Аленушкин венец

I

За рекою чистою с бродом-переправою,
За ложбиной мшистою, за густой дубравою,
За еланью тучною с муравою сочною,
Росстанью разлучною, поженью цветочною,
Падью где раздвинулась пуща одичалая,
Разлеглась-раскинулась деревенька малая.
Тропки нить причудливо вьется в поле дольнее,
Ветерок прокудливо жито треплет вольное.
От жары понурые, сушью полуденною
Лошади каурые воду пьют студеную.
Пелены ячменные, пажити широкие,
Косовицы сенные, избы кособокие,
В хлопотах о хлебушке, лета зноем залиты,
Песни тянут девушки, жатвиною заняты.
Среди них Аленушка, сирота убогая,
Щурится на солнышко, смотрит, босоногая:
Долго до заката ли, жаром больно жалится.
Тучки б тя упрятали, думает страдалица.
Стерла пот косынкою, вновь укрыла волосы,
И пошла обжинкою, кланяется колосу.
Силушка у донышка, духота закатная,
Тяжела, Аленушка, та работа жатная.
Спехом режет накосо: не поспеешь, страдница,
Оттаскает за косу барыня-нещадница.
Покатилось солнышко за откосы дальние,
Жницы да Аленушка, в устали печальные,
Стайкой сбились маленькой, вышли за амбарами
Девки в избы к маменькам, а Аленка к барыне:
Припозднишься — сбесится да отходит палкою.
Жить-то, чай, невесело барской приживалкою!

II

Месяц коркой дынною, рядом зерна звездные,
Ночь настала тихая, клонит в сон Аленушку.
Во светелке маленькой только лавка шаткая,
Веретенце с пряслицем да иконка темная.
Достает Аленушка скриночку заветную,
Лыково лукошечко, коробейку малую,
В глиняную плошечку воду льет до краешка,
Да свечной огарочек, загодя припрятанный,
От лучины тлеющей зажигает девица.
Воск течет расплавленный каплями янтарными,
Застывает гроздьями, свилями мудреными,
Чудными соцветьями, дивными узорами,
И над тем гаданием, ворожбою тайною,
Шепотом Аленушка напевает песенку:
«Появись, мой суженый, появись, мой ряженый,
Напои водицею ты меня колодезной,
Расчеши мне волосы гребнем перламутровым,
Подари колечко мне золота червонного.
Пчелка-медоносица, странница крылатая,
Всюду побывала ты, мед сбирая сахарный,
В капле воска ярого собери, что видела,
Покажи, каков собой суженый мой, ряженый».
Льются слезы свечкины, под водой сбираются
В самородок восковый, призрак заколдованный.
Видит в нем Аленушка витязя прекрасного,
Что лежит, израненный, в темном гроте каменном:
Все чело высокое алой кровью залито,
Пясти белы связаны путами колючими,
Стегна перебитые в цепи взяты тяжкие,
Вежды призатворены зельем сна столетнего.
Тело его убрано в одеянье царское,
Во порфиру красную, во кафтан монаршеский,
Сканью изукрашенный, яркими каменьями;
Шапка соболиная, жемчугами шитая,
Сброшена тюремщиком с темени разбитого;
Да еще у витязя на мизинце светится
Перстенек золотенький с бирюзовым камешком.
Догорела свеченька, дыма легкой струйкою
Попрощалась с девицей и во тьме сокрылася,
И во мраке-темени кануло видение
Витязя прекрасного рода королевского.
Слышит вдруг Аленушка глас сердитый барыни:
«Где ты в доме шляешься, глупая бездельница?
Лодырница, леженка, дармоедка праздная,
Вот ужо задам тебе, язва окаянная!
Ложе мне не выстлано, пуховик не вспушенный,
Наволоки шелковой борины не глажены!»
Кинулась Аленушка, милости у барыни
Просит гласом жалобным, а руками спорыми
Всю постель хозяйскую в покрывала белые
Вмиг одела чистые, и обратно в горенку
Воротилась, хлипая. Глиняную плошечку
Спрятать хочет в скриночку, воду льет холодную
За окошко девица. Смотрит, а на донышке
В лунном свете брезжится, взблескивает искрами
Перстенек золотенький с бирюзовым камешком.

