едет дальше. А он продолжает писать ни о чём. Но всё это он делает только потому, что где-то там есть Наталия. И ему приятно видеть в своём воображении её сидящей на краю кровати и растирающей своё прекрасное обнажённое тело каким-нибудь ароматическим веществом, питающим её плоть своими индигриентами. И он пытается дотянуться мысленно, и не только мысленно, до этого тела, протягивая свою правую руку в сторону той стены, за которой оно, это тело, предположительно и находится. Он отрывает руку от каретки, и в это время его вторая рука перестаёт стучать по клавишам и тоже замирает. И некоторое время он сидит в такой позе. И даже закрывает глаза. И вот он ощущает, как дотрагивается до её колен. И она, несколько смущаясь, не отвергает его притязаний. А глаза её наливаются женской радостью, которую он однажды видел в телевизионной рекламе, где женщина, находясь в душе, сказала своему мужу, или любовнику, что она сейчас выйдёт. А он в это время сидел на кровати и ждал её, будучи уже раздетым. И только небольшая часть его тела была прикрыта махровым полотенцем. И она сказала: «Сейчас, милый!» И глаза её налились таким сексуальным стеснением, что это было гораздо прекраснее любой эротической сцены в откровенном фильме такого содержания в момент близости мужчины с женщиной. Тут было важнее всего то, что мужчина этот покорно ждал, а не действовал, как самец. Хотя был достаточно привлекательным и здоровым молодым человеком. Но был лишён он чувства вседозволенности, если так будет позволено тут сказать. И она при всей своей достаточно здоровой фигуре, обладала не только ею, а ещё и природной стеснительностью, что в женщине воспитывалась тысячелетиями. Особенно в православной женщине. И если недоумки, переврав до основания смысл сказанного когда-то одной женщиной по телевидению, говорят, что в Советском Союзе не было секса, то не секса тогда не было, а не было скотства, которое так обедняет и оскорбляет умную воспитанную женщину, и не оставляет в ней больше ничего, кроме плоти, дабы разнообразить этот самый секс тем, что свои бессмысленные члены совать туда или сюда, гордясь тем, что они принадлежат демократам, и, как им кажется, успешно поборовшим ханжество. И теперь она, такая женщина, в тысячах экземпляров бродит по дорогам и улицам городов России и других городов бывшей «империи зла» в надежде на небольшой заработок путём продажи своего освобождённого от условностей тела. И, к тому же, всё это поддерживает церковь своим молчаливым не осуждением жриц самой древней профессии. Я уж не говорю о том, что каждая из них потенциальная мать. Эта раскрепощённая женщина. Но ещё она и создание Божье, способное пробудить в мужчине великую силу творчества. И вот уже мужчина создаёт шедевр, к которому относится и чёрный квадрат Малевича. А квадрат этот отнюдь не квадрат, символизирующий что-то там бесконечное, а символизирует он обыкновенную небольшую комнату, в которой не включён, или погашен, свет. И там находится желанная вами и любимая вами женщина. Вот и всё. И ей, только ей, посвятил он, Малевич, это своё бессмертное произведение. И потому оно и будоражит умы. Пока будет существовать человечество, до тех пор будет и чёрный квадрат Иалевича. Пусть даже сам автор этого и не знал. Но подсознательно это произведение могло возникнуть только потому, что где-нибудь рядом в тёмной комнате ждала его любимая женщина, пока он рисовал этот свой очередной шедевр исключительно чёрной краской, не будучи в состоянии заснуть без её женской нежности и теплоты. Не теплоты краски, а теплоты женщины, что ждала его там.
Вот так и Наталия, воображаемая им сейчас, ждёт его там, но не в чёрной, а в белой комнате очередной страницы его будущего шедевра. И страница эта уже заполняется его чувствами и мыслями.
И да здравствует белый квадрат писателя!
Вот он. Перед ним. Правда, форма его не совсем квадратная. Но это не важно. Не в форме дело, а в содержании. А содержание его призрачно и прозрачно, как стекло, под которое обычно укрывают шедевр живописи от экзальтированного посетителя музея, способного изрезать этот шедевр, или облить его серной кислотой, и этим прославиться, и хоть как-нибудь приблизиться к гению, с которым он таким поступком и вступает в заочное родство. И чем знаменитее шедевр, тем теснее сливается злодей с гением. И идут они потом вместе через века. Как Моцарт и Сальери. Как Пушкин и Дантес. Гений и злодейство, две вещи совместные. Более того, они неразрывны. Как белое и чёрное. Как холодное и горячее. Вечный поединок. И ещё неизвестно, кто тут знаменитее. Не будь злодейства, и не было б и Дон-Кихота. Не будь недуга, и не было б Бетховена.
Через страдание к радости. И не иначе. Иначе не выходит. Иначе плесень и загнивание. Увы! Но это так.
Да здравствует белый квадрат писателя!

А сейчас уже вечер. Почти вечер. Наталья его попросила сходить в магазин и купить свежий огурец, зелёного лука, яиц, моркови, сыра, хлеба. И ещё он по собственной инициативе купил детям мороженое в брикетах. Они его очень любят. В квартире тишина. Наташа на кухне готовит обед. Владик делает уроки. А Эвачка ещё в садике. И эта тишина, и чарующие запахи с кухни, превращают его жизнь в рай. Хотя в раю, наверно, даже хуже. А так как он больше атеист, чем наоборот, то и представить ему себе райскую жизнь гораздо труднее, чем земную. А тут ещё ему этот рай и представлять не надо. Он и так находится в нём. Сейчас. В эти минуты, часы, дни, месяцы. Вот уже год, как он в раю. И благодарен он за это ей и Господу Богу, если он, Бог, причастен ко всему происходящему в его жизни. И, наверное, всё-таки да.

Когда он вернулся из гастронома и принёс всё, кроме зелёного лука, и сообщил ей об этом, то она сказала, что можно обойтись и без лука. Холодник она сделает с огурцом и яйцом. И в её словах было столько доброты и уважения к нему, что он был ей за это так благодарен, что не смог ответить ничем на это её уважение, чтобы не спугнуть, притом, очарованье, как говорится в одном дореволюционном романсе.
Вот некоторые слова из этого романса:

Не спугни очарованье
Этих летних вечеров.
Ведь порою и молчанье
Нам приятней, нам приятней,
Нам приятней всяких слов…

На этом можно было бы и закончить сегодняшнее повествование о том, как он счастлив. Но именно оно, счастье, и не даёт ему сил остановиться. Ему хочется писать и писать. И ему кажется, что неважно, какие слова возникают на экране монитора. А важно то, что в них, может быть, сохранится та энергия добра и благодарности, что сейчас заполняет его душу. И он понимает что это, к сожалению, не будет длиться вечно. Как, между прочим, и горе тоже не вечно. А оно его неоднократно посещало и, в конце концов, притуплялось и даже покидало его со временем совсем. Время лечит. Но не от любви. Любовь, к счастью, неизлечимая болезнь. Альтернатива любви  -  ненависть. Но с какой дури ему пускать её в свою душу взамен любви! Ведь она, душа, создана самим Господом Богом.
Спокойной ночи вам всем!

