Кошмар

От снов не спрячешься под кроватью, не оградишься бетоном стен. Они приходят — и цедят «Хватит!», как кровь вампиры, глотают «Хватит!». И ни-че-го не дают взамен.

Ты можешь вымолить дни отсрочки — горячий кофе, уют, покой. Но, сам же знаешь, что кляксу точки [садистом созданной синей точки] сам нарисуешь своей рукой. Тогда Кошмар — осторожный ящер — вкрадётся в мысли, слова и мозг, сотрёт границы меж настоящим [тем, что считаешь ты настоящим], совьёт гнездо из твоих волос, паучьи пальцы вонзит в ладони, марионеткой тебя распяв.

Чужие губы прошепчут: «Больно?», почти заботясь, прошепчут: «Больно?», чужие руки — почти удав — обхватят рёбра, скользнут под кожу, вопьются когти иглой в кадык.

Ты, задыхаясь, проглотишь «Боже», своё беспомощно-злое «Боже» — скорей постскриптум. Уже не крик.

Кошмар вопьётся шипами в руки и осторожно прорежет вдоль. Теперь пытайся сбежать от звука [а человек не быстрее звука], теперь пытайся вернуть контроль, не поскользнуться, не оступиться, не испугаться, не рухнуть вниз.

Кошмар впивается в спину спицей, огромной и очень острой спицей, и томно шепчет: «Ну, оглянись».

Вокруг — деревья, лесные клетки, и ты почти что попал в их плен. Ты, задыхаясь, хватаешь ветки, дрожа от страха, хватаешь ветки, впускаешь в кожу заместо вен, чтоб кровь твоя превратилась в воду, чтоб не учуяли средь стволов.

Кошмар лениво шипит: «Свобода!», с глухим презреньем шипит: «Свобода! А ты уверен, что ты готов?»; Кошмар мурлычет, смеётся колко, как будто может смеяться бред. В твоих ладонях дрожат иголки, с руками сросшиеся иголки, и ты кричишь бесконтрольно: «Нет!», и ты вопишь, и не держат ноги, и где-то в рёбрах — неровный ритм.

Ты и Кошмар посреди дороги. Пустынной, пыльной, пустой дороги.

Считай, что это — твой личный Рим.

Кошмар хохочет и скалит морду. Ты держишь пламя в своих руках.

Кошмар ликует: «Спали всё к чёрту, давай, кидай и пали всё к чёрту!» и добавляет чуть тише: «В прах».

Заклеен страх под кривым оскалом, под кожей высечена печаль. «Ты хочешь, чтобы меня не стало, чтоб насовсем, навсегда не стало. Конечно, хочешь, а знаешь… жаль».

Он не похож на чужие Страхи — куда привычнее и родней, тебе придумана эта плаха, тебе подарена эта плаха. Ты привыкаешь быть верным ей.

Ты можешь бросить огонь под ноги, чтоб пламя взвилось до облаков, чтоб гарью выело и дорогу [создать-то можно ещё дорогу], и всё, что ты полюбить готов. Такая мука здесь очень к месту: в душе лелеять свой эшафот, не находя в себе сил и средства [едва ли нужного, в общем, средства], чтоб, наконец, выбирать исход. Такая мука — большая роскошь, и эта роскошь тебе к лицу.

Кошмар шипит напряжённо: «Хочешь? Не медли, чёрт побери, раз хочешь!»; он так упорно ведёт к концу, что ты теряешься, пламя в пальцах дрожит и бьётся, как сотня птиц. «Скажи, ты знаешь, как расставаться? Я научу тебя расставаться».

Кошмар — слиянье всех тел и лиц, какие ты на себя примерил; ты дал ему все любовь и тьму.

Кого винить, раз твоё творенье, твоё единственное творенье подобно дьяволу самому?

«Реши!» — не просьба, приказ: убийцы так просят вынести приговор. Твой голос в сборище нот дробится, в одно огромное «Я…» дробится, дробится пламя в цветной фарфор, железо сердца дробится в скрепки.

Кошмар подвластен твоим шагам.

…Ты обнимаешь его так крепко, так больно, горько, тепло и крепко, что он без слов понимает сам.

20.03.16