III

Ахнула Аленушка, испугалась до смерти,
Под иконку темную бросилась с молитвою,
А как упокоилось ретивое гулкое,
Начала Аленушка перстенек разглядывать.
Смотрит — не надивится на работу тонкую,
Бирюзова зернышка яркое мерцание,
И надеть решилася на персток свой девица
Витязя прекрасного приношенье тайное.
Разом ночка тихая шелестом исполнилась,
Зашумели листьями дерева столетние,
Облака тяжелые разошлись над крышею,
И над неба хлябями лик явился месяца.
Слышит вдруг Аленушка шепот ветра быстрого:
«Здравствуй, красна девица, здравствуй, долгожданная!
Помоги мне выбраться из могилы каменной,
Разомкни на чреслах мне кандалы железные.
Уж почти сто лет прошло с той поры, когда я был
Скипетра отцовского стражем и наследником.
Дерзновенным воином, сыном, верным батюшке,
Над дружиной ратников славно я начальствовал,
А когда случалось мне кончить службу бранную,
Тешился охотой я, царскою забавою.
И однажды в чаще я деву встретил юную,
В белых одеяниях, под венцом рубиновым,
Красоты невиданной, несказанной прелести,
До того пригожую, что в словах не вымолвить.
Подала мне девица ковшик меда сладкого:
Мол, испей за здравие матушки да батюшки.
Лишь устами тронул я чашу зелья пряного,
Кинулась отрава мне в буйную головушку,
А девица белая камнем в землю грянулась
И оборотилася черною старухою.
Меч хотел я выхватить — не верна десница мне,
К луку шуйца тянется — длань взялася корчами;
Пал с коня я верного в мураву зеленую,
Руки мне опутала ведьма крепко узами,
Свистнула разбойником, налетели вороны,
Понесли они меня в царство ведьмы темное,
Бросили во склеп меня под высокой башнею,
Тяжкими заворами брамы взяли каменны,
И на час оставили хмель избыть дурманящий.
Вижу: мышка серая под врата тяжелые
Пробралась украдкою, и сказала мне она
Человечьим голосом: «Мора, нежить злобная,
Сих краев владычица, захотела, старая,
Обручиться с витязем, чтобы мужем стал он ей
Ласковым да преданным, чтобы похваляться им,
Появясь на шабаше, среди прочей нечисти,
В царствии кощеевом, во вертепе каменном.
Несть тебе спасения, разве вызволитель твой
В одиночку справится и с Кощеем всемощным,
И с его хранителем, псом свирепым Цербером,
И со злою Морою, ведьмой-чернокнижницей.
Помни, гибель псиная — свет от ясна месяца,
Черной ведьмы — белый плат, паутинкой вышитый,
А Кощея злого смерть — во игле серебряной,
Что сокрыта во яйце в чреве дикой утицы.
Птица в ларь упрятана, кованый железами,
О замках двенадцати, что цепями тяжкими
На дубу подвешенный в царствии кощеевом.
Сил у мышки малой нет в одиночку справиться
С чародейством ведьминым, с ведовством кощеевым,
Только хватит сил моих перстенек золотенький
Ворожбою тайною сделать заколдованным:
Кто на перст наденет свой украшенье царское,
Речь звериную поймет, голос ветра вольного,
Разговор он сможет весть с силами небесными,
И дорогу находить под звездами горними.
Попрошу я своего друга ясна сокола
Принести его тому, кто в гаданья таинстве
Облик твой провидит вдруг, узник обездоленный».
Только мышь сокрылася между щелей каменных,
Входит ведьма старая в подземелье черное:
«Каково тебе в плену, узник рода царского?
Чай, не сладко пребывать в каменном узилище,
Чай, расправить хочется руки добру молодцу?
Что ж, посватайся ко мне, мужем стань мне ласковым,
Выстрою тебе дворец средь болота топкого,
Титул даст тебе Кощей князя буерачного,
Будем вечно пировать с лешими да злыднями,
Будут нам прислуживать бесы да кикиморы». —
«Прочь, карга поганая, прочь, колдунья черная, —
Отвечал на речи я старой шельмы льстивые, —
Легче люту смерть приять, чем родниться с нечистью,
Никогда не быть тебе царскою избранницей». —
«Ну так век тебе лежать в раке сей невольником,
Век не сбрасывать тебе цепи твои тяжкие,
А когда минует срок, мной тебе назначенный,
Брошу в топь тебя болот, в пиршество пиявицам». —
Так сказала ведьма мне и пропала в темени,
Лязгнули заворами тяжки брамы каменны,
Зелием дурманящим стены засочилися,
И взяло бесчувствие члены мои хладные.
Девяносто девять лет с той годины минуло,
Скоро время мне на казнь отправляться лютую,
Помоги мне, девица, помоги, Аленушка,
Воротиться пособи в царство мое светлое».