26 января. Вечер. Наталия ушла в церковь и заплатить за танцевальный кружок, в который ходит Эвачка. А Владик, сделав два урока, пошёл к Эве в садик на платный спектакль выездной труппы Театра Юного Зрителя. И наш герой подумал. Вернее, его вдруг осенила мысль: не пошла ли она в церковь, чтобы посоветоваться с Богом о том, как ей быть с её свёкром, который молча так её «домогается», что никакие открытые притязания не могут сравниться с этим его ухаживанием, выражающимся в том, что он признался ей в любви и больше ничего не делает в этом направлении. А все их близкие и знакомые давно уже даже забыли, что между ними с самого начала их совместной жизни в этой квартире произошла связь. В этом они уверены. Да и есть теперь, эта связь, думают они. И, как она когда-то ему сказала, её родители тоже в этом уверены. Даже по их мнению иначе не могло и быть. Ведь она без мужа, а он без жены. И дети любят их обоих. Маму даже больше иногда бояться, чем его. Она строже.
И вот он подумал о том: не по этому ли поводу она пошла в церковь. И только он стал записывать это своё предположение в компьютер, как вернулась из садика Эва, и Владик из школы. И спросили они его, дома ли мама. И когда он сказал, что её нет, они ему сообщили, что она пошла хоронить подругу, что разбилась на мотоцикле заграницей. Она там последнее время зарабатывала деньги своей молодостью и свободой. Тем и расплатилась. И тут ему стало немного грустно, что фантазия его опережает события.
А потом Владик позвонил папе, чтобы узнать номер телефона мамы, и попросить её разрешить ему поиграть на компьютере. И там, рядом с папой, оказалась мама. И она разрешила ему поиграть, и сказала, что они сейчас на базаре и скоро придут домой.
Дети стали играть. А ему осталось только довольствоваться тем, что все уже забыли о том, что они в близости, то есть, живут как муж и жена. Хотя это, как мы с вами знаем, совсем и не так. Но никому, слава Богу, этого не надо доказывать. И всё у них хорошо. А будет ещё лучше. Он себя с каждым днём всё больше и больше чувствует молодым и здоровым, и даже безумно влюблённым человеком. Его любовь не испепеляет его душу, но даёт его душе и телу расцвести. И пока у Наталии всё хорошо, то и он и здоров, и счастлив. И буквально за полчаса до прихода детей он был с нею в близости в шестьсот одиннадцатый раз. И это было как впервые. И никогда ранее его близость, с какой бы то ни было другой мнимой или явной женщиной, не была так наполнена негой и страстью, как все эти шестьсот одиннадцать раз с Наталией. И когда пройдёт жизнь, и не только его, но и кого бы то ни было другого, вряд ли он, тот, сможет похвастаться такой половой силой, что буквально сжигает его, и делает его безумно счастливым. И всё это благодаря Наталии.
Ну что ж. А его предположение по поводу её похода в церковь не опровергает, а только подтверждает то, что ему есть на что надеяться. И надежда его не столько устремлена в будущее, сколько в настоящее и в прошлое. И тут, в настоящем, его будущее. Ведь то время, которое уже прошло, оправдало все его надежды. Их союз сложился как нельзя счастливо. И никто его не убедит в обратном. Ведь счастье, это не то, что о тебе говорят, а то, что ты чувствуешь сам. Если ты его чувствуешь, значит, оно есть. А если не чувствуешь, то и никакие уговоры не помогут и не заменят само это ощущение счастья. Иному достаточно к его счёту в банке приписать три ноля, и он счастлив. А другому, даже пощупав и подержав в руках миллион ассигнациями, мало для счастья. Ему ещё надо найти, как его потратить, этот миллион. И если ему удастся таким образом обрадовать кого-нибудь ещё, он
почувствует, что он счастлив.
Вот так и здесь. Всё, что ей хорошо, для
него ещё лучше.
А дети притихли. Они играют на компьютере в другой комнате. И тут даже не слышно их голосов.
Но если ему удастся заработать деньги на своих произведениях, то он, конечно, отдаст их Наталии. И этим, может быть, напомнит близким и друзьям её, что они, он и Наталия, давно уже вместе, как муж с женой.

Чувства чувствами. Но только деньги в наше время убеждают других в ваших чувствах. И чтобы любовь не была виртуальной, её надо оплачивать ассигнациями. Хотя неизвестно ещё, какая из них, из этих любовей, более реальная, виртуальная или натуральная. Или, может, обе равнозначны? И каждая по-своему хороша? И дополняет другую?
Если, например, женщина устала и не может активно заниматься с вами сексом, то что? Ваша близость с ней не состоялась? Хотя вы и получили полное удовлетворение, находясь с ней рядом. Или только приблизились к ней, как тут же кончили от избытка чувств и переполнения вашего организма половой силой. Ну, а если не принято об этом писать и говорить, то и не принимайте эти мои слова всерьёз. Когда сомнения закрадывались в его душу, правильно ли он делал, что так откровенно об этом писал в своей книге, то он тут думал: «Не будь он откровенным, то никто и не узнал бы об этом и не рассказал бы другому». А кто-то, прослушав его рассказ, может быть, тоже прочитает эту книгу. Дело не в том, более талантлив автор или менее талантлив. И не в том, какой он ведёт образ жизни. Хотя его образ жизни отличается от образа жизни большинства людей хотя бы тем, что они не рассказывают о том, о чём рассказывает он. Так на то он и писатель, чтобы раскрывать тайные мысли и чаянья свои. Только тогда, когда они, читатели, скажут: «да, это так», только тогда он и состоялся как писатель.
Смейся, паяц, над своею разбитой любовью.
Смейся и плачь…
Но он плакать не будет. И смеяться тоже. Он будет ликовать и рыдать. Рыдать в том случае, если с Наталией, или с её детьми, не дай Бог, случится что-нибудь трагическое. И ликовать, если ничего такого не случится.
Дай Бог им всем, да и не только им, здоровья
и благополучия!

Наталья привезла с базара кучу вкусных вещей и продолжила с Владиком выполнять домашние задания. Там была и красная рыба, и семечки, и чернослив сушёный, и курага. А он сходил в магазин и купил недостающее молоко для манной каши Эвачке и для кофе Наталии. И ещё он купил шикарную большую пачку высококачественной импортной туалетной бумаги, и сел просматривать телевизионные программы, где он увидел и перевернутый паром, и Лукашенко, неустанно борющегося за наведение порядка в стране. И Буша, выставленного на соискание кино премии «Золотая малина». И многое ещё.
Но главным было то, что в этот день шестьдесят лет тому назад освободили узников Освенцима, где погибло более миллиона евреев, сто пятьдесят тысяч поляков, и множество людей других национальностей, сожжённых в постоянно работающих печах специально оборудованных для этой цели. Вот уж поистине неисповедимы пути Господни. Надо же было кому-то придумать такое наказание для людей за их грехи. И главный грех большинства сожжённых, это грех Иуды, продавшего Христа. Ведь Иуда был евреем. А что и Иисус был тоже евреем, это почему-то забыли. Как же надо не любить в себе себя, чтобы в горящие печи загонять себе подобных. Стариков, старух и детей. Истощённых. И повинных только в том, что они евреи. А другим внушили статус сверхчеловека. И в это поверили миллионы. И даже не подумали о том, что по божьим законам рано или поздно и к ним придёт расплата за содеянное. И случилось это очень скоро. Они ведь все верили в Бога. У них на пряжке было написано: «Гот мит унс»  -  «Бог с нами». Сила убеждения похлеще гипноза. И, по существу, разумная нация превратилась мгновенно в нелюдей. Правда, для этого была историческая предпосылка. Но это не меняет сути происшедшего. Нет такой силы, чтобы изменила человека в лучшую сторону. Пока нет.