IV

Мечется Аленушка: как ей цесаревича
Из застенка вызволить, как спасти несчастного
От темницы каменной, лютой казни ведьминой?
«Не открыться ли кому, — думает Аленушка, —
Засмеют меня в миру, сплетни пустят вздорные,
А дойдет до барыни — вгорячах озлобится,
Отберет мой перстенек грозная владычица.
Нет, уж коли выпала ноша эта тяжкая,
Значит, мне одной идти на раздоры с нечистью».
Собрала Аленушка котому походную,
Веретенце острое да краюху хлебную
Бросила в суму свою, из холстины шитую,
И от дома барского в ночь пошла холодную.
Через дебри колкие, чрез пустые росточи,
Сквозь раздолы дикие, холмы крутобокие,
Долго или коротко, добралась Аленушка
До вершины каменной над стремниной быстрою.
В небо смотрит девица: месяц белый светится.
На мизинце перстенек обернув, Аленушка
Ласково промолвила князю неба звездного:
«Месяц мой сияющий, месяц светозарный мой,
Помоги освободить из полона витязя,
Подари толику мне своего сверкания,
Дай мне камня лунного, камня драгоценного».
Отвечает месяц ей: «Много есть охотников
До богатств заоблачных, до огня небесного.
Спой мне, дева, песенку о своей кручинушке:
Может статься, дам тебе я свое сокровище».
Вытерла со щек своих дева слезы жаркие,
Протянула длань она к лику ясна месяца,
И с обрыва горного над рекою шумною
Полетел за облако голосок аленушкин:
«Скверное избудется, доброе почудится,
Кто силен, заступится, если веришь, сбудется,
Щедрое подарится, чаемое станется,
Грешное раскается, с добрым не расстанется.
В черной келье стуженой, за темницы створами
Заперт был мой суженый тяжкими запорами.
Чресла его сведены узами железными,
Рамена изъедены язвами болезными.
Пожалей несчастного, сжалься на мгновение,
Згинку света ясного во его спасение,
Кесарь неба чистого, изо тьмы зияющей
Подари, лучистый мой, подари, сияющий».
Отвечает месяц ей: «Любо, красна девица!
Голосок твой ласковый полюбился месяцу,
Не себе коль просишь ты, а страдальцу милому,
Пособить желается сердцу мне горячему».
Разразилось молнией грозовое облако,
Загремело громами небо полуночное,
И к ногам Аленушки камень пал серебряный,
Негасимым пламенем изнутри пылающий.
В котому Аленушка дар небесный спрятала,
Лику ясна месяца в пояс поклонилася,
И с утеса голого в дол бежит-торопится:
Это дело сладилось, сладится ль грядущее?

V

Тьма ночная минула, встало солнце жаркое.
Пробудилась барыня — нет нигде Аленушки,
Не несет ей сарафан, подволоку шитую,
Не бежит, покорная, госпоже прислуживать.
Разъярилась барыня, злою жабой пучится:
«Эй, холопы верные, холуи послушные,
Нагоните, конные, девку мою беглую,
Приведите скверницу на расправу барскую,
А как скоро справите вы мое веление —
Награжу за службу мне водкой да гостинцами!»
Бросилась коней седлать челядь безотказная,
Стременной да ловчие, с скопом псов охотничьих.
Падки люди черные до господской милости:
Опрометью кинулись по следам Аленушки.