Вчера вечером, возвратившись от подруги, к которой Наталия ездила после того, как та ей позвонила и пригласила её в гости, она долго ещё не ложилась спать. И хоть дети уже заснули, она всё ещё разговаривала с кем-то по телефону. И он это знал, потому что телефон, стоящий в прихожей и спаренный с тем телефоном, что стоит в комнате Наталии, нет-нет, и подавал голос, обозначающий то, что кто-то там набирает номер. Обычно она, даже если и поздно ложилась спать, почти никогда сразу телевизор не выключала. А на этот раз телевизор работал на часа полтора дольше обычного. И он подумал, что, может быть, её подруга, которая в съёмочной группе работала помощником режиссёра, познакомила её, Наталию, с каким-нибудь молодым человеком. И вот теперь они продолжают развивать своё для обоих их приятное знакомство. И хоть Наталии завтра, вернее, уже даже сегодня, вставать достаточно рано, чтобы завести Эву в садик, и всё-таки она продолжает всё ж столь длительный разговор. И это вызвало в нём чувство ревности. И ему стало тревожно. Но, вместе с тем, как всегда в таких случаях бывает, когда это касалось Наталии и её лирических порывов, если так можно сказать, в нём пробуждалась усиленная потребность в сексе. Хотя можно ли его ещё усиливать в том возрасте и с той потребностью, в котором и с какой он, наш герой, находится вот в это самое время и в этом самом сексе, как его принято с некоторых пор называть в связи, видимо, с воинственным проникновением английского языка в нашу жизнь, вместо русского привычного понятного слова ебля.
И даже он, наш герой, столько лет сопротивлявшийся этому языковому нашествию, наконец, сдался, и совсем спокойно применяет это слово в своей речи. Но стоило только один раз, будучи достаточно выпившей, Наталии сказать «****ься», вместо «заниматься сексом», как он сразу понял разницу между икрой паюсной и кабачковой. И ему даже показалось, что в этом случае, в этом сравнении, секс не тянет даже и на кабачковую икру. И ещё его возмутило то, что когда он на компьютере набирает слово секс, компьютер даже не подчёркивает это слово зелёной линией. Но стоит ему только вместо секса захотеть просто поебаться, как компьютер его желание предупреждает такой жирной красной чертой, что ему становится страшно. И он думает тут, не совершил ли он какое-нибудь преступление против человечности. Не маньяк ли он почище Щекотилы. Видимо, глобализация идёт на нас и в этой области человеческих отношений. А может быть, уже и пришла. И больше нельзя не заниматься любовью с женщиной, а просто её любить.

В тот момент, когда он хотел и дальше развивать эту тему, к нему подошла Эва, и попросила его, чтобы он дал ей горшок. И он не очень довольный её просьбой сказал, чтобы она сама взяла его в ванной комнате. И всё-таки встал и пошёл дать ей этот горшок. И открыв дверь в ванную, сказал: «Вот, Эва, горшок. Что ты сама его не можешь взять? Ты ведь уже большая девочка». А она ему ответила на вопрос вопросом: «Что, я уже хожу на работу, да?» И он не нашёлся тут, что ей ответить. И только заметил: «Нет, ты пока ещё только ходишь на горшок, а не на работу. На работу ходит твоя мама».

Так вот. Утром, вернее, не утром, а почти в двенадцать часов дня, всё прояснилось. И, оказалось, что вчера Наталия ночью по телефону разговаривала со своими родителями и со своей сестрой Светланой, которая живёт и работает в Солигорске, и вчера вечером родила мальчика весом три килограмма и триста тридцать три грамма. И родила она его в тридцать три года. И это тот случай, когда нарушена вторично традиция их рода по материнской линии. Сколько они себя помнят, в их роду по материнской линии никогда не рождались мальчики. И вот первой была Наталия, родившая Владика, а теперь и её сестра закрепила этот подвиг своей младшей сестры. Правда, пришлось делать кесарево сечение, чтобы не рисковать жизнью её и её ребёнка. Ей ведь уже достаточно лет. Да и по другим медицинским показаниям врачи сочли
нужным поступить именно так.
И вот, когда он проснулся, он услышал, что Наталия там, за дверью, ведёт себя более активно, чем обычно. И даже несколько раз выходила за наружную дверь их квартиры. И тогда он встал и посмотрел в окно. И там он увидел Наталию, стоящую возле их машины. А Сергей, работающий у Дениса в разных качествах много лет в зависимости от обстоятельств, очищает от снега и льда стёкла машины в то время как Наталия загружает багажник разными сумками. И он понял, что она собирается уезжать. И тут он догадался, что едет она к Свете. Ещё месяц тому назад она обещала приехать к ней, когда та будет рожать, чтобы помочь ей ухаживать первое время за младенцем. И вот наступил этот час.
Он вышел к ним. И тут он всё это и узнал, о чём вы уже знаете с его слов.
Наталия уехала. И ему больше всего понравилось то, что между ними такие доверительные отношения, что даже не надо ни ему, ни ей говорить ни о чём в связи с её отъездом, и в том числе о детях, которые, разумеется, остаются на полное его попечение. И даже не надо было сообщать ему, на сколько дней она уезжает. Да и вообще ни о чём ему не надо было говорить. Всё было между ними и так ясно без слов. И трудно было предположить, что это только доверие друг к другу. Это было что-то большее. И в этом состоянии они вот уже находятся три или четыре месяца, когда оказывается совершенно неуместным произносить слова, если почему-то и без слов всё понятно. Они между собой общаются на уровне пришельцев из Космоса, что умеют с нами разговаривать на их языке и беззвучно. А мы, земляне, не слышим их, но понимаем всё то, что они нам сообщают. И тот факт, что и Наталия с ним разговаривает на таком уровне, его и радует, и окрыляет. И не хочет он именно обязательной близости с ней вот сейчас, как подтверждение её к нему благосклонного отношения и благодарности за то, что он её любит. Но и нельзя сказать, что он не хотел бы близости с ней телесной вообще. Он её страстно хочет. Иногда даже до такой степени, что с трудом себя удерживает от необдуманного поступка, будучи готовым поддаться слабости и, может быть, всё разрушить этим, а может, и наоборот. Но он обладает Наталией намного в большей степени, чем просто обладание ею реальное, если бы таковое было. С ней он имеет духовную близость. Хотя в этом вопросе у них нет полного совпадения, как в том случае, когда два человека вместе делают одно какое-нибудь дело, например, в литературе или в живописи. Или в хлебопечении. Нет. Тут у них больше несовпадений чем совпадений. Но на уровне главного, святого, на уровне верности без клятв и обещаний. У них всё, как теперь бы сказали, о кей.
Ну что ж. Наталья уехала. Дети вернулись домой. Владик забрал из садика Эву сразу, как освободился от уроков. Так он всегда поступает в пятницу. И вот теперь они, уже поев, играют на компьютере по очереди по пятнадцать минут. И срок этот им установил он. Иначе получалось бы, что каждый уверен был бы в том, что сам он играл мало, а другой недопустимо долго. А по часам стало всё ясно. И споры на этот счёт тут же прекратились.

Надо идти на кухню и колдовать, чтобы ему и детям было что поесть. Хотя почти всегда есть что есть. Но что есть не всегда ясно. А при материальном благополучии усложняется задача выбора что есть. И он решил пойти и посмотреть что есть, а потом уже и решить, что есть, а чего не есть. А вот то, чего и нет вообще из того, что можно бы есть, то и не есть.
В общем, что есть, то есть.