VI

День к закату клонится, лес вокруг нехоженый,
Ни тропы излучистой, в гуще ни прогалины.
«Как дорогу мне найти, — думает Аленушка, —
Где сыскать мне белый плат, паутинкой вышитый?»
Видит вдруг Аленушка: у гнилого ясеня
Медвежонок маленький бьется, обессиленный:
Повалилось прелое дерево покляпое,
Налегла на лапишку мшистая коряжина.
Подошла Аленушка: «Что, зверушка, маешься?
Не пугайся, коротыш, не обижу, дитятко», —
И давай дубиною дерево подваживать,
Налегла — и выбрался медвежонок на волю.
Тут из темных зарослей, из лесу дремучего,
Появилась грозная старая медведиха:
«Вот спасибо, девица, что спасла сыночка мне,
От людского племени не ждала я милости.
За какой нуждою ты в лес глухой явилася,
Что в чащобе шастаешь, во медвежьей вотчине?»
Говорит Аленушка: «Добрая медведиха,
Дело мое трудное, путь-дорога дальняя.
Чтобы милого спасти от мученья лютого,
Мне потребен белый плат, паутинкой вышитый». —
«Дело то мудреное, — говорит медведиха, —
Не слыхала о таком, сколь живу на свете я.
Может, старая Яга, чащи обитальница,
Пособит в нужде твоей, коль случится ласкова.
Отправляйся вдоль ручья, через кочи блатные,
Заросли крапивные, буерак бурьянистый,
А как станет темный лес чащей непролазною,
Так Яги увидишь ты изобку тесовую».
Побежала вдоль ручья верная Аленушка,
Через кочи прыгает над густой трясиною,
Все темнее лес вокруг, все трудней дороженька.
Видит, под горой стоит старый сруб бревенчатый.
Стены в щелях ветреных, крыша в дырах скважистых,
На куриных на ногах встал, переминается.
Говорит Аленушка: «Эй, избенка рублена,
Старая, скрипучая, сделай милость гостьюшке,
К лесу задом обернись, а к Аленке передом».
Застонал бревенчат сруб ребрами замшелыми,
Заскрипел жердинами, крытыми лишайником,
Повернулся к девице мутными оконцами,
Отворил по-над крыльцом дверку перекривлену.
На крыльцо засыпано сором да отбросами
Бабка входит древняя, старица горбатая:
Когти как у бирюка, очи как у филина,
Клык единый под губой с черной бородавкою.
«Человечий чую дух, — шамает уродица, —
Заплутала ль ты в лесу, девка неразумная?
Что покою мне не дашь, странница незваная?
Что Яги тревожишь ты угомон недвижимый?»
Поклонясь испуганно взъедчивой хозяюшке,
Говорит Аленушка: «Помоги мне, бабушка.
Пуще жизни нужен мне дар твой чародейственный,
Подари мне белый плат, паутинкой вышитый». —
«Чую, ищешь ты пути в царствие Кощеево, —
Говорит старуха ей, — что тебе там надобно?» —
«Друга милого спасти, — ей в ответ Аленушка, —
Казни лютой уберечь юного царевича». —
«Знаю, знаю я его, — ей Яга ответствует, —
Сотню лет тому назад гостьей там бывала я.
Похвалялся мне Кощей пленником сиятельным,
Да обидел он меня дерзостью на гульбище.
Поквитаться с ним хочу за недружелюбие,
Может, будет тебе плат, паутинкой вышитый:
Жив за печкой у меня муховор старательный,
Он с тобой поделится паутинкой тонкою,
Коль мое ему на то будет повеление.
Сослужи-ка службу мне: по делам и жалую,
Навари-ка мне обед, пир устрой обжорливый:
Коль Яге полюбится угощенье девичье,
Щедро отплачу тебе, дам, чего желается».
В лес Аленка бросилась: «Звери мои добрые,
Помогите насбирать, чем Ягу мне потчевать,
Дайте каждый чем богат, поделитесь лакомым,
Не пожадую за то слова я приветного».
Зашумел зеленый лес, гулом весь исполнился:
Тучей мчит пчелиный рой, мед несет Аленушке,
Белки прыгают с дерев, жалуют орехами,
С куропаткою орел из-под туч спускается,
От реки спешит медведь с жирной белорыбицей,
А ежи несут грибы да малину-ягоду.
Бросилась Аленушка ко старухе в логово,
В очаге закопченном кочергой орудует,
Противнями тенькает, казанами звякает,
Дух разымчивый идет от харча скоромного!
«Вот и брашно для тебя, — говорит Аленушка, —
Не взыщи, что не богат стол сегодня, бабушка:
Кулебяка да блины, да уха янтарная,
Да жаркое, да кисель, варенуха пряная,
Да печеный каравай, да грибное кушанье,
Студень, каша да пирог, да заедки сладкие».
Как пустилась тут Яга пировать-трапезничать,
Цельный час избу трясет чмоканьем да чавканьем,
А потом как на скамье развалилась, сытая,
Так довольная она говорит Аленушке:
«Ох, раздуло черево от такого пиршества,
Ох, ужорно, мочи нет, славно повечеряла!
Отдаю тебе должок, стряпница искусная,
Эй, паук мой, выходи, что за печкой прячешься?»
Об осьми ногах мизгирь со спиной мохнатою
На хозяйки строгий зов из подпечья выбрался,
По слеге кривой взбежал, сел на поперечине,
И из толстого брюшка паутинку выпустил.
Достает Аленушка веретенце острое,
Паутинку тонкую вертит, припеваючи,
Намотала целый клуб волоконца легкого,
Нити тоньше волоса, нити крепче вервия.
На крыльцо Аленушка выбежала торопко,
Видит, у кривой сосны горка муравьиная.
Поклонилась девица муравьиной матушке:
«Помоги мне плат соткать, вышить паутинкою».
Набежали мураши, копошатся кучею,
Всей общиною своей трудятся-стараются:
«Мы ткачи изрядные, работяги справные,
Отчего не пособить в нужде красной девице?»
Радостно Аленушке: пеленою белою
Плат пред нею шелковый покрывалом стелется.
В котому Аленушка ведьмин дар упрятала,
Поклонилася Яге в пояс, благодарная:
«До свиданья, бабушка, прощевай, заступница,
Время дальше исполнять мне повинность трудную». —
«Добрый путь тебе, дитя, — ей Яга ответствует, —
Накормила ты меня, душу мне потешила,
Вот тебе подарок мой будет на дороженьку:
Уголек тебе я дам, из печурки выужен.
Хоть невзрачна и мала головня истлелая,
Лихо может отвести, из напасти выручить:
Если бросишь ты ее во преграду твердую,
В каменную кладку ли, во врата железные,
То ни камень, ни металл в крепости не сдержатся:
Разлетятся в черепки, как скудель кухонная».
Приняла Аленушка дар от чародейницы,
И поспешкой в лес глухой, во чащобу дикую.
Сквозь дремучий бурелом крадется да думает:
Это дело сладилось, сладится ль грядущее?

VII

Все чернее темный лес, все мертвей болотища,
Все щетинят дерева сучья свои колкие,
Все протяжней волчий вой над землею дикою,
Все труднее миновать рытвины да ямины.
Изнурило девицу долгое скитание,
Голову дурманят ей запахи мочажные,
Глад и жажда рученьки связывают путами,
Шагу сделать не дают корневища цепкие.
Обратилась девица к лику неба ясного:
«Небо мое светлое, небушко высокое,
Как с бедою справиться, хода нет мне далее.
Помоги найти мне путь в царство во Кощеево!»
Завертелся вихорь враз среди леса дикого,
Зашумели вдруг крыла над деревьев кронами,
И с небес к Аленушке, вынырнув из облака,
Сизым перием сверкнув, ясен сокол кинулся.
Оземь грянулся пред ней, обратился молодцем:
«Здравствуй, красна девица, здравствуй, долгожданная!
Век тому стремянным был я при цесаревиче,
А когда мой господин полонен был ведьмою,
Обратился в тот же миг я во птаха дикого.
Целый век летаю я над его укрывищем,
Не могу оставить я своего хозяина,
Но услышал голос твой среди неба ясного
И спустился сослужить службу тебе верную».
Тут царевича слуга в сыру землю грянулся,
Вновь оборотился он птахом ясным соколом,
Подхватил Аленушку лапами когтистыми,
Понеслись они вдвоем меж землей и облаком.
Пролетели молнией над горами снежными,
Над песчаной пустошью, над рекою быстрою,
Опустились скрадчиво на прибрежье дикое,
Под высокой башнею из каменьев тесаных.
«Погоди пускаться ты в логовище ведьмино, —
Молвит царский стремянной, — видишь, меж булыгами
Два ручья бегут к реке, быстрой течью пенятся:
Левый со живой водой, правый с влагой мертвою.
Сохрани ты при себе каплю влаги каждого:
Плоти раны исцелять, прах живить бесчувственный».
По-над берегом стоит зелен куст лещиновый;
Подняла Аленушка две скорлупки малые,
В каждой невелик глазок ясный сокол выклевал.
Набрала Аленушка из ручья хрустального
Чистых капель вод живых, мертвых вод из мутного.
Поклонилась девица другу ясну соколу,
Зашумел крылами он, в небо взмыл высокое,
А Аленка, осенясь верным крестным знаменьем,
К черной башне каменной, страх уняв, направилась.