А солнце спряталось за тучу. На улице
пасмурно. И настроение сразу изменилось и у него, и в природе. Интересно, как они там. И доехали ли уже. Или всё ещё в пути. И как там Светлана в больнице. Каково её состояние. И он подумал, что вот он всегда копается в себе и в своих чувствах и желаниях. А теперь как раз тот случай, когда можно подумать и о том, каково им. Как себя чувствует Светлана, прежде всего, не в физическом, но в моральном отношении. Ведь мужа у неё, по существу, нет. А отец ребёнка завербовался куда-то, и зарабатывает там деньги. И потом уже, поправив материальное положение, думает осесть тут для нормальной семейной жизни. Но сама Света мало рассчитывает на него. И больше думает о том, что в её возрасте очень нужен близкий человек, а не случайный приживала. И его вот она видит в своём сыне. Такова сущность женщины вообще, а славянской женщины, тем более. И как когда-то сказала их мать, мать Светланы и Наталии: «Свете в этом вопросе не повезло». Тогда ещё им казалось, что Наташе в этом вопросе повезло. А он-то знал, чувствовал, что в вопросе семьи Наташе не повезло не менее чем Светлане. И он и не ездил к её родителям на протяжении многих лет ещё и потому, что не видел в Денисе преданного отца и мужа. Как говорят, не видел он в нём семьянина. Добытчика, да. Но семьянина, нет.
Ещё он подумал и о том, как нелегко теперь будет их родителям. Теперь забот у них прибавится. И если бы Света приехала к ним, как она предполагала сначала, рожать и первое время быть там, то было бы проще. Но она решила остаться у себя, в своей квартире. А ведь у родителей её  -  друзья врачи. Они самые
близкие люди в их семье, кроме родственников.
Ну что ж. Будем надеяться на то, что Света изменит своё решение и приедет к родителям на тот срок, когда она всё равно не будет ходить на работу из-за положенного ей по закону оплачиваемого отпуска по уходу за ребёнком. И тогда и дети Наталии, приехав туда во время весенних каникул, познакомятся со своим двоюродным братом. И всем им там, и ему, если они возьмут и его туда на денёк, будет весело. И они отпразднуют рождение ещё одного человека. И пожелают и себе, и ему здоровья и благополучия. И пусть это продолжается как можно дольше. И все пусть живут счастливо, и умрут в глубокой старости в любви и безболезненно, заснув вечером и не проснувшись утром. В пятницу. Чтобы за выходные дни всё можно было успеть, включая и похороны, и жалобный стол по этому случаю. А с понедельника начать опять думать больше
о живых, чем о мёртвых.

Один Господь Бог знает, в какое прекрасное время, и в каком прекрасном месте, мы с вами живём благодаря Его всемогуществу и милости, ниспославшей нам ангела хранителя в лице президента Александра Григорьевича Лукашенко. Да храни его Господь Бог. И дай ему сил и мужества для исполнения возложенной на него самим собой миссии. Миссии противостоять мировому злу, возомнившему себя хозяином планеты. И распростёршему свои крыла террора над всем и вся. И поразившему язвой алчности сердца людей. Да упаси Господь Бог нас от скверны перерождения в невежд. Не способных отличить добро от зла.

Только пережив всё то, что пережил среднестатистический белорус, можно понять, что это такое, или вернее, кто это такой, наш президент. И только сравнив его с другими президентами, можно оценить высоту нравственности и силу духа его. И чистоту помыслов, и неустанную повседневную заботу о своём народе. И, вообще, заботу о возрождении человека, которую вот уже на протяжении десяти лет несёт он на своих плечах и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
А там, где торжествует невежество, подкреплённое бесстыдством и наглостью, коварством и беспринципностью, рождаются небылицы о том, что он тиран, истязавший свой народ, и замахнувшийся ещё и на Россию. Но все эти домыслы разбиваются в пух и в прах об истину. И выставляют своих же творцов этой лжи в их подлинном обличии. И всё идёт своим чередом. Господь Бог испытывает души людей то добром, то злом. А белорусам удаётся оставаться людьми. Хотя это и непросто. Но такова уж неисправимая нация, эти белорусы. И как сказал российский писатель сатирик Задорнов: «Все идут в Европу. И только Белоруссия стоит на своём месте».
А как же ей туда идти, если она даже географически находится в центре Европы. А что касается её, самой Европы, и её традиционного просветительства и гуманизма, так кто же, как не Беларусь, и есть образец этой самой Европы в проявлениях её лучших качеств. Кто ещё не на словах, а на деле, делает из человека человека? Кто?..
Не признать демократичными выборы в Беларуси и признать их демократичными в Ираке могут только люди или совсем лишённые ума, или, что ещё хуже, лишённые сердца. А отсюда и совести. И эти бездушные существа пытаются учить нас. Учить нас, как нам жить.

Наталья мне подарила сто жизней. И не важно, что мало кто поймёт, что это такое. Сейчас ты на дне рождения у Ивана, у мужа твоей подруги Наташи. И сын их, Павлик, почти с пелёнок дружит с Владиком. С пелёнок, конечно, Владика. Павлик на два с половиной года старше Владика. А Владик и Эва уже в постели. Читают комиксы и смотрят телевизор. А надо бы спать. Владику с утра на тренировку в секцию футбола. Но Наташи нет, и заставить их спать некому. Да и она их никогда не заставляет. А просто увлекает за собой. Они очень любят спать с ней вместе все трое в одной кровати. И ночью, видимо, они совсем одно целое. И никаких противоречий между ними нет. Все равны и все во власти Морфея. И сейчас они дождутся её возвращения при тусклом свете настольной лампы, читая какой-нибудь комикс, которых у них тьма тьмущая, а потом и заснут вместе с ней. И сегодня ещё папа купил им детскую кулинарную книгу. Оказывается и такая в наше время есть. Верней, не в его время. Не во время того, кто пишет эту повесть, а во время его внуков. И пусть это продлиться как можно дольше. Что это? Да всё. Жизнь. И премия, которую сейчас вот, в эти минуты, вручают лауреатам прямо в центральном павильоне Мосфильма, и транслируют всё это по телевидению. Транслируют оттуда, где снимались великие кино-шедевры: «Иван Грозный», «Броненосец Потёмкин», «Мы из Крондштата», и так далее.
А премия называется «Золотой орёл».

Спасибо тебе, время и место, где родился человек. И пригодился и себе, и другим. И если он ощущает себя нужным кому-нибудь, то это и есть тот приз, ради которого стоило не пожалеть ни душевных, ни физических сил, и, отдавая себя другим, обрести бессмертие. Если оно, конечно, существует.
Но всегда есть опасность не заметить в себе Беса. А тогда уже не поможет никакое назидание. Бес воспринимает только греховные помыслы. И если он сидит в вас, то ангелу тут делать нечего. И, в конце концов, всё приходит к краху. И гибнет человек, накануне ещё считавший себя сильным и справедливым. Как Хусейн. Гитлер. Или как Буш младший. Что с кучкой негодяев взял на себя смелость учить другие народы, как им жить. Мы уже это проходили. И что из всего этого вышло, в конце концов, никому не надо объяснять. А напомнить всё-таки кое-кому надо. Ну что ж. Если надо, напомним. И как всегда напомним с неизменным чувством справедливости, игнорируя экономическую целесообразность, если она превалирует над добром. Или ещё какую-нибудь чушь, преподаваемую в западных университетах как истину в последней инстанции.
И только вера, подлинная вера не тускнеет со временем. А остальное почему-то без конца пересматривается в угоду новым условиям и новым тиранам.
А за дверью он слышит заразительный смех Эвы. И за окном зимний день. Денис уже ушёл. И Владик сегодня зря вставал так рано и ездил с ним на тренировку. Владик перепутал. Сегодня занятия у младшей группы. А их занятие во вторник. С ним это случается иногда. Таково свойство его памяти. Рассеянность. А, в общем-то, он хороший парень. И не так важно, что не каждый сосредоточен на чём-нибудь одном. Как говорится, лишь бы хорошим человеком был. И займёт он в жизни, рано или поздно, своё место, где будет чувствовать себя комфортно и с пользой для других.