VIII

Перед башней ворота, вереи дубовые,
На вратах замки да цепь, да шипы железные.
Бросила Аленушка угль во брамы тяжкие —
Прахом легким ворота по земле рассыпались.
Открывается пред ней ведьмино надворие:
Дыбы, виселицы в ряд, да колеса пыточны,
Да тяжелые крюки, да тиски железные,
Человечьи черепа по двору разбросаны.
Из-под башни черной пес кинулся к Аленушке,
Ростом выше жеребца, зубища кинжальные.
Бросила Аленушка камень лунный чудищу,
Отсвет месяца упал в очи его желтые.
Заскулил мохнатый пес, завертелся зыгою,
Покатился по земле, пащекою щелкая,
Взялись лапищи его гибельными корчами,
И издохло чудище в судорогах бешеных.
Песья пена изошла глоткою глубокою,
Где упала-растеклась жижа меж каменьями,
Там земля пошла расти беленою дикою,
Аконитом злой травой да полынью горькою.
Башня дрожью занялась, взяли камень трещины,
И с вершины хищницей, быстрою неясытью,
Словно камень с диких гор, злая ведьма кинулась.
Оземь грянулась, взняла когти безобразные,
Пасть разинула свою, черную, зубастую:
«С ведьмой вздумала на брань выходить, негодница?
Удавлю как комара, выжгу адским пламенем!»
Нет в руке Аленушки ни меча булатного,
Ни рожна востреного, ни ножа двулезного —
Да невмочь и молодцу, скрытому кольчугою,
Силою оружия с нечистью управиться —
А в руке Аленушки лишь платочек шелковый,
Чист как снег в лучах зари, паутинкой вышитый.
Бросила Аленушка плат свой перед ведьмою —
Распустился белый плат пеленой сияющей,
Обернулся он кольцом вкруг болот владычицы,
Душит ведьму черную, оплетает узами.
Бьется ведьма мухою во паучьем неводе,
Черною гомолою вязнет в чистом облаке,
Вздела среди светлых волн длань свою костлявую —
И навеки канула во пучину белую.
Кинулась Аленушка к страшной башне ведьминой,
Сходит черной лестницей в подземелье мрачное,
Чародейным угольком ломит брамы каменны,
Пылью осыпаются тяжки скобы кованы.
Вдруг слезами залилась верная Аленушка:
Видит витязя она в темной усыпальнице.
Спит царевич мертвым сном во ковчеге каменном,
Не вздымает грудь его легкое дыхание.
Брызнула Аленушка мертвою водицею —
Затянулися рубцы на челе у витязя,
А живой водицею брызнула Аленушка —
Пробудился богатырь, встал из гроба черного.
Обнял он Аленушку, дарит словом ласковым,
Поцелуем царственным лба коснулся девицы:
«Не расстанусь я с тобой, смелая заступница,
Казни в ведьмином плену добрая избавница!»
Взял царевич за руки кроткую Аленушку,
К свету чистому ведет из гробницы каменной,
Прочь из хладных стен тюрьмы, от неволи минувшей,
Вверх, под синий небосвод, ко грядущей радости!