Как хорошо в семье. В семье, где все уважают и любят друг друга. Где душевный покой это кислород, без которого и сердце не будет биться, и мозг начнёт давать сбои. Да и вообще без душевного покоя нет, и быть не может, жизни на земле.

Эва покупалась. Наталия будет купаться после неё. Теперь Владик там выделывает кульбиты остроумия. Лёжа на спине и, погрузившись под воду с ушами, когда наружу торчат только нос и рот, он выкрикивает методично и постоянно одно и то же слово: «Мяу». И дедушка ему посоветовал, когда он вырастет, пойти на работу морским котиком. А Наталья, услышав эти слова, довольно весело засмеялась. И такое с ней бывает не очень часто. А он обычно не позволяет себе шутить при ней, дабы не снижать накал трепета их отношений, пронизывающего его душу, которым он так дорожит, что даже здоровым юмором боится спугнуть «очарованье этих тихих летних вечеров».
И ему постоянно хочется сообщать миру, что он чувствует, и как он счастлив. И по его телу разливается это счастье негой покоя и гармонией чувств. И эликсир любви заполняет его всего. И сознание его ни на секунду не отвлекается от ощущения умиротворения и возбуждения одновременно. И что бы он ни делал, делает он всё через призму этого вот чувства. И неизвестно ещё, кого бы он предпочёл, если бы судьба предоставила ему выбор: или её, или её детей. Он бы отказался от всех. Выбор бы не произошёл. Но это не было бы трагедией ни для кого. Чувство его, с некоторых пор поселившееся в нём, уйти уже из него не может ни при каких обстоятельствах.

Да! Сегодня ночью ему приснилась его жена Лариса. И приснилась она ему в двух ипостасях. И обе они, Ларисы, были не такие, как в жизни. Но одна, первая, была до такой степени бездушна и чужда ему, что он испытывал, общаясь с ней, невыносимые муки в душе. И когда вместо первой появилась вторая, менее вредная, и менее бесчеловечная и чуждая, то он был уверен в том, что он уже проснулся. И ему стало легко. Но когда он среди ночи, наконец, проснулся по-настоящему, то он не почувствовал ничего кроме безразличия к ним обеим. И тут уже полное равнодушие поселилось в его сердце. И потом уже, днём, он вдруг понял, что в тот момент, когда встречался он там с Ларисой, он забыл о Наталии. И поэтому он и смог быть настолько равнодушным ко всему, что его окружало. Ведь, думая о ней и о её детях, сердце его ни в каких
обстоятельствах не бывает пустым.
И вот сейчас он слышит смех и веселье там, за стеной. Это при попустительстве Наташи Владик шутя, конечно, легонько щекочет Эву. Но не до такой степени, чтобы ей было некомфортно.
А время идёт. Оно вырабатывает ресурсы. И, расходуя их, создаёт энергию любви. И она вот уже и зовёт его к ней. И по причине устройства его головы, что умеет создавать иллюзию реальности, он в любую секунду может быть с ней рядом.

Нормальные люди время от времени меняют своё мнение. И он надеется, что и она когда-нибудь, может быть, изменит его по отношению к нему. Ему кажется, что он умеет нравиться женщинам. Более того, он почти уверен в том, что она уже любит его. Но просто ещё в него не влюблена безумно. А это не одно и тоже. Он же, наоборот, влюблён в неё с 16 января 2004 года. С того дня, как она сюда переехала с детьми на постоянное жительство, будучи уже по существу в разводе. И благодаря его любви почти избавилась от боли и обиды в душе. Да и простила всем и вся, может быть, даже сама того и не сознавая.

Пока дети не выросли, это огромное счастье. Но узнаёшь об этом только тогда, когда становишься дедушкой. И ты опять счастлив. И на этот раз ты ощущаешь своё счастье острее. И жизнь твоя становится ещё радостней. И исполнена она нового смысла.

А вчера он накулинарил божественных голубцов. Они ему удались неожиданно даже для него самого. И Наталия сказала ему, что голубцы вкусные. А обычно, когда он что-нибудь готовит, съедает это всё он сам. И иногда, правда, едят и дети. А на этот раз он себе не позволил поесть голубцов вдоволь, хотя накануне был уверен в том, что всю уйму этих великанов придётся съесть ему самому. Голубцы он любит. Но, увидев, что их с удовольствием ест Наталия, он поставил всю пятилитровую утятницу в холодильник и тайно наблюдает, как они оттуда убывают намного быстрей, чем убывали бы, если бы не были столь вкусными. И огромным усилием воли он удерживает себя от того, чтобы не принять достойное участие в поглощении этих вот божественных существ, что получились таковыми из-за совпадения некоторых вещей. А вещи эти, это и капуста, купленная в гастрономе, несмотря на то, что на балконе есть свежая капуста, привезенная от Натальиных родителей. Это и рис, положенный в фарш в нарушение рецепта не просто распаренным, а сваренным, но в меру. Это и мясо не из лучших мест туши, а обрезки, что не относятся к дорогим сортам, считающимися по вкусовым качествам более ценными. Но только считающимися. Это и приправы, купленные на днях Наталией. Да и просто случай. Духовка сделала своё дело в лучшем виде. И хоть туда не были положены ни кетчуп, ни сметана, ни помидоры, ни морковка и ещё что-нибудь из приправ и специй, но голубцы получились великолепными. И он решил завтра сходить в гастроном и купить там ещё качан капусты подобный этому, и сделать ещё одну утятницу таких же голубцов. И в этот раз он тоже не будет добавлять ничего такого, что может убить самый главный вкус, вкус капусты. И уж на этот раз он съест их столько, сколько сможет съесть, даже если они и не столь вкусными окажутся, как предыдущие. А голубцов он может съесть десять штук и потом ещё до бесконечности. Так он их любит вообще, а после этого случая тем более.

Как бы услышав его заботу о книге, которую он пишет, Господь Бог помог ему увидеть сон, содержание которого хотя бы вчерне не изложить на страницах своего сочинения он не смог. Но и передать такой сон, как, между прочим, и любой другой, всегда неимоверно трудно. Во сне наряду с виденными картинами часто, или почти всегда, присутствуют вещи, которые можно охарактеризовать как что-то происходящее на уровне подсознания. И это состояние почти не передаётся словами. И объяснить читателю, что он во сне чувствовал в тот или иной момент, нельзя. И это чувство можно только сравнить с тем, что читатель сам пережил и прочувствовал во сне.
А приснился ему район его города, где он провёл годы оккупации. Это перекрёсток небезызвестных улиц Немиги и Революционной. Вернее, даже несколько дальше, и ближе к искусственному озеру, открытие которого произошло в первый день войны. Это перекрёсток улиц Островского и Освобождения. Там до сих пор стоит и успешно функционирует хлебозавод номер один. Там же и находился в годы войны кинотеатр Беларусь. Теперь его там нет. На этом месте построено здание экзархата. Почти на этом месте.
И вот он на том же месте, у кинотеатра Беларусь, знакомится с двумя молодыми особами. Девушками или женщинами, он этого уже не помнит. И в его сегодняшнем возрасте он довольно успешно может тридцатилетнюю женщину перепутать с восемнадцатилетней девушкой. Главное в женщине теперь для него это то, что всегда характеризовало её, женщину. Это её отношение к мужчине. Её желание слышать мужчину и чувствовать его или не чувствовать. И отзываться на его чувства встречными чувствами или нет. И вот с такими двумя особами он и знакомится у бывшего кинотеатра Беларусь. Обе они брюнетки. Одна ему больше нравится. Чем она ему больше нравится, он этого не знает. Но разговор он затеял именно с ней. А вторая несколько отстранилась и ждёт. И вот он понимает, что они обе уже знают, которая из них ему больше нравится. Но вторая, конечно, ничуть не хуже первой, а просто в таких случаях приходится делать выбор. И он вынужден сделать этот выбор. И он его делает. И вот он смотрит ей в глаза и что-то сокровенное говорит. А она с явным любопытством отвечает ему согласием. На что согласием, они оба ещё до конца не знают, так как между ними ничего ещё не сказано такого, после чего нужно принимать решение. Но он уже её обнимает и целует в губы. И они стоят и молчат. И он чувствует, что вторая за ними наблюдает. И понимает он, что она его прощает заранее за всё, так как является не случайной попутчицей первой, а верной её подругой. И, может быть, они даже лесбиянки. Пока лесбиянки. Временно. Так как ещё не встретили достойных их красоты и ума парней. И тут он её о чём-то спрашивает. И она ему отвечает. И в этот момент выясняется, что они обе очень хотят есть. А он должен по этому поводу принять какое-то важное решение и каким-то образом накормить их. И он вспоминает, что тут рядом его старая квартира. И говорит им об этом. Ещё он сообщает им, что у него и у его брата Романа там, в центре города, есть ещё у каждого по квартире, и там они живут. Но это далеко. А тут у них старый дореволюционный двухэтажный особняк. Но в нём им принадлежит только одна девятиметровая комната на втором этаже. И в ней сейчас никто не живёт. И всё-таки он думает, что ему удастся там найти что-нибудь из еды. И он обещает сейчас же вернуться, как только сходит туда. А до его дома буквально сто метров, не более. И они соглашаются подождать. И он убегает в тихий тёплый летний вечер от них. Но бежит он не в сторону дома через расположенный на пути небольшой сквер, а бежит он по дорожке, огибая контуры сквера. И одна из его потенциальных любовниц, смеясь, ставит ему это в укор. И тогда он, исправляя ошибку, взлетает. И продолжает уже полёт в нужном ему направлении, прорываясь через кустарники сквера, и поднимаясь всё выше и выше. И по мере того, как он поднимается над землёй, он минует и стволы высоких деревьев. И вот уже, подлетая к дому, где его комната на втором этаже, он совершенно свободно парит над крышей, махая им рукой, чтобы они его заметили над деревьями в вечернем тёмно-синем небе. И он видит их там, внизу, почти точками. Так высоко оказывается крыша этого двухэтажного дома. И думает он, что их лица ему не видны отсюда потому, что они от него не на расстоянии ста метров, а, по крайней мере, на расстоянии метров триста, а то и всех пятисот. И он ещё подумал и о том, что уже давно он не летал так высоко и так успешно. А последний случай, когда он летал во сне, был характерен тем, что, взлетая, он тут же терял высоту. И неимоверным усилием воли поднимался метров на пять, не более, над землёй, и тут же падал вниз. А до этого он тоже взлетал, но очень низко в какой-то квартире, и не мог прижаться спиной к потолку, чтобы там, замерев, некоторое время не падать опять на пол. Раньше, будучи молодым, он обычно легко и неимоверно высоко летал в ночном звёздном небе. И вот теперь он опять летел настолько свободно и легко, что ему не нужно было совершать усилие для ускорения полёта, а наоборот, ему приходилось тормозить для того, чтобы не улететь вообще в Космос. И, посмотрев туда, вниз, на то место, где его ждала его девушка, он опустился на крышу своего бывшего дома. И тут он и увидел, что крыша на его доме не плоская, как строят теперь, а покатая, как и все крыши в домах того времени, когда из них ещё торчали печные трубы, так как дома тогда отапливали дровами. И вот, приземлившись на эту крышу, он увидел на ней свою мать. Было темновато. А она с чайником в руке подошла к самому краю крыши. И тут он подумал: «Как же это она ещё до сих пор не упала вниз!» Её лица в этот момент он не видел, так как она стояла к нему спиной. И только отметил, что она одета в его коричневый пиджак от нового костюма, купленного ему когда-то его женой Ларисой. Пиджак был несколько испачкан в мел. И он себе отметил в уме, что надо бы потом его почистить. И почувствовал тревогу за мать. И если она сорвётся, подумал он, и полетит вниз, то она разобьётся. А она в это время из чайника обмывала себе руки, перекладывая ручку чайника то в одну, то в другую ладонь. И когда он уже кинулся, чтобы её удержать от падения, он услышал спокойный голос своего старшего брата Романа, который был где-то рядом, но его не было видно в сумраке глубокого летнего вечера и из-за торчащих повсюду печных труб. Но он представил его себе где-то спокойно лежащим на их крыше и наблюдающим за этой необычной картиной, и даже, можно сказать, драмой, разыгрывающейся у него на глазах. И брат стал ему говорить, что не надо беспокоиться за маму. Она к этому привыкла и не чувствует никакого страха, а, следовательно, и не упадёт. Потом она повёрнулась к нему. И он увидел её молодое, почти детское, но безумное лицо без единой морщинки. Кругленькое и спокойное. И только выпученные глазки глуповатого ребёнка говорили ему о том, что она безвозвратно больна. И это было так убедительно и трагично, что он стал тут же принимать участие в её судьбе. И делал он всё, что мог, для этого. Ему было очень больно из-за того, что с его матерью произошло такое несчастье. И вдруг он видит, что она уже погружена в воду лицом вверх. А он поддерживает её голову наплаву. Он боится, что она опустит голову под воду и захлебнётся. И всё-таки рот её находится над водой. И тут он обратил внимание на то, что она уже не дышит. И тогда он приподнял её голову так, чтобы голова её не касалась воды вообще. А она продолжает смотреть на него безумными глазами. И он с горечью говорит: «Мама, ты жива?» И вспоминает, что за всю жизнь она ни разу не повысила на него голос. Но почему она так беспомощна и мертва, думает он. Ведь в жизни до последнего дня она была для него примером оптимизма и источником жизнелюбия. Откуда в ней столько трагизма и детской беспомощности. А брат его так спокоен, как будто ничего не произошло. И, может быть, уже спит там, за трубой, на крыше, пока он пытается из этого безумного существа возродить свою добрую нежную маму. И здесь он просыпается. И весь в поту радуется тому, что это было только сном. Хотя во сне в полётах он пребывал в течение жизни много раз, и летал так высоко и бесстрашно, что, именно просыпаясь, он был всегда уверен в том, что вот только теперь он погрузился в сон. А не там он был во сне. И ничего не может быть более великолепного, думает он теперь, чем ночной полёт, совершённый одним только усилием воли. А все эти космические достижения человечества, это жалкое подобие подлинного полёта человека, умеющего летать с помощью усилия воли и силы наличествующей в нём самом. Но ещё не научился он, человек, видимо, использовать её, эту силу, в полной мере. А, может, уже и разучился.