IX

Только что не полон мир солнечным сиянием?
Что над краем темных вод тучи мечут молнии?
Налетел на беглецов вихорь бури бешеной,
Завертел их ураган, словно щепу тонкую,
И понес ветроворот витязя с Аленушкой,
Меж обрывов горных круч, над пустыней мертвою,
Над гнилым разливом блат, над дремучей чащею,
Бросил их ко трону он страшному кощееву:
Из костей да черепов сложено седалище,
Сам Кощей сидит на нем, образина дикая,
Окружен его престол верными придворными,
Вурдалак ему слугой, а упырь гофмейстером.
«Сослужите службу мне, оборотни верные, —
Царь болотный им кричит, борода мотается, —
Лютой смертью пришлецов покарайте нынче же,
Похарчусь сегодня я плотью человечьею!»
Выхватил царевич меч из ножон серебряных —
С плеч упала голова упыря клыкастого,
Вновь блеснул стальной клинок молниею быстрою —
Бьется, корчась, вурдалак с черевом рассеченным.
На Кощея налетел, рубит острым лезвием —
Не берет нечистого сила молодецкая.
Ухватил его Кощей лапою когтистою,
Навалился как медведь грузным своим туловом,
Силы у поганого больше человеческой:
Повалил царевича, душит добра молодца.
За престолом костяным дуб стоит раскидистый,
Цепи тяжкие бренчат на зеленых ветвинах,
На цепях висит сундук, кованый железами,
На ветру на ледяном дребезжит-качается.
Кинулась Аленушка к дереву высокому,
Уголек чудесный свой в ларь железный бросила:
Оземь грянулся ковчег, крохами рассыпался,
Из железных черепков в небо взмыла утица.
Злобным хохотом Кощей ухает-заходится:
«Просчиталась, девица, оплошала, врадница?
Не угонишься небось за крылатой птицею,
Не сломить тебе вовек силушки кощеевой!»
Смотрит в замешательстве бедная Аленушка
За полетом утицы над деревьев кронами.
Вдруг из бела облака ясен сокол вынырнул,
Распростер крыла свои, бросился за уткою,
Сизым бьет ее крылом, клювом рвет искривленным,
Да кощееву язвит когтем он прислужницу.
Трепыхаясь, рухнула пред Аленкой утица,
Пало белое яйцо изо чрева птичьего,
Покатилось по земле, о булыгу грянулось,
Раскололось, а в яйце шип стальной тонехонький.
Подняла Аленушка смерть с земли кощееву,
Зарычал, завыл Кощей, кинулся к Аленушке,
Да в руках ее игла тонкой дужкой выгнулась,
Задрожала тетивой — и переломилася!
Красным пламенем Кощей вспыхнул сожигающим,
Дымом черным изошел, едкой вонью серною,
Черной смолью разлился, деготными течами,
Миг — и стал болотный царь пепла легкой горсткою.
Солнца брызнули лучи, полились раздолами,
Животворный льется свет по земле кощеевой,
Отступает мох гнилой пред густыми травами,
Разлегаются луга каменною пустошью.
Взял царевич за руки славную Аленушку:
«Кто спасен единожды, тот повинен жизнию,
А двукрат избавлен кто неотвратной гибели —
Сердце благодарное да отдаст спасителю.
Будь же мне невестою, девица прекрасная,
Не губи отказом ты счастье королевское».
Говорит Аленушка: «С полночи гадательной
Ведала наверно я, что судьба нам встретиться.
С той поры и стал навек ты моим избранником,
Сделался мне суженым силами небесными».
Цесаревич сплел венок из былинок шелковых,
Луговых простых цветов, васильков сиреневых,
Изукрасил кружево синими фиалками,
Маками червонными, ягодой рябиновой,
Белыми ромашками, мятою душистою,
Увенчал им, радостный, он чело Аленушки.
«Воротиться мне теперь время в край отеческий, —
Цесаревич говорит девице возлюбленной, —
Раздели со мною путь, чтоб не знать разлуки нам,
Появись в моем краю юною царевною». —
Жениху Аленушка отвечает ласково:
«Я не вольная душа, а раба господская.
Ворочусь в свои края, брошусь в ноги барыне,
Умоляя даровать грамоту мне вольную.
А когда не допрошусь я господской милости,
Перстенек твой золотой пусть мне будет выкупом». —
«Будь по твоему, душа, — говорит царевич ей, —
Как с девичьего перста перстенек мой сденется,
Получу я весточку, что мирволит барыня,
Появлюсь в твоих краях со своей дружиною,
Положу земной поклон я твоей хозяюшке,
И невесту увезу в град свой белокаменный».
Тут раздался посвист крыл птаха ясна сокола,
Грянулся о землю он, обратился молодцем,
Обнялись богатыри, поклонились девице,
И отправились домой, дни считать разлучные.