А за окном великолепная погода! Снежные шапки на крышах ночующих во дворах автомобилей, это неизменная деталь городского пейзажа. За ночь выпало столько снега, что обычные легковушки по форме в одночасье превратились в микроавтобусы необычной раскраски, пушисто-белые в верхней части и разноцветные внизу. И на этот раз, видимо, он, снег, уже не растает до весны.

Вдруг гудок домофона заставил его отвлечься от печатанья и подойти к двери. Но Наталья, выйдя из своей комнаты, раньше его отворила дверь подъезда при помощи кнопки домофона. И это оказалась почтальонша. Она разносит бесплатные рекламные издания. И вот она позвонила им, видимо, потому, что их квартира ближайшая по нумерации в этом подъезде. И хоть наш герой и опоздал к домофону, но он с удовольствием поздоровался с Наташей. А она ответила ему своей улыбкой на его доброжелательную и искреннюю радость от встречи с ней. И ушла к себе. И он решил больше не печатать, чтобы не разжижать впечатление от увиденного им во сне, и увиденного вот теперь, при этой встрече с ней тут, в прихожей. И всё-таки он не считал свой сон трагическим. И этих девиц он запомнит надолго. И будет хранить о них самые светлые воспоминания. А счастье живёт где-то рядом. Среди крыш двухэтажных особняков их прекрасного древнего и молодого одновременно города. И наверняка они, эти девицы, встретят ещё достойных их парней. И забудут о нём навсегда. А то, что он улетел, а не пошёл за едой, и там встретил мать, так, может, они и не знают об этом, эти две девушки. Может, это только его предположение, что они увидели его над крышей, летящим в сумраке уходящего дня. А, в самом деле, они, возможно, и не поднимали глаз. А просто посмеялись над странным старичком, что ухаживал за молодицами, и пошли себе домой поесть и предаться любви. Прекрасные тёмноволосые лесбиянки. Одна спокойнее, а другая темпераментней. Счастья вам, если вам его хочется! И не обязательно традиционного

    ОДА.

Мягкий снег пушист и светел,
Падает, кружится.
Налетел суровый ветер.
Мне бы с ним сдружиться.

Не скажу, что я скучаю.
Не скажу, что весел.
Я усладу получаю
От своих же песен.

Я люблю уединенье
И порыв свободы.
И свои я сочиненья
Собираю в оды.

А вдали идёт прохожий.
Он слегка надушен.
На кого же он похожий?
Ах, он равнодушен!

Но хотя он и надушен,
И приятно пахнет,
Он свою когда-то душу
Всё-таки распахнет.

А за ним шагает дева.
Нет, не дева, дама.
А ещё когда-то Ева
Вышла за Адама.

Встретив парня возле плода,
Где она ходила…
И тогда вот там природа
Страсть в ней пробудила.

И пред ней тут появился
Холостяк отпетый.
Он тогда в неё влюбился,
Как весна в рассветы.

В этот раз светило ночи
Убежало рано,
Закатив в печали очи
Возле шахт урана.

И они, сойдясь случайно,
Сели рядом кучно.
И в пылу необычайном
Стало им не скучно.

И сказал, взирая в небо,
Парень деве очно,
Что нигде ещё он не был,
Так как непорочно

Жил, не ведая услады
И уму, и плоти;
И что большего не надо
Парню.
На охоте

Он ещё подстрелит зайца
Из кривого лука.
И в песке спечёт он яйца.
И угаснет скука.

И она ему сказала,
Что и ей то в радость.
И на то и указала,
В чём природы сладость.

Да и грудь её налита
Чем-то и трепещет.
И лицо её умыто.
Взор желаньем блещет.

«Что ты блещешь мне желаньем?»  -
Так спросил он Еву.
И с негромким воздыханьем
С ней пошёл ко хлеву.

И рука сама решила,
Что ей дальше делать.
И мгновенно поспешила
Разобраться с телом.

Тело Евы с телом в небе
Сообщалось негой,
Отличаясь тем от Веги,
Что за ним побегай.

Не унять уж тяги к Еве
В молодом Адаме.
И приблизился он к деве…
А потом и к даме.

Что там было между ними,
То представить просто.
И с потомками своими
Их тут целый остров.

Ах, детей у них немало!
Мать не доглядела.
И проблема сразу встала:
Что же с ними делать?

И пошли они по свету.
И живут попарно.
И от них спасенья нету.
«То элементарно!»  -

Так сказал им сам Всевышний.
И умолк навеки.
И с тех пор растут, как вишни,
Люди-человеки.

Спят под яблоней по двое.
А порой под грушей.
Тело нежится живое.
И ликуют души.

В воспалённом ожиданье
Уж в подобном теле
Нестерпимое желанье
Сдерживают еле.

Вдруг с таким, как сам, сольётся
И молчит в экстазе
Тот, кто от желанья бьётся,
Как белуга в тазе.

Только тот, кто по природе
Весел и свободен,
И в саду, и в огороде
Ближнему угоден.

И угоден, и подобен
На себе подобных.
И ему, как всем, удобен
Из иных удобных,

Сей пассаж во время секса.
Та живая поза.
Как, к примеру, чай для кекса
Или в вазе роза.

Ну, а радость? Радость в детях.
В них же и услада.
Ароматом гонит ветер
Запах шоколада.

От иного кавалера
Страстных ждёшь искусов.
Есть такая в людях мера
Изысков и вкусов.

Миг желанный, неизбежный,
Вечного блаженства
Ожидаем мы, как прежде,
Веря в совершенство.

И продлить себя желает
В лёгкости сарказма
Тот, кто девой обладает
В радости оргазма.

Извлекая звук волшебный
Из органа, гений
Образ чувствует целебный
В торжестве видений.

Только с музыкой сравнимо
Подлинное чувство.
И оно соизмеримо
С радостью искусства.

Речь веду я о музыке
Созданной Моцартом,
А не о бездарном рыке,
Что сравним лишь с АРТом.

АРТ, с попсою съединяясь,
Не рождает плода.
И не может, извиняюсь,
Появиться Ода.

Только подлинное чувство
Вечная музыка.
И родит оно искусство
Вместо просто рыка.

И у трепетной дубравы
В предвечернем дыме
Уж ложится месяц в травы,
Восхищаясь ими.

И вдвоём они мечтают
Вникнуть в середину
Юных чувств. И в неге тают
Третью уж годину.

В состоянии восторга,
Что скользит по туче,
Заверну-ка я сей орган
В разговор покруче.

Напишу-ка я такое,
Что не ждёт читатель.
И лишу его покоя,
Если он мечтатель.

Вот уж луч мелькает знойно,
Никнет за оградой.
А они лежат спокойно,
Обнимаясь, рядом.

Вот уж вечер к ним вползает.
Теребит туманом.
А они дары внимают
Вечного дурмана.

А в покинутом жилище,
Там, где арбалеты,
В помещенье духотище!..
Там, в судке, котлеты.

Пёс голодный там. Хозяин
Ей назначил встречу.
Весел он и неприкаян…
Но подходит вечер.

Двое суток, трое суток,
Ничего не евши,
Пёс лежит. Уж не до шуток.
Спит он обомлевший.

И не стонет, и не воет,
А скулит невинно.
Тело в нём едва живое.
Ну, а время длинно.

А вокруг летают мухи
Над ослабшим телом.
И гнездятся в пёсьем  ухе
От испуга белом.

А всему причиной Ева.
То её посевы.
Не выходит плод из чрева
У порочной девы.

Ну, а ночь на них взирает.
Всюду стонут пары.
Кто-то с девушки сдирает
Тонкие шальвары.

Кто-то радостный желает
Деве пригодиться.
А она уж замирает,
Хочет насладиться.

«В чреве плод!  -  ликует парень.  -
Плод всему награда».
Он с лихвою отоварен.
Да и дева рада.

Жизнь полна противоречий.
Но она прекрасна!
Поведу я дальше речи
И умно, и страстно.

Вот солдат стоит на мине
В трепетной надежде.
И беда страдальца минет.
Жизнь пойдёт как прежде.

И придёт ему спасенье.
Не взорвётся мина.
И увидит он весенний
День. И встретит сына.

И жена к нему прижмётся.
И вздохнёт глубоко.
И идти ему неймётся!..
А идти далёко!

Он не в силах шелохнуться.
Сердце скорбно стынет.
И не просто улыбнуться,
Если ты на мине.

Вдруг в плечо удар нежданный:
«Спишь ты, что ли, паря?»
Встрепенулся негаданно
И взбодрилась харя.

И опешил он спросонья.
В сердце потрясенье.
Пробуждается наш соня.
Нынче воскресенье.

И опять заснуть он хочет.
Но боится мины.
А братва вокруг хохочет.
Разговор сей длинный.

Так вот, без причины, вспомнил
Наш боец служивый
Всех погибших, что припомнил.
Да и тех, кто живы.

Тех припомнил, кто с зарёю
Полегли в атаке
Тою памятной порою
В той кровавой драке.

Полегли, спасая всуе
Матушку-планету
Те, кого и я рисую…
А иных уж нету.

Внучка села на колени
Деду-ветерану
И в порыве томной лени
Гладит деду рану.

Рана рваная, от пули.
И висок пробило.
И сидят они на стуле,
Обнимаясь мило.

И такое впечатленье,
Что она всё знает.
И в любви, и в устремленье
Битву вспоминает.

Будто видит то сраженье.
Будто слышит взрывы.
Сердце женское в движенье.
А в душе порывы.

Любит деда. И целует
В губы ветерана.
Обнимает и милует,
Встав сегодня рано.

На парад они Победы
Нынче соберутся.
Там другие будут деды.
«Ах, ты, морген фрютца!»

У служивых нет привычки
Пребывать не в деле.
А в концерте две певички
В оголённом теле.

Таковы, что неприлично
Видеть это тело.
Ветерану необычно
Пребывать без дела.

Вот и в наше время тоже
Есть антисемиты.
Тот, кто наглый и моложе,
Он ушёл в бандиты.

Олигархи по заказу
Сплошь одни евреи.
И любому видно сразу:
Доллар руку греет.

Защитив собой народы,
Мчатся по вселенной
Батальоны, роты, взводы
Памятью нетленной.

Бог, своим глазам не веря,
Видит: снова Буши
Всё, что создал Он, похерив
Херес винтят в уши.

И впишу в стихотворенье
Сон, что мне приснился.
Ну, а Бог в своём творенье
Тут и усомнился.

Для проверки и инспекций
Он наслал пришельцев,
Чтоб послушать нам их лекций,
Космоса умельцев.

И в Лефортово отправят,
Как Рудского Ельцин,
Тех они, кто нами правят,
Эти вот пришельцы.

Заберут в свои ангары,
Да и кровь повыпьют.
Разведёшь тут тары-бары.
Запоёшь тут выпью.

Глядь! А ты уж и не здешний.
И н о п л а н е т я н и н.
Вид твой внутренний и внешний
На портрет не тянет.

И тебя родная мама
Нынче б не узнала.
Посмотрю я «Панораму»
Первого канала.

А среди пустот вселенной
С этой вот потерей
Атмосферы, биосферы,
Уж, поди, померяй

Всё, что мы в пути теряли.
И уж нас тут нету.
А любить ведь уверяли
Мы свою планету.

Долюбили. Докатились.
Насмешили Бога.
Ах, не зря сюда спустились,
И стоят у стога,

Эти чудные созданья
Из иного мира,
Что не знают состраданья,
Боли и кумира.

Всё у них на мимезонах
И других субстратах.
Мы для них глухая зона,
Кладбище разврата.

Всё известно им о Боге.
О его деяньях.
И погибнем мы в итоге
В прелюбодеяньях.

Мы для них простая плесень.
Мёртвый слой природы.
И не петь нам больше песен.
Не писать нам Оды.

Где же плод, что вырастает
Сочный, ароматный?
Говор где, что нежно тает?
Разговор где матный?

Приземлились их тарелки
Прямо в огороде.
А народ там мелкий-мелкий,
Блох прыгучих вроде.

Ртов они не закрывают.
Ни мычат, ни телятся.
И имён не называют.
На полы не делятся.

Где-то, может, в Пентагоне,
Или в Байконуре,
Тоже чушь такую гонят
На экран в натуре.

А ещё моё желанье:
Отразить всё в книжке.
И небесное сказанье
Передать сынишке.

И сказать ему: «Твой папа
Астронавтом не был.
Но пришельцев зрел у трапа.
Провожал их в небо.

Говорил им о культуре,
Что уже поблекла.
Раскрывался им в натуре
В самом центре пекла.

Но удачно откупился
Собственным соседом.
Пищей с ними поделился
Дома, за обедом.

Кто сосед? И что с ним стало?
Может, он летает?
И огромный ломоть сала
С хлебом уплетает?

А потом нашли соседа
Под крыльцом зарытым.
Прохудившимся корытом
Поверху прикрытым.

Дом его и весь участок
Приобрёл пришелец.
Говорят, летает часто
По ночам умелец.

Кто их, чёрт, уймёт в природе
Не облитых потом,
И в саду, и в огороде,
И по пчельим сотам.

Уж, борясь с житейской скверной,
Всё кружат над бездной
Утром ранним, в час вечерний,
Да и ночью звездной…

Но не в этом суть вопроса,
Кто кого объехал.
Отличишь ли ты матроса
Ну, хотя б от чеха?

Отличишь? А я не справлюсь.
Все они мне милы.
Ни в кого я не направлю
Луч нездешней силы.

И теперь уж, видно, Оду
Тут я и закончу.
И, почувствовав свободу,
С вымыслом покончу.

Вот и всё. И я поставлю
Тут в итоге точку.
Ну, а тем, кто долго слушал,
В лацкан по цветочку.

Встрепенитесь! Распрямитесь!
Облегчите плечи.
А потом и спать ложитесь.
И гасите свечи.

Что ж ещё сказать такого,
Чтоб закончить Оду?..
На двери висит подкова.
Вера входит в моду.

Вера в Бога. Вера в друга.
Вера в оправданья
Вечной радости досуга
В бездне мирозданья.

Будьте счастливы! Живите!
И пишите Оды.
И тончайший кайф ловите
В воздухе свободы.

Ну, а я пойду по свету,
По его простору,
Где и кончу песнь про эту
Неземную свору.

4 - 7 февраля 2005 г.