X

По дремучим по лесам, по ярам разложистым,
По пустынным плесам рек, по земле нехоженой
Возвращается домой второпях Аленушка:
Что-то скажет барыня, примет ли с повинною,
Не осердится ль, простит за отлучку долгую?
День да ночь, неблизок путь, уж седмица минула,
Выбралась Аленушка на тропу знакомую,
Услыхала конский храп: мчатся полем всадники.
Увидали девицу стременной да ловчие,
Стаей черных воронов на Аленку кинулись,
Вяжут руки девице вервями пеньковыми,
Мчат беглянку дерзкую на расправу к барыне.

XI

Вопит злая барыня, ярью пышет лютою,
Вертит плетью кожаной пред лицом Аленушки:
«Посажу тебя на цепь, в яму брошу черную,
Засеку нагайкою до рубца кровавого,
В мощи тело обращу гладом изнуряющим,
Иссушу нутро твое жаждой ненасытною!»
Вдруг задохлась, затряслась злобная палачиха:
Видит, у Аленушки на перстке сверкающий,
Яркими играющий бликами жемчужными,
Перстенек золотенький с бирюзовым камешком.
«Ах, — кричит, — расхитчица, клятая мошенница!
Вон зачем таилась ты, пряталась от барыни!
Нет, не битой быть тебе — цепь носить железную,
Не на лавке почивать, а в казарме узничной!»
Кинулася пытчица волком на Аленушку,
Потянула перстенек со перстка у девицы:
«Эй, холопы праздные, — слугам верным крикнула, —
В околоток свезть ее, на расправу судную!»
Суетятся холуи, барыни прислужники,
Запрягают лошадей, ладят бричку быструю.
Вдруг раздольных из лугов, из-за леса дальнего,
Топот гулкий зазвучал, звон копыт раскатистый.
Пыль взнялась, стоит столбом, облаком вздувается:
По стерне несутся вскачь витязи дружиною,
Тридцать три богатыря, блещущих кольчугами,
А пред ними на коне, царской сбруей убранном,
Цесаревич молодой с саблею сверкающей.
Затряслась от ужаса барыня жестокая,
Как холопка робкая, кланяется, пятится,
Причитает: «Здравствуйте, господа высокие,
Не гнушайся, властелин, рабьей нашей почестью».
Королевич ей в ответ: «Получил я весточку,
Что взяла ты перстенек, мной невесте дареный.
Вон на пальце у тебя драгоценность царская.
Отпускаешь, стало быть, девицу из крепости?» —
«Отпускаю, — лебезит барыня с поклонами, —
Не за золото отнюдь, а по доброй волюшке,
Отдаю и перстенек, украшенье девичье.
Как же счастья не желать мне своей питомице?»
Подошел к избраннице нареченный радостный,
Поцелуем одарил во уста рубиновы,
На коня вперед седла усадил Аленушку,
И помчалися они в царство его дальнее.

XII

Речь звучит заздравная: волею всевышнею
Вся держава славная свадьбу правит пышную.
Толп людских стечение! Вышли муж да женушка:
В царском облачении под венцом Аленушка.
Фрейлины дивуются, ходят вкруг как волнышки:
Барышням ревнуется. Засияло солнышко,
Луч шалит со стразами, ветр с фатой заплечною,
Искрится алмазами платье подвенечное.
Полы назеркалены отблесками яркими,
Сундуки завалены царскими подарками.
Мчи, веселье, птицею! Без премен трехсуточный
У царя с царицею пир стоит нешуточный!
Пироги румяные, пития медовые,
Струят вина пьяные бочки стопудовые.
Всем хмельное дарено: мудрецу ученому,
Знатному боярину и народу черному.
Спесь уйми боярскую, всем пирушка братская —
Пей во славу царскую, теребень кабацкая!